С серьезным лицом и мухобойкой в руке она вошла в комнату. Увидя ее, Элен вскрикнула и сию же секунду приземлилась на пол. Я вытаращила на бабушку глаза.

– Ща как огрею! – прикрикнула она и замахнулась мухобойкой. – Иди на улицу прыгай!

Элен спрятала голову в плечи и на цыпочках выскользнула из комнаты, успев подать мне знак рукой из коридора. Я встала и пошла за ней. Бабушка на глубоком выдохе упала на диван и положила мухобойку возле себя.

– Вы в бане мыться будете?

– Я буду, а у Ленки спросить надо.

– Где она? – растерянно спросила бабушка и почему-то заглянула за диван.

– На улице, наверно, ты же сама ее выгнала.

– Не выгоняла я ее! Прям сказать ниче нельзя, – как-то виновато забубнила бабушка. – Сходи узнай у нее – баню я уже затопила.

– Сейчас, – крикнула я и выбежала из дома.

Прямо за дверью меня перехватила Элен.

– Кэт! Иди сюда, – прошипела она.

– Ты здесь что ли? Бабушка спрашивает, будешь ли ты…

– Да, буду, конечно буду. Слышь, я тут такой сундук нашла.

– Где? – с любопытством спросила я.

– Здесь, за дверью.

Мы закрыли входную дверь, и сделалось темно. Передо мной был какой-то таинственный сундук, а за моей спиной – крутая лестница.

– Я ничего не вижу, здесь должен включаться свет, – шепнула я.

– Так включи, – раздалось из темноты совсем близко.

– Я не могу нашарить выключатель.

– Кэт, давай сундук откроем, – предложила Элен.

– Зачем его открывать? Мы ведь все равно ничего не увидим.

– Хотя бы пощупаем, – заговорчески продолжала она.

Я согнулась и нашарила у самых своих колен острый, окованный холодным металлом угол.

– Замка на нем нет, просто тяни вверх, – сказала я.

Мы дернули крышку сундука, и та, подлетев, ударилась о стену.

– Ух, ты! – протянула Элен.

– Что? Что там?

– Потрогай.

Я села возле нее и запустила руки в сундук. Первое, с чем встретились мои пальцы, были небольшие продолговатые цилиндры размером примерно с детский пальчик, один за другим уложенные в ряд на шероховатой колкой ткани.

– Батарейки что ли? – спросила я Элен, когда неожиданно нащупала между складок ее руку.

– Сама ты батарейки, Кэт. Это пуговицы! – почти со священным трепетом в голосе произнесла она.

– Да не может быть! Таких пуговиц не бывает!

– Сейчас не бывает, а лет двадцать назад это было очень модно.

– Наверно это мамино платье или пиджак, – догадалась я.

– Может и бабушкино, и вообще больше на пальто походит.

Я запустила руки глубже в сундук, то же сделала и Элен. Под слоем грубой ворсистой ткани мы нащупали прохладную гладкую материю.

– Блуза из настоящего шелка! – в близком к обморочному состоянии прошептала Элен. – Я хочу ее увидеть! Помоги приподнять эту шинель, Кэт.

Подняв обеими руками спрессованную одежду я замерла, как если бы в руках у меня был поднос с горячим супом.

– Достала! Побежали! Надо где-нибудь спрятаться, – услышала я и почувствовала, как оголенные руки и лицо обдало струей воздуха, шлейфом пронесшейся за сбегающей вниз по крыльцу Элен.

Лучшего, чем сеновал, места нельзя было себе и придумать, и поэтому, как только мы пробежали двор, я вскарабкалась по лестнице и скрылась в дыре в потолке над коровником.

В деревне твой достаток мерился здоровьем, его порчей проклинали, его даром благословили, за него пили водку. Если были у тебя и старика твоего еще силы, значит – положен был вам тяжелый труд. Хорошо работали – хорошо жили, еще лучше работали – еще лучше жили. Надорвался, упал замертво твой старик – хороший мужик был, работящий. Все равно, что не увидел он собственной жизни, все равно, что даже понять не успел, что важного пропустил, зато люди плохого не скажут и где-нибудь в длинной очереди не прилепят позорного слова в глаза его вдове.

Крепкими и здоровыми от природы, а следовательно зажиточными были мои дед с бабушкой. Двор у них был всегда полон скотины, и поэтому сарай для сена, высокий и просторный, возвышался над домом, как терем. К концу лета его под самую крышу набивали свежевыстраданным сухарем, до того же времени по углам в нем еще оставались прошлогодние запасы. Сено за зиму слеживалось, и, когда я добиралась до него, то от меня требовалось лишь немного воображения, чтобы оно послужило целям в некотором роде художественным. Из массивных куч вдоль бревенчатых стен у меня выходили удобные диваны с высокими изголовьями, из куч поменьше – широкие лежаки и банкетки. Тут же недалеко, на чердаке, можно было найти старые реечные ящики и фанеру для столешниц и полок. Бывало, я влазила на сарай ранним утром и спускалась только к ужину. Целыми часами я могла в суете житейских забот носиться по воображаемым хорошо мебелированным комнатам, с устатка валиться на мягкие диваны или, замученной творческой мигренью, подносить себе чай. В этом моем мире из сена и пыли я представлялась себе вдохновленной и усталой, взрослой и почему-то одинокой.

Я влезла на сарай первой и тут же бросилась разглаживать покрывало, наброшенное на гору сена в углу. Элен просунула голову в дыру в полу и передала мне свернутую в тугой валик шелковую блузу. Затем показались ее плечи, грудь и вот мятно-зеленые каскады подола платья упали на ее колени, когда она встала во весь рост на сорный пол. Не обращая никакого внимания на сидящую в углу меня, Элен огляделась.

– Здесь, как в пылесосе, как ты тут сидишь?

– Да, немного пыльно, – согласилась я. – Иди сюда, на покрывало.

Брезгливо кривя лицо, Элен подошла и села возле меня.

– Что медлишь? Разворачивай, посмотрим.

Я тряхнула туго свернутый валик в воздухе, и тот с целлофановым свистом выпрямился в аляпистую блузу с широким бантом вместо ворота.

– Диско шик! – взвизгнула от восторга Элен.

– Это просто блузка, и, кажется, мамина, – не к месту пояснила я.

– Кэт, я вижу, не слепая. Я говорю про стиль. Ты только посмотри, это как раз для сегодняшней дискотеки!

– Ты хочешь надеть это старье? – удивилась я.

– Сама ты старье, это же винтаж!

После всех этих иностранных странностей я решила просто заткнуться и кивать, если ей будет нужно мое одобрение. Как услужливый продавец, я держала блузу перед ее глазами, пока она рассматривала ее детали.

– Помоги мне ее надеть, – сказала Элен и вскинула вверх руки, готовясь нырнуть в прохладные воды шелка.

Я помогла ей надеть блузку и перевязать бант. Она встала и несколько раз покружилась передо мной, как перед зеркалом.

– Хорошо? Мне идет?

Я резко дернула головой с севера на юг.

– Нужна короткая юбка и высокий каблук, – добавила Элен.

– Угу, – согласилась я, и мой подбородок опять упал к груди.

– А ты, Кэт? Что наденешь ты сегодня?

Тут я вспомнила то ее платье колоколом, которое заприметила прошлой ночью.

– Не могла бы ты одолжить мне свое платье? – не поднимая глаз, спросила я у лодыжек Элен.

На время лодыжки замерли, и остромордые туфли уставились на меня своим недовольным лакированным прищуром.

– Смотря какое, – вдруг раздалось сверху.

– Какое тебе не жалко.

Узкие лодочки медленно подплыли ко мне. Я подняла голову.

– Мне ничего для тебя не жалко, – сказала Элен. – Просто ты худая, и вряд ли тебе что-то подойдет.

– Ничего не подойдет – пойду так, – ответила я и хлопнула себя по пыльным шортам.

Элен неожиданно рассмеялась и так же неожиданно смолкла.

– Как голова?

– Не болит, – ответила я.

– Вот видишь, моя таблетка помогла, – заговаривала меня она.

Вместо ответа я кивнула и почувствовала, как начавшее опухать слезами горло обмякло и дало мне свободно вздохнуть. Элен опять села рядом и стала разглядывать мои поделки.

– Что там? – спросила она и ткнула пальцем в противоположный угол.

– Диван.

– Странная ты, Кэт. Сколько тебе? Четырнадцать?

– Пятнадцать, – поправила ее я.

– Ну, вот, а ведешь себя, как ребенок.

– Чем еще тут заниматься? Скучно ведь целыми днями с бабушкой сидеть!

– Да копайся ты в этой грязи, разве я об этом говорю?

– А о чем тогда?

– Ты, как ребенок, все время на меня обижаешься. Почему ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой? Я не мать тебе, и не обязана быть для тебя хорошей, понимаешь?

– Понимаю.

– А раз понимаешь, то перестань это делать. Я не хорошая, а ты должна быть другой, – назидательно с длинными паузами продолжала Элен.

– Ты хорошая, Элен, не говори так!

Слезы опять промочили мое горло, и оно стало распухать. Я сглотнула слюну и надув полные легкие воздуха продолжила.

– Ты красивая, Элен, тебе все можно.

– Нет, моя дорогая, ты не права. Все как раз-таки наоборот – мне ничего, кроме того, чтобы быть красивой, нельзя.

– Я не понимаю тебя, – тихо сказала я.

Она взяла мои руки, посмотрела на меня, и я увидела свое отражение в ее больших внимательных глазах.

– Ты должна быть другой, Кэт, понимаешь? – снова повторила она.

Я не поняла ровным счетом ничего из того, что сказала мне Элен, но хорошо запомнила каждое ее слово.

– “Это как с водонапорной башней – я увижу все, когда поднимусь по ней чуть выше, я пойму то, о чем она говорит, когда придет время”, – подумала я и утвердительно покачала головой в ответ.

– Вот и хорошо, – сказала она и улыбнулась.

– Я не обижаюсь на тебя, Элен. Не дашь платье, и черт с ним. Я вообще тогда останусь дома, я все равно не люблю дискотеки и не умею танцевать.

Элен удивленно вытаращила на меня глаза.

– Как же я пойду туда одна?

– А ты не одна пойдешь! – радостно объявила я.

– А с кем?

– С Антоном! Я пойду к нему и скажу, что сегодня будет дискотека, и что ты его приглашаешь, – одним махом решительно покончила я со своими сомнениями и ноющим чувством вины.

Лицо Элен зарделось румянцем.

– Нет, Кэт, одна я с ним не пойду. Мы пойдем вместе, но пригласишь его ты!

– Без проблем, – согласилась я.

– Вот и отлично! А я дам тебе свое платье!

Сидя на высоком банном полке, я обдумывала все возможные варианты предстоящего разговора с Антоном. Рядом на посеревшей от пота простыне, на животе с журналом, подобно Лолите из сцены в саду, лежала Элен. Ее ноги, бедра и ягодицы покрывала нежная вуаль капиляров, что придавало ее белой коже сходство с мрамором какой-то редкой розовой породы. По ложбинке между двух вершин ее лопаток талая вода пота стекала вниз и образовывала маленькое озерцо в углублении на пояснице. Увлеченно разглядывая журнальные коллажи, она стойко выносила банную муку, время от времени собирая пот с лица и осушая озерцо на спине краем простыни. Я же не находила себе места от жары и то и дело спускалась с полка и приседала, чтобы глотнуть прохладного воздуха. К невыносимой духоте еще и примешивалось мое подростковое стеснение. Я украдкой разглядывала Элен и невольно сравнивала ее половозрелое пышное цветение с только начавшими набухать остроконечными почками своей женственности. Она была как обласканный солнцем июль, в котором мы с ней жили и которым она в полной мере наслаждалась, тогда как моя худая скудость больше шла ранней весне, прячущей свою наготу под прошлогодним снегом.

– Жарко. Не могу больше. Моюсь и выхожу, – сдалась я.

– Иди, иди, и не забудь, о чем мы с тобой договорились, – сказала Элен и, закрыв журнал, перевернулась на спину.

Пару раз я тщательно прошлась мочалкой по всему телу, натерла до красна пятки и вымыла уши. На голове я вспенила колпачок хвойного шампуня и, как следует, прополоскала волосы в тазу с водой.

– Ты тут сама справишься? – спросила я, оборачиваясь полотенцем.

– Угу, – только и ответила Элен.

Я открыла маленькую банную дверцу, и прохладный воздух просушил мое лицо. Я медленно пошла в дом, приходя в чувства и отрезвляя свои мысли серьезностью данного Элен обещания. Я оделась, расчесала ком спутанных мокрых волос и, полная решимости, направилась в дом напротив. Передо мной лежал путь в какой-то десяток метров, но для меня он был долгим, тернистым, потому что пробираться мне пришлось сквозь нагромождения собственных сомнений и страхов.

– “Все кончено, – думала я, когда остановилась у обочины, чтобы пропустить вылетевшего из-за поворота мотоциклиста. – Быть может в этот раз для Элен все по-настоящему и она любит его. Я же люблю ее и никогда не встану на ее пути”.

Мотоциклист с бешеным ревом пронесся по дороге, напугав меня до полусмерти. Я заткнула уши и выругалась, как умела, под рокот удаляющегося мотора. Прямая напряженная спина в черной кожаной куртке и красный шлем было все, что я успела разглядеть и запомнить.

Я перешла дорогу и, подойдя к воротам, постучала. Из глубины заднего двора донесся звук шагов. Через мгновение тяжелая дверь ожила и распахнулась приветственно широко.

– Привет! – донеслось из прохладного полумрака.