Том Кертис - Внебрачный ребенок

Остановилась не потому, что верила в слова Рупы о волшебстве бутылочки. Рупа часто применяла то или иное колдовство, и Шарлотта уже вывела формулу, сравнивающую успешность результата колдовских опытов Рупы с тем, что может получиться по чисто математической вероятности. Получалось, что при участии Рупы число неудач превосходило то, что предсказывала теория Вероятности. Другими словами, у вас было больше шансов успешно решить проблему, ничего не делая и доверившись случаю, чем если обратиться к Рупе.

Значит, это волшебная бутылочка или нет?

Нет.

Но осторожность лучше поспешности. Как уже много раз в своей жизни, Люси была благодарна матери за ее здравый смысл. Люси считала мать женщиной храброй, решительной и мудрой. И очень любила ее.

Мать Люси, урожденная мисс Лаура Хибберт, в молодости пережила большое разочарование. Если оставить красивый стиль, то в двадцать лет она родила ребенка в безбрачии, что случилось вскоре после того как умер ее любовник, и произошло это при самых скандальных и унизительных обстоятельствах, которые только можно себе представить.

Когда кто-нибудь спрашивал Лауру о семье, она обычно отвечала, что ее бросили. Это была не совсем правда. На самом деле случилось вот что. После того как Лаура объявила родителям и братьям-сестрам, что ждет ребенка, она продала картину Боттичелли, которую ей подарил дедушка по случаю ее конфирмации, и на вырученные деньги отправилась в Лондон, где купила коттедж и стала воспитывать Люси. Поскольку родители все же пытались помогать дочери и посылали деньги, что было ей крайне неприятно, Лаура сама решила разорвать отношения с семьей и никогда больше с ней не виделась.

С этого дня для Лауры начался золотой век свободы. Она знакомилась с новыми соседями со словами: «Я мисс Лаура Хибберт, незамужняя мать. А это мое безвинное дитя, Люси. Вы можете отвергнуть нас, если хотите, но это будет не по-христиански».

Она посвятила всю себя дочери, своему саду и созданию организации помощи другим нуждающимся женщинам. А по вечерам — занятиям с детьми, которые платили ей по два пенса в неделю за право посещать их. Сотни беднейших лондонских детей научились читать, писать и считать, сидя у нее на коленях. Некоторые остались с ней на многие годы, например, Элф, Шарлотта и Рупа.

Люси не могла вообразить, что у кого-то может быть лучшее детство, чем у нее: множество друзей, игры, разумные похвалы, мудрые наставления и рыбалка. А теперь впереди их ждало еще и похищение.

Люси не чувствовала, что к ней подкрадывается несчастье.

Она с удовольствием отметила, выходя прохладным утром в четверг с мамой на прогулку, что в мире нет такой вещи, которую она могла бы пожелать.

Может, пожелать, чтобы рассеялся густой утренний туман? Туман окутал город. Превратил огни уличных фонарей в жемчужинки. Начистил до блеска камни мостовой.

Мимо прохлюпали колеса невидимой рыночной телеги, стук копыт прозвучал приглушенно и таинственно.

— Держу пари, мы будем одни в Гайд-парке, — бодро сказала мать.

Люси подумала: «Было бы очень хорошо, если бы весь Гайд-парк принадлежал только нам, но я не буду этого желать». Она была рада, что может принять такое нравственное решение. По правде говоря, она почувствовала, как довольна собой, и ей стало немного неловко. Она даже забеспокоилась, что становится самодовольной, но тут они вошли через ворота в парк.

В парке было пусто. Люси слышала только шелестящий звук падающих листьев и шорох мокрой травы у них под ногами. К тому моменту, когда они с матерью взобрались на южный холм, туман стал таким густым, что невозможно было различить даже горшки с геранью, недавно выставленные вдоль дороги. Тополя впереди казались неясными величавыми гигантами.

Весь мир словно встал на цыпочки и ушел, оставив ее с матерью одних плыть в густом серебристом море, заглушающем любые звуки. Люси старалась не думать, что в этих танцующих занавесях молочноватой влаги есть что-то таинственное. И старалась не пожелать, чтобы парк был менее пустынным.

Затем, среди нависшей тишины, Люси услышала громкий гортанный женский смех. На удивление близко.

Она остановилась и быстро обернулась.

Но не увидела ничего, кроме дрожащей пелены тумана.

Ее мать тоже остановилась и замерла, как лань, разглядывающая окрестности. Потом прошептала:

— Не смотри, Люсинда. То, что ты увидишь, отвратительно.

Но словно какая-то сила держала Люси, не давая отвернуться.

Пелена разорвалась словно паутина перед рощицей священных деревьев с маленькими белыми цветочками. А под ветвями — молодой мужчина, держащий в объятиях женщину.

Вечернее платье из золотистого шелкового тюля на женщине намокло и было распахнуто. Отяжелевшее от влаги, с прилипшими к нему травинками, оно упало бы с ее обнаженных плеч, если бы не приподнятые руки дамы, которыми она цепко держалась за молодого мужчину. Волосы женщины тоже намокли и растрепались — черные красивые волосы.

Люси не бывала в светских кругах. И не знала эту женщину.

Но мужчина!

Генри Лэмб.

Никто не смог бы забыть такое лицо. Все говорили, что у него самое очаровательное лицо во всем Лондоне. Генри Лэмб. Вызывающий трепет, бессовестный Генри Лэмб.

Люси видела его единственный раз в жизни, после чего на протяжении нескольких месяцев прилагала все усилия, чтобы перестать думать о нем. Однажды, два года назад, она стала свидетелем самого наивного, бесшабашного поступка, какой только можно придумать.

Это случилось в тот день на святках, когда по английскому обычаю слуги получают подарки. В то ужасно морозное зимнее утро они с матерью отправились в трущобы ухаживать за ребенком с сыпным тифом. Ночью у малыша был приступ лихорадки, а теперь он мирно спал. Мать Люси тоже заснула, прислонясь к спинке кресла посередине комнаты.

Вместе с миссис Магру, матерью больного ребенка, Люси смотрела сквозь замерзшее окно, как два мальчика-попрошайки подошли к молодому мужчине. Элегантный, взъерошенный, потрясающе красивый Генри Лэмб был тогда неизвестен Люси, но миссис Магру уже пару раз видела, как он проходил мимо в компании повес, зарабатывающих на петушиных боях.

Люси вскочила со стула, готовая схватить шаль и мчаться на улицу, чтобы вмешаться. Обычно молодые щеголи отбиваются от попрошаек тростью, небезосновательно опасаясь за свои карманы.

Но миссис Магру удержала ее.

— Остановись. Ты видела такое? Нет, вы только посмотрите!

Генри Лэмб опустился перед детьми на корточки и разговаривал с ними, опустошая свои карманы. Смятые банкноты, золотые монеты, серебряные, бронзовые. Все. По-видимому, весь его ночной выигрыш. А когда в карманах ничего не осталось, он отдал им часы, снял с пальца золотое кольцо и даже оторвал от жилета позолоченную пуговицу и тоже отдал детям. Наконец, он утер им носы своим шелковым платком и сунул его в карман пальто самого маленького мальчика. И после этого пошел прочь с хитроватой улыбкой на лице, а Люси потом пришлось усердно потрудиться, чтобы стереть ее из памяти.

Генри Лэмб.

Известный своей чарующей внешностью не меньше, чем позором, который навлек на свою семью.

И каким-то образом в этот нелепый, скандальный момент, когда она с матерью вдруг столкнулась с ним в окутанном туманом парке, где он, вне всякого сомнения, недвусмысленно компрометировал женщину, случилась ужасная вещь.

Люси почувствовала, что это произошло. Крошечное желание выскользнуло наружу. Ужасное, неодолимое, непристойное желание. Почему-то, сама не могла понять как, но она почувствовала, что желает быть той полуодетой женщиной в его объятиях.

Она тут же поняла, что это вспыхнувшее в ее мозгу желание надо затоптать, как огонь в траве. Затоптать желание. Со всей силой затоптать. Раздавить в нем жизнь.

Но странное звенящее чувство начало распространяться по ее телу. Горячие иголочки. Холодные иголочки. Люси почувствовала, что у нее кружится голова и ей вот-вот станет дурно.

Она бросилась из парка.

Мать поймала ее у самых ворот.

— О, бедняжка Люси. Как это ужасно. То, что тебе пришлось увидеть. К тому же перед завтраком. Если тебя это утешит, я видела, что они были так поглощены друг другом, что даже не заметили нас.

Люси обнаружила, что это нисколько не утешает. Ни капельки.

Люси провела оставшееся утро, яростно пропалывая в саду грядки с бобами. Мокричник и щавель лежали вокруг нее неровными кучками.

Можно ли отменить желание?

Она колебалась между отменой желания и мыслью, что отмена так же легкомысленна и непристойна, как само желание. Предрассудки — проклятие человечества.

Она пыталась убедить себя, что магических заклинаний не бывает. Слава Богу, существует наука. Ах, если бы не одно ненужное воспоминание о том, как однажды Рупа чудесным образом исцелила хромого поросенка миссис Хоскинс.

Люси старалась понять, каким образом Генри Лэмб сумел завладеть всеми ее мыслями с того мгновения, когда она первый раз увидела его. Что пленило ее? Необыкновенно великодушный поступок или ошеломляющая нежная улыбка? Или просто то, что она впервые увидела человека столь привлекательного внешне и с такой дурной репутацией?

Что может быть более абсурдным, более нелепым, чем чувствовать даже крохотное недовольство, увидев, как он целует какую-то женщину! Генри Лэмбу не было места в ее жизни. Более того, если верить слухам, именно это занятие составляло большую часть его повседневных дел. Женщины платили ему за это деньги.

Что может быть хуже?

Иногда Люси охватывало беспокойство, что она унаследовала неуверенность характера своего отца.

Она желала, чтобы скорее выглянуло солнце, и можно было пойти ловить рыбу на ручей.

И еще она думала: «Сжалься, Господи. Я хочу загадать желание по новой». Да что же это с ней? В кого она превратилась? В дурочку, загадывающую желание?

Она потеряла покой. И даже здравый смысл.

Люси прошла между кучек выполотых сорняков, и ее взгляд упал на серый каменный коттедж, утопающий в жимолости и жасмине и увитый клематисом до самого карниза. На подоконнике между горшками с испанскими колокольчиками стояла проклятая бутылочка, из которой сейчас торчала склоненная ветка плюща.

— Я знаю, что ты всего лишь старая бутылка, — сказала Люси. — У тебя нет никакой власти. Но если бы так случилось, что по какой-то неизвестной природе или науке причине ты обладаешь некоей властью, я хочу, чтобы ты поняла: то, что случилось сегодня утром, — это не желание. Меня не интересуют джентльмены с такой репутацией… ни с какой стороны. Я знаю о мужчинах такого сорта по разочарованию моей несчастной матери. Я человек, у которого все есть. Мне нечего желать. Моя жизнь идет именно так, как я хочу, чтобы она шла и дальше. Да.

Люси почувствовала себя круглой дурой: она разговаривала с бутылочкой.

Одинокий солнечный лучик прорезал тяжелую тучу и упал, точно стрела, на подоконник коттеджа, зажигая бутылочку ярким светом. Она сверкнула так ярко, так весело. Словно подмигнула ей.

Люси с облегчением вздохнула, когда днем погода испортилась и начался дождь. Сегодня никакой рыбалки. Бутылочка продемонстрировала, что не может командовать погодой.

В два часа Общество (или Клуб) справедливости собралось последний раз перед похищением, которое теперь называлось «обеспечение возможности для лорда Кендала предпринять действия, искупающие его разврат».

По случаю дождя заседание созвали у Джорджа, что случалось нечасто. Родители Джорджа не любили его компанию. Отец Джорджа даже сказал, что если он поймает кого-нибудь из Общества справедливости поблизости от дома, то отлупит вожжами.

Но к счастью, родители Джорджа уехали на недельку к замужней сестре Джорджа в Кент и оставили его с дедом и престарелыми слугами. А поскольку Джордж отпустил большинство из них по случаю праздников, оставив только тех, кого можно подкупить, и поскольку дед Джорджа днем всегда отправлялся вздремнуть, особняк был самым безопасным местом для проведения заседания.

Все собрались в уютной гостиной, стены которой были затянуты голубым шелком, а мебель из розового дерева отделана позолотой. По оконному стеклу барабанил дождь, но в камине потрескивал огонь — роскошь, которую в это время года мог позволить себе только Джордж.

Джордж совершил набег на кладовку и принес парочку жареных вальдшнепов в соусе из омаров, колбасу с испанскими каштанами, пирог, спаржу, приготовленную по-французски, маринованную вишню, яблочное печенье, компот из персиков и бутылку бургундского. Сплошное великолепие. Можно было оставаться здесь и обсуждать резолюции хоть до ночи.

В дружелюбной болтовне до открытия заседания Люси почувствовала, что кто-то взял ее за руку. Она обернулась и увидела Элфа. Он отвел ее в сторону и усадил на обитую шелком банкетку.

— Люси, дорогая моя, в чем дело?