Шэму[39] пристально смотрит на Мэтью, когда он берет свой пятый кусок пиццы.

— Серьезно, Мэтью, тебе надо остановиться.

Шэму? О, это Александра — ее новое временное прозвище. Мэтью и я придумали его несколько недель назад, когда она неудачно надела на пляж слитный черно-белый купальник для беременных.

Только Стивену не говорите. У него сейчас напрочь отсутствует чувство юмора, если мы с Мэтью подшучиваем над моей сестрой.

С набитым ртом Мэтью ей говорит:

— Не завидуй, Шэм — только потому что тебя сильно раздуло, чтобы наслаждаться этой вкуснотищей.

Оу-оу. Вы уловили эту оплошность?

Александра уж точно.

— Как ты меня назвал?

— Что?

— Шэм. Ты назвал меня Шэм. Какого хрена это значит, Мэтью?

Я никогда не видел того, кого бы выстроили в шеренгу для расстрела, но теперь я хоть знаю, как они выглядят. Мэтью давится своим куском, словно он пытается проглотить кирпич. А его выпученные глаза смотрят на меня, моля о помощи.

Ты сам по себе, дружище. У меня на подходе ребенок. И было бы здорово иметь при себе все четыре конечности, когда он родится.

— Я… ааа… у меня лицевой спазм.

Долорес сбита с толку. Александра щурит глаза.

— Лижущийзадговнюкхзреновсукинсын. Видишь?

Шэму отворачивается.

— Плевать.

Хм. Сплошное разочарование. Наверно, беременность ее изнуряет. Кстати, о беременности — в комнату вразвалочку входит Кейт.

У нее длинные и блестящие волосы. Они развиваются у нее из стороны в сторону, когда она идет. Устало хмурит брови, и одной рукой поддерживает низ живота, который просто необъятный.

Я не могу отвести от нее глаз. Она такая кругленькая и хорошенькая. Как одна из тех неваляшек, с которыми я играл в детстве. Она падает на диван рядом со мной и кладет свои разбухшие, как у Фреда Флинстоуна ноги на кофейный столик.

— Я такая огромная.

Я улыбаюсь и кладу свою руку на ее живот, поглаживая его, как лысину на удачу. Зная о том, что там настоящий малыш, наблюдая за тем, как он перемещается под ее кожей, просто чертовски великолепно.

Когда идет игра Янки, я говорю ему — вещаю с места событий, как спортивный обозреватель. А ночью, когда Кейт спит, я кладу ей на живот пульт от телевизора, чтобы посмотреть, как малыш пнет его изнутри. Здорово, правда? Жутко, как в Чужих, но все равно здорово.

— Ты, правда, большая, — говорю я. — Думаю, ты увеличилась в два раза, по сравнению с завтраком.

Вся комната затихла.

А Кейт смотрит на мою руку чуть дольше.

— Простите… мне надо… идти.

Она поднимается и шлепает по коридору так быстро, как только может.

Наверное, опять обиделась — последнее время это часто случается.

Потом Долорес шлепает меня рукой.

Шлеп.

Прямо в ухо.

— Ой!

Потираю свою мочку, которую жжет.

Шэму раздраженно вздыхает

— Можешь сделать это еще и за меня, Долорес? Не думаю, что смогу встать.

Шлеп.

— Господи. Что за хрень?

Александра набрасывается на меня.

— О чем ты думаешь? Нельзя говорить женщине, которой осталось три дня до родов, что она огромная!

— Я не говори. Она сказала. Я просто с ней согласился.

— Долорес.

Шлеп.

— Да Господи, ты, боже мой!

Если звон в ушах — это симптом, значит у меня замечательный шанс, что я оглох.

— Кейт знает, что я ничего такого не имел в виду.

Долорес самодовольно складывает на груди руки.

— Конечно, знает, придурок. Именно поэтому она сейчас сидит в ванне и плачет.

Я тяжело сглатываю и смотрю в коридор. Возможно, Долорес просто издевается надо мной. Сейчас, это ее любимое времяпрепровождения, заставлять меня чувствовать себя виноватым за все дерьмо, за которое Кейт меня уже простила. Долорес Уоррен — это Микки Мэнтл[40] по злопамятству.

Александра поднимается с дивана.

— И на этой ноте — отвези меня домой, Стивен. Как бы ни забавно было наблюдать за тем, как мой братец будет ползать на коленях, я слишком устала, чтобы насладиться данным моментом в полную силу.

Долорес и Мэтью поднимаются, чтобы тоже пойти, чтобы вчетвером вместе уехать на одном такси. Хотя на самом деле не знаю, как у них это получится — Александра сама займет все заднее сиденье.

Но я оставлю это маленькое замечание при себе.

Кроме того, сейчас у меня есть дела поважнее. Как, например, отыскать свою девушку.

* * *

Тихонько стучу в дверь ванной.

— Кейт?

За дверью раздаются шуршащие звуки.

— Я сейчас.

Черт. У нее гнусавый голос. Сырой. Долорес мне не врала. Я тянусь и достаю с верхушки молдинга ключи. Открываю замок и медленно толкаю дверь, и вот она. Стоит перед зеркалом, с мокрыми от слез дорожками по щекам.

Кейт поворачивается и смотрит на меня и икает. У нее жалостливый тон. Печальный.

— Я не хочу быть толстой.

Закрывает лицо руками и начинает рыдать.

Я стараюсь сдержать смех. Правда. Но она выглядит такой забавной и несчастной, поэтому у меня плохо получается.

— Кейт, ты не толстая.

Голос у нее приглушен руками.

— Да, толстая. Вчера я не смогла надеть на себя туфли. Ди-Ди пришлось помогать мне, потому что я не могла достать.

Теперь я уже не могу ничего поделать и громко смеюсь. Упираюсь подбородком в ее плечо и убираю руки от ее лица. Наши глаза встречаются в зеркале.

— Ты — беременна — не толстая. — Потом думаю какое-то мгновение и между прочим добавляю, — Александра — толстая.

Она косится своими мокрыми глазами.

— Она беременная.

— Но не в бедрах.

Кейт качает головой.

— Ты такой плохой.

— Я не специально. Я просто пытаюсь констатировать тот факт, что ты шикарна. — Я провожу руками вверх и вниз по ее узким бедрам. — Сексуальна, до ужаса.

И я не пытаюсь запудрить ей мозги. Ее талия может быть на максимуме, но ноги у нее стройные. Красивые. И у нее все еще самая прекрасная и подтянутая задница на этом побережье реки Гудзон.

Конечно, у нее гормоны и большую часть времени она ведет себя неразумно, но остальное время она возбуждена. Сильнее, чем когда-либо. Плюс — ее груди. Не могу о них забыть. Они размером с ее голову. Так здорово.

В ее обычной груди тоже нет ничего плохого, но груди во время беременности как Индия. Ты не должен там жить, но просто съездить туда — великолепно.

Кейт сомневается в серьезности моих слов.

— Сексуальная? Пожалуйста. Не надо мне вешать лапшу на уши, Дрю.

Я улыбаюсь.

— Поверь мне, дорогая — сейчас я думаю совсем не о лапше на твоих ушах.

Она поворачивается в кольце моих рук, все еще неубежденная.

— Как ты вообще можешь думать, что это, — она показывает на свое тело, — сексуальное?

Я мешкаю. Потираю рукой свою шею.

— Ты можешь разозлиться.

— Рискни.

Я пожимаю плечами.

— Ну… Я же сделал это с тобой. — Тот факт, о котором она не даст мне забыть, как только окажется в родильном зале. — Я сделал тебя такой — поставил свою метку. Это моего ребенка ты вынашиваешь. Это как огромная неоновая вывеска, которая говорит СОБСТВЕННОСТЬ ДРЮ ЭВАНСА. Назови меня пещерным человеком, но меня это чертовски возбуждает.

Она с минуту молчит, потом смотрит на наши руки, которые держатся вместе.

— А если я не смогу сбросить вес, после того, как родится ребенок?

— Сбросишь.

— Но если нет?

Я снова пожимаю плечами.

— Тогда я стану любителем пухлых щечек. Немного пышного тела в постели тоже неплохо.

Она закатывает глаза, а потом смеется. Беру ее лицо в руку и прижимаюсь к ее губам. Поначалу поцелуй сладкий и нежный.

А потом… нет.

Она прикусывает зубами мои губы. Сильно и спешно. Умоляя о большем. И у меня дрожат ноги от потребности ее удовлетворить.

Меня все еще поражает та сила, которой она обладает. Эта маленькая женщина может поставить меня на колени одним лишь взглядом… вздохом. Но я бы ни на что это не променял. Я уже был по другую сторону. Я видел, что может предложить свобода.

Мучение.

Оденьте на меня хреновы цепи; возьмите в рабство.

Кейт отклоняется назад, глаза закрыты. Задыхаясь.

— Дрю… Дрю… мне нужно…

Убираю назад волосы с ее лица.

— Что, малыш, скажи мне? Что тебе нужно?

У нее открываются глаза.

— Ты хочешь меня, Дрю?

Я захватываю губами ее нижнюю губу. И издаю шипящий звук.

— Да.

— Покажи мне. Заставь меня это почувствовать. Не думай о малыше… просто… трахни меня… как раньше…

Пресвятая Мария Матерь Божья.

Ладно, в данный момент, Кейт… растянута. Хрупкая. Как воздушный шарик, наполненный водой до предела.

Мне приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы быть осторожнее с Кейт во время секса. Медленно и нежно, не смотря на фантастично креативные позиции. Но сейчас, то, что она говорит — ее голос — Господи, я делаю все, чтобы не загнуть ее у раковины и не отыметь ее до потери сознания.

— Я хочу жестко… пожалуйста, Дрю… как у нас бывало…

Боже, вот, наверно, как чувствует себя помешанная горилла, только что сбежавшая из зоопарка.

— Просто… не смотри на меня, если…

Словно ветка сухого дерева, я внезапно ломаюсь. Крепче хватаю ее за руки и разворачиваю кругом. Рукой хватаю ее за волосы и оттягиваю ее голову назад так, чтобы я мог атаковать ее шею. И мой жесткий стояк трется об ее зад. Кейт стонет. Другая моя рука скользит вверх по ее животу, сильно хватая ее за грудь. Она переполняет мою ладонь. Наши губы сливаются, языки переплетаются в противоборстве. Беру ее на руки и направляюсь прямиком в спальню.

Кейт прижимается к моей груди.

— Подожди, Дрю, я сильно тяжелая. Можешь повредить себе спину.

Если бы я не был так возбужден, я бы чертовски оскорбился. Прерываю ее еще одним глубоким поцелуем. Затем кладу ее на кровать.

Одну за одной расстегиваю пуговицы спереди ее платья. Не чтобы подразнить ее, а чтобы показать ей.

— «Не смотри на меня», ну-ну! Смотреть на тебя — это самое лучшее!

Ну ладно, не самое лучшее. Но довольно приятное.

Она в нетерпении ерзает и расстегивает свой лифчик. Спускает его с плеч. А я какое-то время любуюсь своим творением, лаская взглядом каждый сантиметр ее тела. Восхитительная!

Потом зарываюсь лицом в ее грудь, облизывая и посасывая ее, отдавая должное каждому благодатному холмику.

Кейт изгибает спину и тянет меня за волосы. Извиваясь. Стягиваю через голову рубашку.

Она обнимает меня за спину — массируя ее — прижимая меня сильнее. Я издаю стон и подбираюсь поцелуями к ее шее, чтобы снова слиться с ней в долгом поцелуе. Я не хочу, чтобы прямо сейчас она думала о ребенке, но я не могу просто так пройти мимо ее живота, чтобы не почтить его своим вниманием. Прижимаюсь к нему губами, с трепетом.

Потом я поднимаюсь. Расстегиваю ремень и стягиваю на пол брюки и белье. Дыхание Кейт учащается. Разбухшие губы приоткрыты. А возбужденные глаза смотрят прямо на меня.

Беру ее за лодыжки и стягиваю к краю кровати, обвивая ее ноги вокруг себя.

Скольжу своим членом вверх и вниз по ее влагалищу, покрывая головку ее соками.

Потом останавливаюсь и встречаюсь с ней взглядом. Я знаю, она хочет горячей скачки, и я с радостью, но сначала:

— Если тебе станет больно, или ты почувствуешь хоть какой-нибудь дискомфорт, ты должна мне сказать.

Она быстро кивает. И это все, что мне требуется, прежде чем я врываюсь в нее. Черт. Мы вместе издаем стон, протяжный и громкий. Я закидываю голову назад и снова делаю толчок.

Сейчас она туже. Не знаю, то ли это давление ребенка, или просто милость Божья, но ее вагина сжимает меня, словно Венерина хренова мухоловка, наслаждающаяся своей последней добычей. Наши бедра сталкиваются, с шумом, трением, так грубо, как только я могу это позволить.

Все это вызывает ощущения первобытности. Грубости. Но такие невероятно сильные, просто недопустимо. Ее массивные груди скачут при каждом толчке. Она задыхается и рычит, наслаждаясь каждой секундой всего этого. Кейт тянется к моему бедру, но оно слишком далеко от нее, поэтому, вместо этого, она сжимает простыни.

Сохраняя ритм быстрым и устойчивым, я скольжу рукой между нами, и начинаю ласкать ее клитор, именно так, как она это любит. Потом я начинаю двигаться быстрее, сжимая ее невероятно темные соски. Грудь Кейт всегда была ее слабым местом, но в последнее время, она стала сильно чувствительной.