Она знала врачебную практику, точно определяла, что ищут все эти специалисты, склоняющиеся над кроваткой Алекса, – признаков того, что у ее сына какая-то известная им болезнь, поддающаяся лечению.

Понимала она и то, что после пяти дней они имеют не большее представление, чем она, о том, что происходит с ее ребенком. Предвидела она и то, что их начнет возмущать ее вмешательство, – она врач и знает пределы их возможностей.

Они назначали новые анализы, кучу анализов.

Она же не разрешала ни один анализ, пока специалисты не объяснят ей, что они хотят выяснить тем или иным анализом, а главное, какое воздействие эти анализы могут оказать на Алекса.

Это ее ребенок, каждая игла, которую вводят в его тоненькие вены, должна быть солидно аргументирована, каждое подключение к какому-либо аппарату следует оценивать с точки зрения риска для его организма. Врачи были вынуждены отказаться от некоторых процедур, потому что Пейдж знала, что они и болезненны, и непродуктивны.

Анализы, на которые она дала согласие, показывали, что у Алекса увеличены печень и селезенка. Опасности злокачественного заболевания не наблюдалось, но что-то было не в порядке. Приступы лихорадки повторились в совершенно непредсказуемом порядке, и Алекс становился все более слабым и вялым.

Сэм приходил гораздо чаще, чем ему позволяли, как она предполагала, его дела, а Лео с первого же дня проводил вместе с ней многие часы в тесной палате Алекса. Он разговаривал с ней или сидел молча, в зависимости от того, в чем она нуждалась. Он заставлял ее выйти из больницы и прогуляться хоть десять минут под дождем, съесть суп в кафетерии неподалеку, пока он сидит у кроватки и держит маленькую ручку Алекса в своей руке, или ходит, держа мальчика на плече и напевая ему какую-нибудь песенку – вестерн о несчастной любви.

Вместо того, чтобы следовать советам Лео, она много времени проводила у компьютера, изучая всякую нераспознанную детскую болезнь с симптомами, похожими на симптомы Алекса.

Не доверяя даже компьютеру, Пейдж пошла в медицинскую библиотеку и притащила оттуда целый ворох справочников, изучая их, когда Алекс спал. Она нашла бесчисленное количество случаев с аналогичными симптомами, но все они не совпадали. Анализы Алекса давали отрицательные ответы даже на те немногие болезни, какие вообще были возможны.

На пятый день, когда в течение восьми часов температура у Алекса держалась у нормальной черты, и это породило у Пейдж робкую надежду, а потом подскочила даже выше, чем бывала раньше, началась обычная рутина с лекарствами, теплыми ваннами, пузырями с ледяной водой, с гипотермическими одеялами. На этот раз иглу капельницы вонзили в его маленькую ножку, чтобы ввести ему большую дозу универсальных антибиотиков в надежде, что они смогут подавить причину любой инфекции.

Когда вечером приехал Лео, она вышла из палаты и направилась в бельевую. Там она заперла за собой дверь, зарылась в стопку чистых полотенец и стала рыдать в голос, пока не охрипла, и дрожала так, что с трудом могла стоять на ногах.

На следующее утро врачи признали, что не знают, что с ним происходит, но что бы это ни было, болезнь прогрессирует очень быстро: в кровяных тельцах появились определенные признаки какой-то общей тяжелой инфекции.

Пейдж уже не ощущала себя врачом – она была просто матерью, она не могла беспристрастно принимать участие в обсуждении. Она только слушала, к каким выводам они пришли.

– Чем бы ни был болен ваш сын, это угрожает его жизни. Мы считаем, что пришло время более решительных мер, доктор Болдуин.

Главный детский врач был человек пожилой, наверное, подумала Пейдж, он уже дедушка. Своим тихим голосом он перечислил все возможности, все лекарства, которые, по его мнению, возможно, окажут благотворное действие.

Его голос стал тише, а в голове Пейдж как на видеоэкране возникла она сама, обезумевшая от своей беспомощности, от своего бессилия помочь маленькой Элли. Она услышала свой вопрос, обращенный к Майлсу:

– Если бы это был твой ребенок, Майлс, что бы ты сделал?

– Я бы повез ее к шаману, – ответил он.

Врачи продолжали говорить, обсуждая малоизвестные формы лейкемии, возможность применения химиотерапии, пересадки костного мозга, упоминая болезни, вызываемые окружающей средой, настолько новые, что они еще не получили названия.

– У нас есть шансы на успех процентов на десять, – закончил главный врач. – Мы должны начать лечение как можно скорее.

– Нет. – Пейдж посмотрела на него, на остальных врачей и повторила еще более настойчиво: – Нет! Не позже чем через час я забираю отсюда Алекса. Благодарю вас за ваши усилия.

Вокруг раздались протестующие голоса, но Пейдж не стала ничего объяснять.

Ее ум обрел ясность, пройдя через усталость, ужас и боль. Словно Майлс стоял рядом с ней, отрицательно качая головой и объясняя ей, где она оказалась не права.

Она совершила большую ошибку, полагая, что может защитить Алекса. Пребывание его в двадцатом веке совершенно не гарантировало его безопасность. Более того, она тем самым лишила Алекса и Майлса возможности знать и любить друг друга. Она оказалась невероятно эгоистичной, слабой, глупой и своекорыстной.

Она забыла, что Алекс – это особый ребенок, зачатый в любви в совершенно иное время. Наверное, держать его здесь все равно что пытаться перенести экзотический цветок на чужую почву.

И вновь словно включилась видеокассета, и Пейдж увидела Клару, переживающую за своего ребенка, а потом увидела Тананкоа, совершавшую таинственный ритуал над слабенькой девочкой и каким-то образом излечившую ребенка.

Сумеет ли она помочь Алексу, как помогла Элли?

Пейдж не знала, найдет ли в себе силы спуститься вниз и открыть дверь палаты Алекса.

Лео с лицом, отмеченном усталостью, как и у нее, сидел около кроватки, просунув руку между рейками и поглаживая одним пальцем щеку Алекса. Он встал, встревоженный выражением ее лица.

– Что случилось, Пейдж? Я могу помочь?

– Да, можете. Пожалуйста, позвоните во все авиакомпании и закажите мне и Алексу билеты на первый же рейс до Саскачевана. Я должна найти там этот круг среди пшеничного поля.

– Значит, вы возвращаетесь.

В его голосе звучало смирение и приятие. Он помолчал, потом выпалил:

– Вы не будете возражать, если я полечу в Саскачеван с вами и Алексом? Я не хочу вмешиваться, но если я как-то могу помочь…

Она старалась отстранить все треволнения, связанные с этой поездкой, проблемы, как везти больного ребенка, как найти тот круг в пшенице и оказаться там вместе с Алексом в нужное время.

Иметь рядом с собой Лео будет огромным облегчением. Она обняла его.

– Я не хотела бы ничего больше. Спасибо, друг.

Не сказав более ни слова, он поспешил к телефонам в холле. Она же запихала все имущество Алекса в сумку и стала составлять подробный список медикаментов, которые ей понадобятся для него.

Она склонилась над кроваткой. Алекс лежал на спине, ножка высунулась, глаза за приспущенными веками поблескивали в каком-то детском сне. Пейдж коснулась его шелковистых волос, вьющихся за ушами.

– Держись, мой дорогой, – прошептала она. – Будь сильным, и я отвезу тебя домой.

Она глянула в окно. Деревья буйно зеленели, весна в самом разгаре. Не слишком ли долго она выжидала? Много ли раз Хромая Сова проделывала эту церемонию и в конце концов махнула рукой? Она очень настаивала на том, что обряд можно осуществлять только весной и осенью.

Весна уже почти кончилась, а осенью будет слишком поздно – слишком поздно для Алекса.

Дурное предчувствие росло в ее душе, но Пейдж подавила его.

Она должна верить, она должна доверять. Ей ничего больше не остается.

Лео просунул голову в дверь.

– Я договорился о двух билетах на рейс Канадских авиалиний на сегодня на три часа дня. Я просил агента не класть телефонную трубку, пока не переговорю с вами.

Пейдж глубоко вздохнула и отключила капельницу от ножки Алекса. Это было ужасно – оторвать его от медицинского аппарата, на который она всегда полагалась, но в ней жило убеждение, что она поступает правильно.

– Подтвердите заказ, Лео.

Она одела Алекса и взяла его на руки.

– Поехали, малыш. – Она заставила свой голос звучать уверенно и сильно, хотя и не испытывала таких чувств. – Мы с тобой отправляемся повидать твоего папочку.

Держа ребенка на руках, она вышла из больницы в теплоту апрельского дня.


В деревне Повелителя Грома всегда приветствовали смену времен года. В этот год весна пришла в прерию рано, и люди радовались, потому что зима принесла болезни и трудности. Теперь шафран расцвел, и лоскуты снега, видневшиеся на коричневой почве как грязное белье, становились все меньше и таяли под лучами солнца. Женщины выносили из вигвамов спальные меха и проветривали их, а маленькие краснокожие дети сбрасывали тяжелые зимние одежды и бегали полуголые под теплым солнцем.

Как и в предыдущие дни, Тананкоа на рассвете и в сумерки созвала женщин присоединиться к ней в обряде, который, она надеялась, вернет Пейдж из коридоров времени.

Вдалеке от деревни в священном уголке она начертила на земле магический круг и побрызгала волшебным настоем, как учила ее Хромая Сова. Она пела ритуальные песни и старалась изгнать из своих мыслей все, кроме самого обряда, но в глубине души Тананкоа боялась.

Чем чаще она пыталась и терпела неудачи, тем меньше верила она в себя и в свои возможности. Она боялась, что не обладает могуществом, которым обладала Хромая Сова. Она делала все, чему учила ее бабушка, но не могла найти магический проход между мирами, через который души и тела Пейдж и ее ребенка перейдут из того мира в этот.

Она представляла себе, что слышит раздраженный старческий голос бабушки, учившей ее: «Открой свое сознание и позволь четырем ветрам продуть сквозь тебя. Проси Мать-Землю открыть дверь и потом доверься ее силе».

Тананкоа старалась выполнять все эти наказы, но все равно часть ее сознания сомневалась в ее могуществе, и эта часть становилась все сильнее с каждым разом, когда она пыталась и терпела неудачу.

Майлс уже много дней жил в деревне, ожидая.

Каждую ночь, когда она возвращалась в деревню, ужасное разочарование и боль в его глазах, когда он видел, что она одна, отдавались в ней, заставляя стыдиться своего неумения.

Ее сердце болело за этого высокого доктора в красном мундире Конной полиции, но знание, что он здесь, давило на нее, и это давление мешало ей сосредоточиться.


Майлс с вершины холма смотрел, как Тананкоа с маленькой группой женщин тянулись в сером рассвете в деревню. Он знал, что Пейдж среди них нет, но все равно вглядывался в каждую фигуру еще и еще раз на тот случай, если он почему-то пропустил ее.

Конечно, ее там не было, и он чувствовал себя так, словно какие-то частицы его души засыхали и отлетали в холодный ночной воздух. Всю зиму он убеждал себя, что его жена и ребенок потеряны для него навсегда, что он вел себя как дурак, думая иначе, но надежда ведь умирает последней.

Он стал спускаться навстречу женщинам. Увидев уныние на лице Танни и сочувствие в ее глазах, Майлс понял, что надеяться больше нечего.

– Танни, я сегодня возвращаюсь в форт. – Он взял ее за руку. – Спасибо тебе, дорогая, за все твои усилия. Этого не могло случиться, так что не огорчайся.

Ее темные глаза были полны страдания и стыда.

– Мне очень жаль, Майлс Болдуин.

Он погладил ее по руке. Один из мальчиков привел ему лошадь и принес медицинскую сумку. Майлс поблагодарил его и вскочил в седло. Он приподнял свою широкополую шляпу, прощаясь с Тананкоа, и поскакал прочь от деревни.

Он испытывал ужасное страдание и пустил лошадь в галоп, хотя и знал, что это опасно – скакать без дороги в мерцающем свете.

Он приветствовал бы смерть. Жизнь в одиночестве была ему непереносима.

Надежды больше не оставалось, теперь он это знал. Утром он напишет рапорт суперинтенданту с просьбой перевести его куда-нибудь подальше от Баттлфорда.


Поле, на которое Лео привез Пейдж, было мокрым, первые побеги травы только начали разукрашивать прерию. Круг в пшенице походил на старый, наполовину заживший шрам на поверхности земли.

На дальних полях трактор вспахивал землю под весенний сев, а здесь все было слишком сыро, и почва оставалась нетронутой, прошлогодняя стерня все еще лежала на поле. Пейдж одела свои старые кроссовки, и они уже были в грязи почти до верха.

Последние три дня Лео привозил сюда Пейдж и Алекса перед рассветом и снова за час до заката. Пейдж стояла в центре круга и ждала, Алекс, завернутый в теплое одеяло, лежал у нее на руках. У ее ног лежал разбухший рюкзак с медикаментами, а через плечо мешок с пеленками Алекса. На шее висел мешочек с золотыми монетами и медальон. В сердце у нее трепетала отчаянная надежда.

Дважды в день Лео терпеливо приносил ее сумки на то место, которое указывала Пейдж, потом уходил и стоял около арендованной машины, приподняв плечи от холодного ветра прерии, стоял неподвижно, как и Пейдж, целый час, пока солнце всходило, и еще час заката. В один из дней небо было пасмурным, и им пришлось гадать, когда придет нужный момент.