Он подошел к Норджу так близко, что дуло пулемета уперлось ему в живот, и сказал:

— Не будь круглым дураком, — и ударил Норджа по лицу. В тот же момент он вырвал у него из рук пулемет.

Его могли убить, но не убили. Нордж стоял потрясенный, позволив Дэну отойти от него.

— Дело не в личных симпатия или антипатиях, — сказал Дэн Норджу. — Как ты сказал, — важны общие принципы?. Я думаю, что ты просто ублюдок. Можешь это считать выражением моего общего принципа, которому я следую в здравом уме и твердой памяти.

— Выведите его на веранду, — попросил Керк. — Я хочу кое-что показать ему.

Нордж не оказал сопротивления, когда его подтолкнули туда. Керк стал напротив него, мрачный, как сами джунгли.

— Вы говорите, что гордитесь своей праведностью. Очень хорошо. Взгляните, как действует люди, которые разделяют ваши взгляды. — И он указал туда, где лежала Сити.

Я знала, что предстоит увидеть, и, тем не менее, не смогла сдержать приступ тошноты. На других вид Сити подействовал еще сильнее.

Она лежала на спине на верхней ступеньке, ее раны на руках, лодыжках и горле были хорошо видны. Ее глаза почему-то снова открылись, и она смотрела на нас с молчаливой мольбой и бессильным осуждением.

— Сити, — прошептал Нордж почти неузнаваемым голосом. — Сити! Боже, что они с тобой сделали?

Никто не пытался остановить его, когда он бросился вниз по ступеням и встал на колени подле нее.

Джи Ди что-то бормотал беспомощно, Дэн стоял ошеломленный. Я старалась не смотреть на тягостную сцену внизу. Наверное, я пошатнулась, так как Керк схватил меня за плечо.

— Все в порядке, — сипло сказала я. — Я не понимаю. Если Сити принесла им записку, значит она была на их стороне. Почему в таком случае они убили ее?

— Возможно, они не доверяли ей, — ответил Керк. — Ведь Сити была малайкой, а не китаянкой, и когда она доставила информацию от незнакомого американца, они заподозрили в этом какой-то подвох и хотели пытками вырвать у нее правду. — Он вздохнул. — Бедное дитя! Она не могла им сказать больше того, что знала сама.

Непроизвольно я опять посмотрела вниз. Нордж низко склонился над мертвой девушкой, крепко держа ее пронзенную руку и умоляюще глядя ей в лицо. Я видела, что плечи его дрожали. Думаю, он любил Сити. Ее же отношение к нему осталось для меня вечной тайной. Верила ли она на самом деле в ту философию, которая погубила ее, или она верила в нее, потому что в нее верил Нордж? В любви все возможно.

Некоторое время Нордж продолжал сидеть возле убитой. Наконец он встал на ноги и начал подниматься по ступенькам. Думаю, он не видел нас: глаза его были полны невыразимой боли и смятения, как у побитого щенка. Никто не двинулся, чтобы остановить его, и он, как слепой, вошел в дом. Мы слышали, как он поднимался по лестнице в свою комнату.

Некоторое время мы стояли, не в силах прийти в себя.

— Я должен позаботиться о похоронах, — встрепенулся Керк. Он легонько хлопнул Дэна по плечу. — Вы совершили смелый поступок, мистер Лэндис, когда отняли у него пулемет. Вы не обидитесь на меня, если я спрошу вас, почему вы так поступили?

Дэн слегка смутился.

— Я просто хотел проверить, смогу ли я это сделать. Это было не уж трудно. Я не мог представить, что Эд сможет убить кого-нибудь, если бы до этого не дошло.

— У него может оказаться больше решимости, чем мы предполагаем, — сказал Керк, подняв взгляд кверху, туда где над нами были спальни. — Это было бы для всех нас лучшим выходом.

Я знала, что он имел в виду. Для Норджа не существовало легкого выхода из создавшегося положения, впрочем, как и для нас. Но оставался еще один выход, который был все-таки проще всех остальных. Однако, самоубийство было бы признанием своей вины, а я не была уверена в том, что Нордж способен раскаяться в своих действиях. Не была я уверена и в том, что я желала такого решения так же сильно, как я обвиняла его в случившемся. Нордж был прав в одном: я не имела морального права судить его, как и любого другого человека. Да и у кого из людей может быть такое право!

После нашего возвращения в гостиную некоторое время я размышляла о том, следует ли мне подняться наверх и поговорить с Норджем. Я хотела узнать мнение Керка на этот счет, но он уже ушел руководить подготовкой к похоронам Сити, а Дэн и Джи Ди, к которым я обратилась, яростно высказались против такого шага. Поразмыслив, я решила, что они правы, хотя доводы их меня совершенно не убедили. Дело было совсем не в том, что Нордж не заслуживал жалости. Ее заслуживает каждый. Но если я не была его судьей, то не собиралась и становиться его адвокатом. Нордж должен был найти ответ сам и самостоятельно прийти к внутреннему согласию. Помочь ему в этом не мог никто другой.

Дэн и Джи Ди обсуждали это в более приземленных выражениях, пока я лежала на диване. «Как ты думаешь, что он сделает?», «Я знаю, на что надеюсь», «Интересно, о чем думает человек в такой ситуации?» — И так далее, пока их голоса не слились в колыбельную, которая нежно убаюкала меня.

События последних дней совершенно вымотали меня и я спала, как под воздействием наркотиков. Проснувшись, я обнаружила, что на улице темно и я лежу не на диване. На миг мне показалось, что я снова в шалаше, в джунглях, по листве над головой барабанит дождь, я пошарила в поисках руки Керка и не нашла ее. Я лежала одна в своей кровати, в спальне. Кто-то перенес меня с дивана, не разбудив меня. Стояла ночь, и за окном шел дождь.

Разбудил меня Дэн. Он вошел, не включая свет, и стоял рядом с кроватью, глядя на меня сверху.

— Привет, — сказал он устало. — Ты не спишь, Рокси? Я пришел сказать, что все кончено.

— Эд? — спросила я, вспомнив мгновенно все, и начала дрожать.

— Да. Джи Ди поднялся к нему. Он выпил целый пузырек нембутала. — Дэн вздрогнул, хотя было совсем не холодно. — Он оставил кучу записок разным людям. По крайней мере, он начал писать их, но так и не кончил.

«Да, — подумалось мне, — в этом был весь Эд, часто поднимавшийся за какое-то дело и не доводивший его до конца.»

— Все-таки жалко его, — пробормотала я. — Человеком он все же был не таким уж плохим, Дэн, правда?

— Пожалуй. Но время ему досталось не слишком хорошее. — Закашлявшись, он отвернулся. — Попытайся уснуть, Рокси. Рано утром мы уезжаем.

Подойдя к двери, он остановился и добавил:

— Если, конечно, кто-нибудь из нас останется в живых.

Глава 24

Самоубийство Эда Норджа, казалось бы, не должно было сильно взволновать меня. В последнее время я видела много смертей, и большинство из них были ужасны. К тому же я не могла сказать, что была слишком дружна с обуреваемым идиотскими принципами оператором. По стечению обстоятельств мы оказались вместе и проделали небольшое путешествие, и теперь, когда его не стало, меня преследовало чувство потери, которое не имело ничего общего с самим Норджем как личностью. Когда я ложилась спать, он был жив, когда проснулась — мертв. Промежуток времени был настолько ничтожным, что сознание не воспринимало происшедшего. Норджу же этого времени хватило, чтобы подвести итог всей своей жизни.

Уснуть больше не удалось, бороться одной с одиночеством было не под силу. Мне требовалось вновь обрести убежище в объятиях Керка, даже если бы пришлось умолять его об этом. Гордость теперь ничего не значила. Я прокралась наверх по темному дому и поскреблась в его дверь.

Керк отворил дверь в ту же секунду, как будто знал, что я приду. Мы стояли на пороге, молча глядя друг на друга. Не говоря ни слова, он шагнул вперед и обнял меня. Мне не пришлось просить его об этом. Его тело, прижавшееся к моему, вопрошало, и я позволила моей плоти ответить. Он понес меня на бесконечное расстояние, до кровати, и ощущение покоя и безопасности, охватившее меня впервые в нашем лесном храме, вернулось ко мне опять, окутав меня блаженным покровом, разогнав мои страхи.

Спустя долгое время, вероятно, часы, Керк произнес мое имя.

— Все хорошо, дорогой, — сказала я. — Тебе не нужно что-то говорить. Я пойму. Мне достаточно просто быть с тобой.

— Я хочу сказать тебе это. Я люблю тебя.

— Тебе не нужно было говорить об этом. Я рада, что ты сказал, но в этом не было необходимости.

— Я не мог удержаться. Мне хотелось сделать это со вчерашней ночи.

— Почему же ты этого не сделал? На тропе сегодня ты почти не говорил со мной.

Он колебался.

— Знаешь, мне было стыдно. У меня было такое ощущение, что я воспользовался своим преимуществом. Это было невыносимо. К тому же ты ни разу не сказала мне, даже не намекнула, что любишь меня. Откуда я мог знать, что ты испытываешь на самом деле? Я панически боялся, что тобою руководит чувство благодарности и не более. Иногда мне казалось, что ты просто боишься и ищешь во мне только заступника, спасителя… Но ведь я хотел совсем другого! Потом…

Потом было счастье, но я боялся обмануться. И наутро я вынес себе приговор: пусть все будет, как будет! Если она захочет все забыть, то придется забыть и мне.

— «Пусть все будет, как будет…» — расхохоталась я и крепко обняла его. — О, Уин, мы такие глупцы! А я думала, если ты молчишь, то происшедшее для тебя ничего не значило.

Да, мы были глупцами, двое взрослых людей, ожидавших, что первым должен заговорить другой. Ожидая этого, мы чуть было не потеряли навсегда то, что столь щедро подарила нам судьба.

— Я действительно небезразличен тебе? — смущенно переспросил Керк, словно боясь поверить в свое счастье.

— Ты совсем небезразличен мне, глупый. Я люблю тебя. Я с ума схожу по тебе. Наверное, это возникло с того мгновения, как мы встретились впервые. О, я боролась с этим изо всех сил, клянусь, но ничего не могла с собой поделать.

— Не только ты боролась, — признался он. — Со мной происходило то же самое. Ты же, конечно, догадывалась об этом по моему поведению.

— По твоему поведению я могла только подозревать, что ты презираешь меня. И почти ненавидишь! Но я ни в чем тебя не виню. Как я была отвратительна!

— Ты была прекрасна, хорошая моя!

— Я была ужасно жестока к тебе, Уин. Я не хотела быть такой и потом ужасно стыдилась себя. Ты сможешь меня простить когда-нибудь?

— Мне нечего прощать, — ответил он.

Разумеется, ему было, что прощать мне, и он знал это так же хорошо, как и я, но в том-то и заключается чудо любви: она не только стирает из памяти старые обиды, но и вообще отрицает их существование. У любви нет горьких воспоминаний и тайных счетов. Керк и я могли начать все заново, как заново рожденные. Это было возвышающее знание и, овладев им наконец, теперь я могла ощутить нежную жалость к тем, чьи глаза еще не открылись ему.

Прошлое было забыто, настоящее определено, и я как женщина начала планировать будущее. Я приподнялась на локте, чтобы видеть его лицо.

— Уин, я подумала о том, куда мы уедем отсюда?

— Твои друзья сказали мне, что вы уезжаете завтра утром.

В его голосе я услышала нотку примирения с этим фактом, и улыбка угасла на моих губах.

— Но ты, ты-то не думаешь, что я уеду с ними. Не сейчас. Уин, я остаюсь здесь.

Он молчал, глядя на меня снизу.

— Я остаюсь здесь, — твердо повторила я. — С тобой. — Затем, не дождавшись ответа, попыталась превратить все в шутку. — Или ты уже устал от меня?

Он страстно поцеловал меня, чтобы доказать, что мои последние слова не соответствуют действительности.

— Скорее я устану дышать.

— В таком случае, скажи, что никогда не отпустишь меня отсюда, — сказала я, устраиваясь поудобней.

— Я не могу тебе сказать такого, Роксана, — медленно проговорил он. — Потому что сейчас нельзя быть нечестным. И я хорошо знаю, что должен делать — отпустить тебя.

— Но если ты любишь меня…

— Именно потому, что я люблю тебя, у меня нет выбора. Ты должна это видеть также хорошо, как я. Дорогая, мы принадлежим к двум разным мирам, таким разным, насколько разными может их делать разделяющий их океан.

— Но ведь мы нашли друг друга, значит, наши миры не так далеки.

— Я буду всегда благодарен за это мгновение. Но разве ты не видишь, что это только краткое мгновение? Мы не можем соединить наши жизни через океан. Он слишком широк для этого. Я не могу войти в твой мир, и не буду просить тебя принять мой, — он так разволновался, что вскочил с кровати и принялся бесцельно вышагивать по комнате, словно только в движении могли найти выход обуревавшие его чувства. — Что я могу предложить тебе взамен твоей жертвы?

— Самого себя!

— Моя дорогая, — сказал он нежно, подходя к кровати и становясь надо мною. — Моя любовь у тебя есть и всегда будет, независимо от того, где ты будешь находиться. Но я не позволю тебе отказаться от славы и положения, ради которых ты всю жизнь упорно трудилась, чтобы обрести вот это, — и он сделал широкий жест, вобравший в себя всю Малайю.