Джо Беверли - Возлюбленная демона

Он горел жаждой действия, заряжен на дикую битву, но где здесь враг?

Он подошел к фарфоровому сосуду с сухими лепестками, которые так любила его мать, и снял крышку, чтобы обнаружить внутри потемневшие лепестки, несомненно, помещенные туда ее собственными руками. Сосуд был закрыт очень долго, и их слабый аромат шелохнулся, как призрак прошедших лет.

Слезы пронзили, и он поднял голову, сглатывая, сражаясь, пока опасность не прошла мимо. Будет еще лето, и будут дети, пусть и не его по крови. Может быть, будет и Мария.

Должна быть.

Не в первый раз он возглавляет безнадежное мероприятие.

Он услышал звук и повернулся, чтобы видеть, как она спускается вниз по лестнице, в перчатках и в шляпке, собранная, но было что-то подавленное в ее глазах. Он бы предпочел отрезать себе руку, а не причинять ей боль, но не мог позволить ей сбежать без борьбы.

Он столкнулся с ней на нижней площадке лестницы, преграждая путь.

Он увидел, как она вздрогнула, но смело встретила его взгляд.

– Мы должны возвратиться в Лондон. Можно сделать это засветло.

– Конечно, но позволь мне сначала кое-что сказать. У нас могут быть дети. – Он отверг ее протест. – Мы можем дать дом сиротам, как ты Натали.

– У вас есть ублюдки, которым вы должны предоставить жилище, лорд Вандеймен?

Резко, словно замах сабли, но атака никогда не страшила его.

– Нет, насколько я знаю. Борись со мной, Мария, а не против меня.

Она встретила его взгляд, бледная как лилия, стальная и холодная.

– Мы не на одной стороне.

– Мария…

– Нет! – Она отступила, чтобы обойти вокруг него, но он схватил ее за руку.

Она повернулась, разъяренная – и испуганная.

Инстинктивно его пальцы ослабли, но он вновь стиснул их.

– Я просто хочу ясно дать понять – даже если ты бесплодна, это не непреодолимое препятствие.

– Твой титул умрет.

– И пусть умирает. Неожиданный для голландского выскочки-переселенца, всего пяти поколений от роду. Он не достоин человеческой жертвы.

Ее губы сжались, и она внезапно стала выглядеть старше, старше, чем ее годы. Все, чего он хотел, это нежно любить ее, а он причинил боль ее памяти и душе.

Она раскрыла одну ладонь в перчатке, и он видел в ней свое кольцо.

– Я сожалею, лорд Вандеймен, – сказала она, рассматривая какую-то неопределенную точку позади него. – Я нахожу, что мы не подходим друг другу.

– Черт возьми, Мария, – он втянул воздух. – У нас есть контракт, и две недели еще не истекли.

Ее взгляд столкнулся с его.

– Я разрываю его сейчас. Как только мы возвратимся в город, я распоряжусь перевести оставшиеся девять тысяч футов в банк Перри.

– Контракт заключен двумя сторонами. И я говорю, что буду придерживаться его до конца.

– Придерживайтесь его, если хотите. Я не буду носить ваше кольцо, и вы не будете жить в моем доме. Я не буду больше видеть вас, лорд Вандеймен. На самом деле, если у вас вообще есть честь, то вы останетесь здесь и продолжите восстанавливать свой дом!

Слова причиняли боль, как удары, как лезвия, осыпающиеся на него дождем, но он держал ее за руку и настойчиво продолжал.

– И оставить вас возвращаться без сопровождения? Я думаю, нет. Но вы правы, мы должны уехать.

Он позволил ей идти вперед, и вышел из дома прежде, чем поддался искушению хорошенько потрясти ее, поцеловать или изнасиловать.

Он подозревал, что она уступит яростному натиску, и это было бы самым отвратительным ударом из всех.

Мария опустилась на ступеньки, дрожа от ярости и боли. Это походило на попытку отрубить одну из собственных конечностей, а он делал все только тяжелее и тяжелее. Почему ему бы просто не взять деньги и не уйти?

Последнее, что она хотела сделать, это последовать за ним, чтобы поехать назад в деревню и потом четыре часа ехать в Лондон, но какой у нее выбор? Как и все остальные раны, это можно было вынести и пережить. Она встала на ноги и собралась с силами, чтобы пойти в конюшни.

Когда она пришла туда, двуколка была готова, а он сидел с вожжами в руках. Она молча забралась наверх, рядом с ним, и они тронулись.

– Мария…

– Ван, не надо. Пожалуйста. – Она сжала руки и поняла, что все еще сжимает его кольцо в одной из них. Это был бы великолепный жест – швырнуть его подальше, но она не могла так поступить. Она не могла сделать большее, чем, наконец, освободить его своими жестокими словами.

Он удержался на крутом спуске, потом снова набрал скорость.

– Однажды я ампутировал мужчине руку, – сказал он, глядя вперед. – Ее, так или иначе, предстояло отнять, но он истекал кровью, а мы застряли в развалинах деревни в горах. Я связал его, отрубил останки, и прижег рану своей саблей, нагретой в очаге. – Он повернулся, чтобы посмотреть на нее. – Он тоже умолял меня, но зато он по-прежнему жив и живет на ферме своей семьи, в Линкольншире. Женился на возлюбленной детства и имеет ребенка.

Она не знала, что сказать, кроме как снова умолять его, и верила тому, что он говорил. Он не остановился бы, потому что она попросила, потому что полагал, что то, что он делает – правильно.

Они выехали из великодушно открытых ворот на проселочную дорогу.

– Действительно ли ты уверена насчет Мориса? – спокойно спросил он. – Насчет Натали?

Она могла расплакаться, цепляясь за надежду, но категорически ответила:

– Да. У него есть четыре других бастарда, о которых я знаю, в возрасте от двух до десяти лет. Могу перечислить их имена, если хочешь. Он никогда не скрывал их от меня, и оставил на счет них распоряжения в своем завещании.

– Перечисли.

– Что? – Она уставилась на него.

Он пристально посмотрел на нее, казался почти успокоившимся, как будто ничто из этого вообще не имело значения.

– Ты сказала, что можешь перечислить их имена. Вот я и спросил.

Чувствуя себя так, будто они оказались в месте, где ничто не имело смысла, она ответила:

– Томми Граймс, Мэри Энн Ноттс, Элис Джонс и Бенджамин Мамфорд.

Он кивнул, но ничего не сказал. Дети должны были стать победным ударом, и все же Мария чувствовала тревогу, будто дала ему в руки острое оружие. Она нуждалась в щите. Могла бы выйти замуж за лорда Уоррена. Он не ожидает страсти в сердце, а брак отвлечет ее. В конце концов, она сможет заботиться и руководить его сыновьями, не намного моложе, чем Ван.

Но она никогда больше не сгорела бы в огне страсти ее демона.

Человеческая жертва.

Ах, да у него было право, и правильно ли она поступит, принося себя в жертву лорду Уоррену по своим причинам?

Когда они вернулись в гостиницу, она поспешила под защиту своей комнаты, оставив его принять меры, чтобы подготовить карету. Пока она ждала, в ее голове крутился тот инцидент, который он упомянул, об ампутации.

Сколько ему тогда было лет? Он сказал «горы», значит, в Испании. По крайней мере, два года назад, возможно больше, а сейчас ему всего двадцать пять. Она могла вообразить охвативший его ужас, потеющие руки, подступающую рвоту. И также была уверена в его храбрости и силе воли, сохранившей его руки твердыми – он сделал то, что должен был сделать максимально быстро и ловко.

Любовь вновь охватила ее, продолжаясь в уважении и восхищении. Она хотела его так много, много раз. Но любила его достаточно, чтобы освободить и прижечь рану, несмотря на его протесты. Тогда, возможно, однажды она будет в состоянии спокойно говорить о его счастливой жизни вместе с возлюбленной и ребенком.

Ван все приготовил и обдумал возможность провести четыре часа в карете с Марией. Он не мог. Не мог доверять себе, не поспорить, или еще хуже, не попытаться убедить ее силой или соблазнить. Демон в нем терзался, призывая к борьбе до смерти, все или ничего.

Он спросил владельца гостиницы о лошади, которую можно нанять, и узнал, что мистер Слэйд держит в гостинице трех прекрасных лошадей и редко ездит на них. Слэйд, как оказалось, был богатым сталелитейщиком, который удалился в деревню и построил огромный, оштукатуренный дом, выделяющийся в деревне как надгробная плита в саду. Ван удивился, как сквайр Хоукинвилл разрешил такую стройку.

Как бы то ни было, Слэйд был ему удобен. За цену на несколько мгновений показаться рядом со Слэйдом, он воспользуется его гнедым мерином для поездки в Лондон. Позже это будет стоить еще дороже. Сталелитейщик явно был в восторге от того, что местный лорд будет ему должен. Это стоящая цена. Он заплатит любую цену за комфорт Марии – кроме позволения уйти.

К тому времени, когда они вернулись, свет померк, и туманный дождь послужил завершением печального дня. Мария потратила время поездки, строя планы и обдумывая способы вынудить Вана признать, что их договоренности пришел конец, но постоянно отвлекалась, видя его верхом.

Конечно же, он ехал великолепно, на прекрасной лошади, и полностью контролируя ее. В основном он ехал рядом, но иногда вырывался вперед, а потом возвращался назад, ободряюще улыбаясь. Пока его глаза не встретились с ее, снова наполняя холодной решимостью.

Он собирался бороться, и она дрожала при одной мысли об этом.

И еще она заглушала чувство вины. Он был офицером кавалерии, а она ни разу не подумала предложить ему лошадь. Она отложила это как незначительный грех без надежды на исправление и сосредоточилась на ампутации.

Как только Мария вышла из кареты, и он соскочил с лошади, она сказала:

– Ваше долговое рабство закончилось на данный момент, милорд.

Он побледнел так, что на щеке резко выделился шрам, но сказал:

– Не здесь, Мария, – и повернулся, чтобы дать чаевые форейторам и устроить так, чтобы один из них отвел его лошадь в платную конюшню.

Она осталась, сгорая от смущения. Надо же, выпалить эти слова прямо посреди улицы. Мария поторопилась войти в дом, чувствуя себя не как решительная медсестра, а как виноватый ребенок. Она почти решилась спастись бегством в свою комнату, но ведь он последует за ней туда. Она знала, что последует. И она не сможет справиться с ним в такой интимной обстановке.

Конечно, она имела право выкинуть его из своего дома!

Харриетт спустилась по лестнице.

– Мария? Что ты делаешь дома? Что-то случилось?

– Я решила, что моя договоренность с лордом Вандейменом закончилась. Он уедет.

– Уеду? – сказал он за ее спиной, и она обернулась. Ее лакей застыл, выглядя не уверенным. Если это необходимо, Джон выбросил бы его. Точнее, если бы смог. Скандал в холле ее дома? Как до этого дошло?

– Мария. – Окликнула ее Харриетт, открывая дверь в гостиную. – Мы должны поговорить.

Мария хотела отказаться, но если она так поступит, то Харриетт выскажет свое мнение прямо перед слугами. Она последовала за ней в комнату и закрыла дверь.

– Не вмешивайся, Харриетт.

– Ты не можешь быть настолько негостеприимной.

– Ему нет больше никакой необходимости оставаться здесь.

– Он исцелился?

Марию охватила неуверенность. Только вчера вечером он беспробудно напился. Столько всего произошло с тех пор, что этот эпизод казался чрезвычайно далеким, но это было вчера вечером.

– Он готов начать восстанавливать свой дом, – сказала она. – Это то, чего ты хотела, не так ли?

Харриетт следила за нею.

– Я думаю, что он приносит в твою жизнь дискомфорт, и именно поэтому ты пытаешься выбросить его. Что он сделал?

Мария закружила по комнате, и призналась:

– Он сделал мне предложение.

– Ох. И что ты ответила?

– Нет, конечно. Этого не будет.

– Почему нет?

– Даже если не принимать во внимание мой возраст и тот факт, что я подкупила его, я бесплодна.

Лицо Харриетт поникло.

– О, моя дорогая, я забыла. Это было бы замечательно.

– Нет, не было бы. Я слишком стара для него. А он… требует. Управляет.

– О нет. Вы созданы друг для друга. Я так подумала почти сразу. Ты с ним смеешься и краснеешь. Он снова делает тебя молодой. Он тверд с тобой, и ведет себя непринужденно. Ты стала его якорем. Как бы то ни было, – добавила она оживленно, – ты не выбросишь его отсюда так внезапно, особенно если только что причинила ему боль…

– Я не причинила ему боли.

– Любой отказ на предложение болезнен. Пусть поживет здесь оставшиеся дни.

– Чей это дом?

– Твой, но ты сделаешь так, как я сказала. Ты же не хочешь задаваться вопросом, достал ли он снова свой пистолет, не так ли?

– Он бы не… – Мария впилась взглядом в свою тетю. – Ты – коварная старушка.

– Я еще не настолько стара. На самом деле, – сказала она с шаловливой усмешкой, – если ты его не захочешь, то возможно, я попытаюсь женить его на себе. Я не возражаю против небольшого контроля в правильных моментах.

Она вышла из комнаты, оставив Марию, разинувшую рот. Она опустилась на стул и откинула голову к спинке.

Двенадцать дней. Всего двенадцать дней. Это можно вынести.