Оливия Крэнк - Возвращение

– Валяй. Говорю тебе, есть вещи, которые ни знать, ни подтасовать не может никто.

– Интим?

– На практике с этим проблемы, но да, в теории он подкован на все сто.

– И как вы, пардон, обходитесь?

– Пока никак. Ему безумно трудно привыкнуть к новому телу. Месячные его вообще пугают до обморока. Возбуждение он чувствует, но не знает, как на него реагировать. Да, плохо всё с этим, если уж до конца быть откровенным. Тут во мне еще дело. Я истинный, природный гей, понимаешь? Не говоря о том, что мне физически приятны мужчины, их запах, их сложение, их, как бы это… энергия. Но я еще вроде натурала, только с точностью до наоборот. Как бы объяснить? Я очень понимаю людей вроде Хэнка. Их отвращение, чувство гадливости, когда заходит речь о чём-то гомосексуальном. Я испытываю ровно то же самое, только мне кажется неприятным, так называемый, нормальный секс. Если взяться разбирать умозрительно то, что делают друг с другом геи, да еще называть все вещи своими именами, кого-то может затошнить, вполне допускаю. Только любящие друг друга люди не теоретизируют, а просто предаются страсти, наслаждаются своей любовью, и под лупой испачканное белье не разглядывают. Но самое смешное, что хоть и понимаю это, меня вот так же воображающего секс, прости, с вагиной, буквально передергивает от омерзения. Гадко же, если вот так представить, эта слизь, это хлюпанье изнутри. А снаружи не лучше – как две… собаки. Фу.

Лорейн хихикнула:

– Бедненький. Значит, тело Келли тебе отвратительно?

– Во всяком случае, представить не могу, что бы я такого мог с ним проделывать. Только не предлагай ему пол поменять. Над этой шуткой мы уже не смеемся.

– Нет. Ничего такого я не думала. Я же врач и знаю, современная методика не развита настолько. Настоящего мужчины не получится – жалкое подобие, суррогат. Не стоит и говорить.

– Так глубоко мы не копали, но сами поняли, не вариант.

– Я знаю, что вам нужно!

– Неужели?

– Опять же, думай обо мне что хочешь, но раз уж ты был откровенен, то и я признаюсь, как на духу. Хотела этого для себя. То есть, для нас с тобой. Ладно, ладно, не бери в голову, всё прошло уже. Цирк уехал.

– А клоуны остались?

– Именно. Осталась шикарная идея. Вам нужен третий. Мужчина. Посредник. Улавливаешь? Проще говоря, пенис, которого Роджер теперь лишен.

– Надеюсь, ты не предлагаешь Хэнка, а то я подумаю, что вы с Майком сговорились.

– Что я ненормальная? При чём тут Хэнк? И когда это Майк тебе его предлагал?

– Представь себе, было такое. Поженитесь, говорит, с Хэнком, и будете дочку на пару растить. Развлекался при этом на всю катушку.

– Да, он у нас шутник.

– Его я, между прочим, взял бы с удовольствием в посредники.

– Эй! Руки прочь! Мое! Не отдам!

– Воот! Держи теперь крепче свое сокровище. Шикарный мужик. Как у него с работой, кстати?

– Пока ничего. Говорит, что если не найдется лучшего, со следующей недели поступит сборщиком на завод.

– Да, к сожалению, яхтами у нас здесь негде заниматься.

– Эх, бросить всё, и уехать с ним к морю.

– Ты бы смогла?

– Почему бы нет.

– Лорейн, детка, мне очень не хочется терять такую подругу, но, честное слово, я на твоем месте даже не задумался бы.

– Я и сама представить не могу, как можно нам с тобой расстаться. Здорово было бы уехать всем вместе.

Парик захохотал во весь голос.

– Хэнка кондрашка хватит!

– Нет. Подозреваю, он довольно крепкий мужичок. И мало нам всем не покажется.

– Да уж. Похищение младенца. Такого шанса он не упустит.

– Догонит и на месте расстреляет.

– И станет, наконец счастливым.

– А, помнишь, ты мне как-то сказал, не такой плохой он человек.

– Не плохой, конечно. Только очень уж мы разные. Антагонисты во всём. Боюсь, никак нам мирно не ужиться. И Роджер тоже его терпеть не может.

В кухню, где Лорейн и Патрик пили чай, вошла красивая спортивно сложенная блондинка с пакетами полными продуктов. За ней вбежала счастливая Моника. Патрик представил их с Лорейн. Келли поздоровалась и стала хлопотать, раскладывая покупки по местам. При этом девочка не оставляла ее в покое, всё время требуя внимания. Они щебетали без остановки. Лорейн сделалось не по себе. Она поняла, о чем говорил Патрик. Есть вещи, неподдельные. Мимика, манеры, микрожесты, интонация… дух. Да, именно дух. Она нисколько не мужиковатая, эта Келли, даже наоборот – чрезвычайно привлекательная девушка. И Лорейн никогда не видела живого Роджера, но ей как-то вдруг стало ясно, это может быть правдой. Она цедила остывшую жижу малюсенькими глоточками и наблюдала, впитывала атмосферу этой семьи, словно губка, чтобы рассказать Майку, когда вернется домой. Подбирала уже и слова: «Представляешь, полное ощущение, что человек не чужой. Ни девочке, ни Патрику, ни вообще этому дому. Так в собственной кухне может двигаться только тот, кто бывал в ней изо дня в день, много лет. Так с полуслова понимает своего ребенка только тот, кто нянчил его с пеленок. Такими глазами можно смотреть на друга, только если по-настоящему, искренне, преданно и нежно любишь его. Шарик и подшипник, Майк. Настоящее чудо. Не фальшивка».

«Эффект присутствия мощный. Если в ту сторону не смотрю, то, не знаю чем, затылком, кожей, средним ухом? чувствую – он здесь. Лежит на диване, шелестит журнальчиком. Так хочется повернуться, и чтобы всё как раньше. Взглянуть в его глаза, погладить его плечи, о его щетинку щекой потереться».

– Аистёнок, иди ко мне.

«Только б не заметил, как плечи дрогнули от звука этого голоса. Заметил, конечно. Он всё замечает. Его это ранит ужасно, мое неприятие. А разве я виноват? И разве это неприятие? Ведь я поверил, не оттолкнул, не заблажил дурным голосом "не может быть!", "уходите!", "ты не он!". Не побоялся чокнутым прослыть. Монику доверил. Что же нужно от меня еще? Разве справедливо требовать невозможного? Конечно. Раз с ним случилось то, чего не может быть, так и я теперь выше головы обязан прыгнуть. Кто это сделал с ним? Господь или дьявол? Кто дал ему второй шанс в такой издевательской, гротескной форме? Или мать моя права, и гомосексуальность от лукавого, тогда это Бог, вот так, категорически дает понять, какой должна быть настоящая семья? Не может быть. Глупости. Просто Он знал, что один я не выживу, а подходящего мужчины рядом не нашлось. Минуточку. Разве лучше принял бы я его в чужой, но мужской оболочке? О нет. Ни в коем случае. Не кошка же я, в самом деле, похотливая, как утверждает Хэнк. Перед любым болтом не стану изгибаться. Дудки. Я люблю своего Роджера. О, Господи! Дай мне сил!»

– Аистёнок! Ты уже полчаса одну и ту же фразу играешь. Хватит пиликать попусту. Иди ко мне.

– Сейчас.

– Сейчас же! А то обижусь.

– Иду, иду. Уберу только скрипку.

– Быстрей.

Патрик бережно уложил инструмент. Примостился на краешек дивана рядом с телом Келли, закрыл глаза. Роджер обнял его. Патрик невольно прижался щекой к груди и попал на мягкую упругую подушечку с пуговкой посередине. «Попрыгал» на ней, слегка покрутив головой. Оба захихикали.

– Что вот это такое?

– Разве не удобно?

– Вообще неплохо. Но я скучаю по твоему животику.

– Животик отрастить дело не хитрое. Больше-то всё равно ничего не вырастет.

Роджер погладил Патрика по спине, залез рукой под джинсы, сделал пару-тройку привычных движений пальцами. Всё, как любит его мальчик. Вот так и вот здесь ему нравится. Патрик горячо протяжно выдохнул приоткрытым ртом. Роджер почувствовал, как между ног у него стало влажно, и что-то будто тихонько заныло в низу живота, нет, еще ниже.

«Ох, ох, ох. Патрик терпеть не может этих мокрых девчачих ракушек. В средней школе его соблазнила одна скороспелка – до сих пор плюется».

– Роджи, родной мой, не вздыхай так тяжело. Мне хорошо с тобой. Я привыкну, не смей даже думать о плохом. Кстати, ты зря остановился.

– Вот так приятно?

– О, да. Очень.

– Это всё, что у меня осталось.

– В смысле?

– Раньше, в минуты нежности, я чувствовал наши тела, как нечто единое. Теперь осталось только твое. Ну, ну, прости меня, малыш, не буду больше ныть. Тебе и так тяжело.

– Не тяжелее, чем тебе.

– Нет, я хорошо привыкаю. Сегодня утром крутился в ванной перед зеркалом. Совершенно голый. Чего ты ржешь? Я красотка. Скажешь, нет?

– Ой, не могу! Держи меня, а то свалюсь с дивана!

– Ну, чего ты?!

– Крутился перед зеркалом, – еле выдавил Патрик сквозь хохот, – прикидывал, куда тут пивной живот отращивать.

– Ах ты, злюка! Хулиган! Вот я тебя! – Роджер легко поборол ослабевшего от смеха Патрика, подмял под себя. Но снова мысль холодным душем: и что теперь? – Да! Я ж забыл совсем, аистёнок! Гляди, что есть у меня. Спокойно только, ладно? Не понравится – просто скажи.

Патрик еще дохихикивал, пока Роджер лазил в самый верхний ящик шкафа и извлекал оттуда…

– Вот. Такая игрушечка. Вчера купил в «товарах для интима». Может, попробуем? Вроде тебе такой размер в самый раз? А? Как ты?

–Вникаю. Не совсем понятно, почему он синий.

– Были там телесные, вообще как настоящие, но продавец меня любезно проконсультировал, короче говоря, здесь структура поверхности, и форма, и еще что-то, всё специально для мальчиков.

– Представляю, что ты ему наплел.

– Да уж не растерялся, будь спокоен. Ну что? Не возбуждает?

– Не знаю. Попробовать можно. А для себя ничего присмотрел? Я хочу, чтоб и тебе было хорошо.

– Со мной потом разберемся. Я, всё же, еще не освоился, куда тут и что. Я потерплю.

– Ладно, давай.

– Хочешь, в спальню пойдем?

– Угу. И шторы там задерни.

«Нет, жизнь определенно налаживается. И свет на письке клином не сошелся. Всё у нас будет хорошо. Знакомые педики послетают с катушек, когда мы встанем перед алтарем. Стопроцентно надо пожениться. Не только ради Моники. Ситуацию с Моникой свадьба вряд ли спасет. Но я сам хочу. Призанятно будет клятва звучать "пока смерть не разлучит". Нас с Роджером даже смерть разлучить не смогла».

– Ты чего притих, аистёнок? О чём думаешь?

– Вот и Хэнк так-сяк пригодился. Если б Моника сейчас не у него была, как бы мы с тобой экспериментировали?

– Ты серьезно? Нет, ты что, действительно так считаешь? Ну, ты даешь! Да я секунды не могу спокойно думать об этой твари.

– Всё, всё, успокойся, Роджи!

– Успокойся?! Да меня корежит от мысли одной, где сейчас мой ребенок. Спасибо тебе, напомнил! Он нашу жизнь разрушил! Он меня убил! Он искалечил нашу семью. Ненавижу! Так вот и шибанул бы чем-нибудь по башке. А! Что там мелочиться, зубами бы загрыз, гада.

– Успокойся, милый, прошу тебя, тише. Нам нельзя ни по башке, ни зубами, ни даже яду в кофе. В первую очередь на нас подумают. А теперь еще, видишь, в одну тюрьму никак не попадем. Ну, давай, подышим ровненько. Вдох, вы-ыдох. Покажем, как мы умеем двигать своими новыми буферами.

– Дурак.

– Правильно, посмейся лучше. Ну, всё в порядке?

– Эх. Ничего не в порядке, Патрик. Сам знаешь. Какие-то проблемы у нас неразрешимые.

– Знал бы ты, милый, что я пережил на этой самой кровати не так давно. Вот это было неразрешимо. По сравнению с этим всё остальное – забавное приключение.

– Ты прав, мой родной, мы всё преодолеем. Главное вместе быть.

– Банально звучит, но так оно и есть. Поиграем еще с этой штукой?

– Тебе понравилось? Птичка моя! Я счастлив.

– Чёрт. Пришел, что ли, кто?

– Да. Звонят.

– Может, это Моника? Он иногда внезапно привозит, если надо срочно на работу. Откроешь?

– Да, одевайся.

Роджер проворно сбежал по лесенке в прихожую. Вдруг и вправду чудовище Монику привезло? Распахнул входную дверь, легко, в несколько скачков добежал до калитки. На бегу отметил про себя две вещи: ощутил, как груди подрагивают в движении, и понял, кто пришел. «Принесла ее нелегкая. Сам виноват. Обещал позвонить. Три дня собирался».

– Келли, дочка, это я. Можно к вам?

– Конечно, мама! Здравствуй. Проходи.

– Ты одна?

– Нет, Патрик дома. Он сейчас спустится.

– Поздновато уже, но отец, как всегда, занят, а я не знаю, куда себя деть.

– Молодец, что заехала. Я рада. Патрик! Пришла моя мама!

– А где же девочка?

– В гостях. – Красивая мордашка Келли сморщилась, как от зубной боли. – У своего родственника. Патрик! Ты слышишь? У нас гости! Извини, мам, я на минуточку. – Перепрыгивая через две ступеньки, Роджер поднялся в спальню. – Чего ты тут возишься?