Издалека донеслось мощное рычание и звуки ударов. Большие, тяжелые капли какой-то жидкости закапали мне на щеки. Одна стекла вниз, на губу. Я облизнулась, почувствовала соленый привкус и поняла, что это слезы Рейчел. Рейчел наклонилась ниже и поцеловала меня в лоб.

– Все будет хорошо. Мы о тебе позаботимся.

В какой-то момент надо мной все-таки сомкнулась чернота.

* * *

Химический запах больничных обезболивающих защекотал нос. Я облизнулась, но не почувствовала ничего, кроме жесткой текстуры бинтов. Еще до того, как глаза открылись, мне в губы мягко ткнулась трубочка. Я жадно присосалась к ней, втягивая воду. Ранка на моей распухшей губе – там, где Аарон впился в нее зубами, – отозвалась жгучей болью. Я открыла глаза и обнаружила, что надо мной склонилась Рейчел. И еще что-то теплое и тяжелое лежало у меня на руке. Переведя взгляд вниз, на гору одеял, я обнаружила медно-рыжую шевелюру и широкую пятерню, обхватывающую мою ладонь. Костяшки пальцев у обладателя пятерни были ободраны до крови. Шевельнув второй рукой, я погрузила пальцы в шелковистую роскошь волос Мейсона.

Он медленно приподнял голову. Его зеленые глаза потемнели от грусти. Я выдавила из себя настолько широкую улыбку, насколько позволяла опухшая губа. Мейсон перевернул мою руку и поцеловал ладонь.

– Как самочувствие, сладенькая?

Я несколько раз моргнула и мысленно провела инвентаризацию частей своего тела. На коленях, похоже, остались синяки, спина болела так, словно ее жарили в адском пламени, но хуже всего был гулкий барабан у меня в голове.

– Он меня?.. – Я остановилась, не в силах произнести это вслух.

Рейчел погладила меня по макушке, то и дело отводя с лица непослушные локоны. По ее щекам катились слезы. Мейсон сжал зубы и мотнул головой.

– Нет, не успел. Слава богу. Если бы он…

На лице Мейса появилось яростное выражение, которого я у него никогда прежде не видела. Что-то среднее между злобой и чистой ненавистью.

– Я бы прикончил его голыми руками. Но и так состояние у него неважное. Копы арестовали его за нападение. Он может послать своей чертовой карьере прощальный поцелуй.

Я зажмурилась и дала волю слезам.

– Господи, надо было действовать решительней, когда я проснулась и обнаружила, что он лапал меня во сне…

– ЧТО?!

Мейсон заорал так громко, что барабанщик у меня в голове решил поддать жару. Он застучал с таким энтузиазмом, что мне пришлось прижать руки к вискам. Обе ладони болели и были ободраны.

– Мейс… – выдохнула Рейчел, хватая его за руку и утихомиривая.

– Ее голова, малыш, – напомнила она. – Сотрясение – это тяжело, и ей больно. Я вижу по ее лицу.

Мейсон наклонился и покрыл поцелуями весь мой лоб. Следует признать, что после такого дерьмового вечера это было необычайно приятно – но слезы не просушило. Они текли ручейками у меня по щекам. Кожу на лице пощипывало от такого количества соли. Мейсон тихонько шептал мне утешения, говорил, что позаботится обо мне. Что родные заботятся друг о друге.

Пока Мейсон утешал меня, Рейчел говорила с кем-то по телефону.

– Да, она в порядке. У нее была тяжелая ночь. А кто это? Ах да, она была с вами на Гавайях. Да, один сенатор сильно ее потрепал, но сейчас она в норме. Прошу прощения? Что вы собираетесь сделать? Алло?

– О нет. Кто это был? – окликнула я Рейчел.

Держа телефон в руке, она взглянула на экран.

– Тут написано: «Сексуальный самоанец».

Я зажмурилась и застонала.

– Значит, ты сказала Таю, что я угодила в больницу после побоев, полученных от сенатора? – спросила я.

Голос у меня при этом был натянутый, как пара джинсов шестого размера на моей попке, толком не влезающей даже в восьмой.

– А это плохо? – поинтересовалась Рейчел, улыбаясь своей типичной улыбкой.

Она и понятия не имела, какую лавину дерьма спустила с цепи. Я протянула руку к телефону. Рейчел вложила мобильник мне в ладонь, и я принялась отчаянно соображать, как бы остудить пыл этого большого самоанского удальца, – но тут гудение в ушах усилилось, голова закружилась, и я вновь почувствовала тошноту. Решив, что могу позвонить Таю позже, я отключила телефон.

– Больше не отвечай на звонки. Ни к чему хорошему это не приведет.

– Почему? – нахмурилась она.

– Неважно, я сама со всем разберусь, – ответила я, устало закрывая глаза.

Меня будили еще четыре раза за ночь, чтобы проверить, как я переношу сотрясение мозга. Когда я проснулась окончательно, мою руку сжимала другая, намного более широкая ладонь. Еще одна обнимала меня за шею, причем большой палец был твердо прижат к пульсу. Еще не видя своего гостя, я почувствовала его запах. Это сочетание дыма, дерева и океана навеяло на меня невероятное чувство покоя. Мне даже не нужно было открывать глаза, потому что я и так знала, что увижу.

– Я чувствую тебя, подружка.

Его палец двинулся вдоль пульсирующей у меня на шее жилки.

– Открой эти красивые глазки для меня.

Рокочущий голос Тая успокоил мои измочаленные нервы. Впервые за три недели взглянув на своего сексуального самоанца, я залилась слезами. Его черные глаза пылали едва сдерживаемой яростью.

– Никто не хочет назвать мне его имя. Кто посмел непрошеным прикоснуться к тебе? – издевательски тихо спросил он.

Я не привыкла к такому Таю Нико. Когда он говорил, слышали все. Он был здоровенным парнем, и его голос разносился далеко.

Я медленно вдохнула и вздрогнула от пронзившей спину и голову боли. Взгляд Тая стал еще темнее, если это вообще возможно. Стиснув его руку, я попыталась пожатием выразить то, что не могла передать словами. Он закрыл глаза, наклонился и нежно меня поцеловал.

– Никто не смеет причинять боль моей ‘aiga. Моей семье.

Он ударил себя по груди, словно могучая горилла. И снова это же слово. «Семья».

– Тай, который сейчас час? Ты что, сел в самолет сразу после звонка?

Он коротко кивнул, и я опустила голову от стыда. Все эти чудесные мужчины, беспокоящиеся обо мне, опекающие меня. Не так-то просто это было переварить. Да еще вдобавок к тому аду, через который я прошла прошлым вечером.

– Я хочу, чтобы ты вернулась со мной на Гавайи. Мы с Эми будем ухаживать за тобой. Tina с радостью тебя понянчит.

– Ты же знаешь, что я не могу это сделать, Тай. Мне надо работать.

Я снова прижала пальцы к вискам.

– Пресса просто в экстаз придет. Черт, что же мне делать? Шипли – очень известное имя, а Уоррен… о господи, его сын.

По моим щекам покатились слезы, и я закрыла лицо руками.

– Уоррен позаботится о том, чтобы его сын понес заслуженное наказание за свои поступки, – раздался громовой голос самого Уоррена Шипли. – Милая девочка… – взволнованно произнес он, подходя к моей кровати.

Кэтлин спешила следом за ним, но ее рот был прикрыт ладонью – она молча плакала.

– Я прошу прощения за то, что сделал Аарон. Мы бы пришли раньше, но нас задержала полиция и ополоумевшая пресса. Это целиком моя вина.

Я попыталась не выдать голосом клокотавшие во мне эмоции, но это не сработало.

– Нет, Уоррен. Это целиком его вина.

– Я знал, что он становится неадекватным, когда выпьет. Вот почему он редко употреблял алкоголь. В прошлом у него были проблемы со спиртным – напившись, он вел себя агрессивно, но я считал, что все это позади. Естественно, до того момента, когда я сообщил ему о наших с Кэтлин отношениях. Казалось, в нем что-то сломалось.

– В нем определенно что-то сломается, – прорычал Тай, сидевший рядом со мной.

Уоррен быстро перевел взгляд на Тая, а потом принялся медленно поднимать голову, глядя, как тот поднимается. На лице мистера Шипли появилось ошеломленное выражение. Такое в присутствии моего самоанца происходило часто. Он был необычайно высок и внушителен, и красив как бог.

– Я так понимаю, это твой друг?

Тай снова стукнул себя по груди жестом альфа-самца.

– Родственник.

Улыбнувшись, я потрепала Тая по руке и потянула вниз, вновь заставляя сесть. Он тихо уселся, целиком сфокусировав взгляд на мне – как будто остальные собравшиеся в комнате были облаком докучливой мошкары и раздражали его одним своим присутствием. Боже, я обожала Тая.

– Что ж, в качестве извинения мы готовы полностью оплатить твои больничные счета, обеспечить наилучший уход после выписки и предоставить любую сумму в качестве компенсации за ущерб и потраченное время. Как бы мне ни было отвратительно то, что произошло, – и поверьте, Миа, все это ужасает меня больше, чем вы в состоянии представить, – хрипло произнес Уоррен и нахмурился так сильно, что морщины проступили на его лице намного отчетливей, чем прежде, – но я вынужден думать и обо всех тех людях, которым пытаюсь помочь. Если о случившемся станет известно, это не только политическое самоубийство моего сына и крах моего проекта, но и ставит под угрозу все те жизни, что мы собирались спасти…

Он тряхнул головой и потупился от стыда, не в силах продолжать.

– Господи Иисусе. Они хотят замять все это. Из-за политика? – сказал Тай дрожащим голосом. – Подружка, так не пойдет. Должно свершиться правосудие…

Но тут я оборвала его.

– Тай, на кон поставлено больше, чем тебе известно. И я все тебе объясню. Позже. Когда мы останемся наедине, обещаю.

Я встретилась с ним взглядом, молча умоляя послушаться меня и сбавить обороты. Он сжал губы и заломил бровь, но ничего не сказал, лишь крепче сжал мою ладонь. Затем, глубоко вдохнув и медленно выдохнув, я произнесла слова, которые не ожидала услышать от себя даже в страшном сне.

Я давала потенциальному насильнику возможность уйти безнаказанным. Мне пришлось собрать все свои душевные силы и вспомнить обо всех тех мужчинах, женщинах и детях, которые никогда не получат современных лекарственных препаратов и медицинского обслуживания, как в Штатах. Если проект Уоррена не осуществится, помощи им не видать. Он потеряет всех инвесторов, а в особенности мистера Бенуа, если правда выплывет наружу. С другой стороны, прессе не понадобится приложить много усилий, чтобы раскопать информацию о моих нанимателях. Это негативно повлияет не только на жизнь семейства Шипли, но также и тети Милли, Уэса, Алека, Тони, Гектора, Мейсона, Д’Амико, привлекшего меня в прошлом месяце к своей рекламе купальных костюмов, Тая и всех их близких.

Приняв окончательное решение, я изложила его Уоррену в единственной форме, которую можно было счесть хотя бы отдаленно разумной – и после которой мне не стыдно будет взглянуть на свое отражение в зеркале завтра поутру.

– Уоррен, я не скажу ни слова и не буду выдвигать обвинения, но у меня есть определенные условия.

Уоррен взял мою свободную руку и кивнул. Кэтлин продолжала плакать.

Я медленно перечислила все то, что считала правильным.

– Он пройдет программу реабилитации. Мне плевать, будет ли это частная, анонимная клиника. Пусть возьмет отпуск по семейным обстоятельствам. Придумайте что-нибудь. Как бы то ни было, ему нужна помощь. Еще ему потребуются занятия по управлению гневом с квалифицированным специалистом.

– Договорились, – ответил Уоррен без малейших колебаний.

– И я хочу, чтобы он от руки написал письмо, в котором бы пообещал, что обратится за помощью, и чтобы оригинал передали мне. В письме будет сказано, что он сделает все перечисленное или я обращусь к журналистам, независимо от того, истечет или нет срок подачи иска. Я поделюсь этим письмом с прессой и подробно опишу, почему ему следует обратиться за помощью. Вы это поняли?

Уоррен кивнул и поцеловал мне руку.

– Миа… мне так жаль. Милая девочка, мне так жаль. Благодарю тебя, благодарю тебя за твою доброту.

– И последнее… деньги.

– Все что пожелаешь. Миллионы, любая сумма.

Это заставило меня замолчать. Уоррен готов был заплатить мне миллионы долларов, лишь бы уберечь сына от неприятностей и спасти свой проект. С другой стороны, с таким богатством, как у Уоррена Шипли, миллионы, вероятно, лишь капля в море. Мне было противно думать, что он пытается подкупить меня, – но я знала, какое у него сердце. Несомненно, единственной его целью было помочь мне, облегчить боль любым доступным способом. Деньги – вполне обычный подход для того, кто родился с серебряной ложкой во рту.

– Ни монетки. Я не возьму ни цента. Никаких соглашений и денег, заплаченных за молчание. Я не шлюха – я женщина, которую он оскорбил. Он должен был отправиться в тюрьму за то, что сделал со мной, Уоррен, – но ради вас и ради той помощи, которую вы пытаетесь оказать неимущим жителям других стран, я отступаю. Я готова пойти против всех своих убеждений, чтобы ничто не могло помешать развитию этой программы. Не заставляйте меня пожалеть об этом.

По лицу Уоррена скатилась пара слезинок, но он поспешно их стер. Я похлопала его по щеке. По его глазам было видно, что он меня понял. Что ему ясны мои предпосылки и то, чем я жертвую, и что он уважает масштаб этой жертвы. Уоррен двинулся к выходу. Кэтлин обняла меня в той материнской манере, которую я так любила, и залила слезами больничную рубашку, крепко прижимая меня к себе. Ссадины на спине начали ныть. Стоически, как воин, только что покинувший поле битвы, я сцепила зубы и, невзирая на боль, обняла Кэтлин в ответ. Ей это нужно было не меньше, чем мне.