— Прекратите так со мной разговаривать! Я вам не какая-нибудь… — какая-нибудь кто, я не знала, поэтому и заканчивать не стала. — Говорите серьезно.

— А если серьезно, я понятия не имею, кто такая Карина Иванова, о каком реванше вы твердите, и почему я пытался, как вы выражаетесь, отбить вас у Павла Александровича.

Мне понадобилась хорошая минута, чтобы уложить в голове все, что он только что наговорил.

Неужели Паша придумал всю эту школьную историю? Черт возьми, но зачем? Да собственно и сам босс ее подтвердил косвенно, сказав, что стал счастливым билетом для своего преподавателя. Пожалуй, с этим стоит разобраться. Тем более что в ближайшие три часа делать особо больше нечего.

— Насколько мне известно, дело было так, — и я начала рассказывать ту версию случившегося много лет назад, которую поведал мне мой лучший друг.

Никита Владимирович слушал внимательно, не перебивая и ни на минуту не разжимая рук. Знаете, как трудно обниматься с человеком и продолжать его ненавидеть? А вы попробуйте!

Когда я замолчала, он тоже какое-то время молчал. И мне хотелось, чтобы это молчание длилось как можно дольше. Потому что если сейчас он скажет: ну ладно, вы меня раскусили, — будет ужасно.

А я не хотела, чтобы было ужасно. Пусть уже остается как раньше — просто плохо…

— Я не помню никакую Карину-Марину. Я вообще одноклассниц по именам не помню. Мне тогда многие девочки нравились… Да мне было шестнадцать — мне вообще все девушки нравились!

Я усмехнулась. На самом деле это похоже на правду. И на Никиту Владимировича тоже очень похоже.

— А что ж вы тогда его доставали?

Тот рассмеялся.

— Да как его было не доставать! Явился весь из себя умник. До него у нас историчка была — золотая женщина. Отвечать разрешала с места и с конспектом в руках. А тут явился этот, весь из себя красавчик, плечи — во, рост — во.

Что-то я не заметила у Павла Александровича каких-то особенных плеч, хотя ростом — да, вышел, ничего не скажешь. Но для тощих подростков двадцатипятилетний препод вполне мог выглядеть богатырем.

— А еще карате занимался. И что ни спроси, все-то он знает, везде-то он был! Ну, разве может такой не бесить?

Я вздохнула. Не может.

— Ну, вот. А на уроках отвечать приходилось по всей строгости. И ладно бы математику или русский, а то историю, где нормальный человек поставил бы оценку и не мучил бы детей! В общем, мы надеялись, что он не выдержит и уйдет…

— Ну, у вас получилось! В результате он ушел.

— Это да, — кивнул Никита Владимирович, зацепив подбородком мою макушку и заставив меня вздрогнуть.

Раз уж у нас вечер откровенности, может, удастся удовлетворить свое любопытство…

— А что он вам сделал хоть?

— Да ничего особенного… — чувствовалось, что говорить об этом мой шеф вообще не хочет. — Я сам виноват. На перемене он что-то перекладывал на столе, а я подошел сзади и громко хлопнул бумажным пакетом. Планировалось, что он испугается, подпрыгнет, смешно будет…

— И?..

— И в следующую секунду я уже лежал мордой в пол с заломанной за спину рукой. В гробовой тишине. Одноклассники оценили. Он меня скрутил, я даже пикнуть не успел.

— Ничего себе! Так он у нас Рэмбо?

— Он извинился. Говорит — само получилось. Вроде как до автоматизма это у них отработано… Но на самом деле врал. Он нарочно. Просто я его достал уже до крайности.

Нарочно или нечаянно, а за такое обращение с учениками из школы можно вылететь быстро.

— И вы не пожаловались?

Никита Владимирович хмыкнул:

— Вы, наверное, никогда не были мальчишкой-старшеклассником…

— Да уж, как-то не довелось.

— Понимаете, он и без того размазал мой авторитет по полу тонким слоем. После этого надо было пойти наябедничать папе?

Да, наверное, так. Хотя я и правда не слишком разбираюсь в том, как и почему ведут себя мальчишки.

Зато разбираюсь кое в чем другом.

— А теперь, значит, вы выждали и решили отбить у него девушку. Чтобы восстановить поруганную честь.

— Издеваетесь? Он тогда пошел работать на моего отца. Поверьте, в мире нет ничего хуже, чем иметь дело с моим отцом. Так что все было восстановлено сразу же. И к тому же вы вовсе не его девушка.

— Это еще почему?

— Последние три месяца вы каждый день задерживаетесь на работе. Иногда до девяти, иногда до полуночи. Ставлю четыре кофе-машины и принтер в придачу на то, никакого парня у вас нет. Даже кота у вас нет, потому что его надо кормить.

— Откуда вы знаете? Может, Паша кормит моего кота, пока я строю карьеру.

Он рассмеялся.

— Послушайте, я понимаю. Тогда, после свадьбы я действительно позволил себе лишнее. Особенно учитывая то, что вы на меня работаете. Но если я вам несимпатичен, вы могли бы мне так и сказать, а не придумывать мифического парня. И не втягивать в это несчастного Павла Александровича. Он бы целое состояние на цветах сэкономил.

Я вообще-то и раньше подозревала, что людям надо разговаривать. Если ты считаешь, что кто-то считает что-то, вовсе не факт, что ты прав и он действительно считает так, как ты про него думаешь… Я точно не запуталась, излагая эту, безусловно, оригинальную и мудрую мысль?

И вот что теперь делать? И надо ли что-то делать, если мы уже стоим посреди темного лифта и обнимаемся?

— Почему вы не верите, что мы встречаемся? — действительно обидно! Мы, между прочим, старались.

— Сначала верил…

— И почему перестали?

Кажется, ему это начало надоедать.

— Хотя бы потому что мы уже почти час торчим в этом лифте, а вы даже не подумали ему звонить.

Я возмущенно вдохнула, собираясь как-нибудь достойно объяснить эту кажущуюся нелогичность, но договорить мне не дали:

— Знаете, Ангелина, — он почему-то пропустил отчество. — Я ингода жалею, что в жизни не как в компьютерной игре. Нельзя сохраниться, а потом вернуться назад и все изменить.

— Ну да. Это несколько неудобно, — осторожно согласилась я, не слишком понимая, куда он клонит.

— Я совершил ошибку. В тот день, когда мы были на свадьбе у ваших друзей. Непростительную ошибку.

Мне кажется, мы оба тогда чего только не насовершали… Но слышать, что он считает это ошибкой, все равно было неприятно.

— А давайте переиграем все заново? Вдруг получится все исправить? — предложил он с каким-то нездоровым энтузиазмом.

Хм… Интересно. И что же он хочет исправлять?

— Давайте, — мне было как минимум любопытно. — С какого момента начнем?

— Когда мы приехали. И я пошел проводить вас до подъезда.

Помню. Мы тогда стояли молча. Как два идиота. Пока он не пожелал мне спокойной ночи.

— Тогда вам нужно меня отпустить. Расстояние между нами точно было больше… — мысль о том, что я окажусь в темноте и без поддержки, меня совсем не грела. Но что поделать, реконструкция — значит реконструкция.

— Не нужно.

Он мягко коснулся моих губ губами. И это почему-то сработало. Я словно и правда оказалась посреди летней ночи, когда все было прекрасно и все казалось возможным. Когда я целовалась так, будто это — самое важное дело в моей жизни, когда… Я отстранилась на секунду, чтобы вдохнуть, и, достоверности ради, напомнила:

— Там вас еще такси ждет…

— Лисова, вы невыносимы, — он прижал меня к себе так крепко, словно мы не виделись много лет и наконец встретились. — К черту такси!

30

Я не знаю, сколько прошло времени. Оно словно исчезло. Не остановилось — а перестало существовать. Будто бы мы провалились в параллельную вселенную, где нет ничего — ни офисов, ни лифтов, ни времени суток. Где нельзя ни думать, ни говорить, ни двигаться. А можно лишь прислушиваться к стуку его сердца, ловить ртом дыхание, удивляться: какие мягкие губы… Задыхаться — не оттого, что не хватает воздуха, а оттого, что невозможно чувствовать — столько. И так.

Но главное — все-таки не думать.

Лифт дернулся и медленно поплыл вниз. Заморгали и засветились лампы.

Кажется, подъехали лифтеры, и наше заточение закончилось. Я оторвалась от Никиты Владимировича и сделала шаг в сторону.

Как это ни печально, но мы все в той же реальности. Здесь — он босс, а я начальник отдела. И бравым ребяткам с монтировками (или с чем там ходят лифтеры?) совершенно ни к чему пикантные сцены.

Двери разъехались, и мы вышли.

Суровые парни в униформе попросили нас расписаться в каких-то бумажках. Я подмахнула не глядя. Если после этого все мое имущество перейдет к лифтовому хозяйству — я не удивлюсь. Да и не волновало меня в тот момент мое имущество. Меня волновало, что делать дальше.

Это в кромешной тьме целоваться с боссом казалось чем-то правильным и единственно возможным. Но пока мы торчали где-то в другом измерении, реальность ничуть не изменилась. Здесь по-прежнему были коридоры офисного здания.

Мы спустились в гараж (на этот раз — по лестнице). Я ждала хоть какого-нибудь знака — оттуда, из прошлой реальности, где было куда уютнее. И вообще. Там, в лифте, это точно было на самом деле? Или это мое воображение расшалилось от стресса? Но мой спутник молчал. И с каждой секундой молчание становилось невыносимее.

Мы молча дошли до машины. Он распахнул передо мной дверцу. Заглянул в лицо потемневшими глазами и сказал:

— Мы едем ко мне.

Я не была уверена, что это вопрос и нужно что-то отвечать. Но кивнула.

Я знала, что поступаю неправильно. И знала, что обязательно об этом пожалею. У историй о парнях вроде него и девушках вроде меня не бывает счастливых финалов. Это только кажется, что нас разделяют какие-то полметра между сидениями в машине. А на самом деле нас разделяет пропасть.

Но вот он берет мою руку в свою — и пропасть куда-то исчезает. И мы уже снова близки, как раньше. Во всяком случае, мне хочется в это верить.

* * *

Все, что было дальше, я помню отрывками. Вот мы (почему-то в темноте!) крадемся по коридорам «очень коттеджа». Крадемся — сильно сказано. Мы постоянно останавливаемся, потому что выясняется, что нам снова нужно целоваться. А поскольку света нет, мы то и дело натыкаемся на какие-то предметы. Они от этого падают. В общем, идти получается очень громко и очень медленно.

Но мы все-таки добираемся, куда шли, и падаем на широкую кровать. И одежда падает куда-то на пол. А потом и я — то ли падаю, то ли лечу куда-то.

Если бы у меня были близкие подружки, с которыми мы бы встретились в кафе после всего этого, и они бы спросили: «Ну как?», я не знала бы что ответить. Потому что бывает секс, бывает прекрасный секс, а бывает — вот так. Когда концентрация счастья настолько высока, что, кажется, еще чуть-чуть — и ты не выдержишь, просто умрешь от восторга.

Но ты не умираешь. Вы просто лежите рядом — выравнивая дыхание и время от времени касаясь друг друга, словно чтобы проверить: не наваждение ли. Не исчезнет ли, не растворится?

Он отбросил прядь волос с моего лица и шепнул:

— Ты очень красивая…

— И давно это у вас? — «врачебным» тоном спросила я. Слышала бы меня приятельница-психолог, прочитала бы лекцию на тему: ты совершенно не умеешь принимать комплименты. Но она не слышала, так что обошлось.

— Очень давно, — он отвечал серьезно, ну настолько серьезно, насколько он вообще может быть серьезен. — С того дня, как ты устроилась на работу. Нет, даже раньше! Когда только пришла на собеседование.

Я и не заметила, как мы перешли на «ты». Но ведь это вполне нормально после всего, что было. Мне, наверное, тоже следует говорить ему «ты»…

— Прекрати врать! Мы тогда даже не виделись!

— Ну это как посмотреть… Ты-то точно меня не увидела. Мы столкнулись в дверях, а у меня в руках был стаканчик с кофе.

— Не может быть! Я бы тебя заметила.

— О, тебе было не до того. Ты летела вперед, чтобы врезаться в кого-то еще. И врезалась.

Я стала припоминать: действительно, когда я шла на собеседование, в дверях меня вроде бы кто-то толкнул, а потом я еще в кого-то врезалась. А что, такое бывает, когда ты ужасно опаздываешь и при этом глазеешь по сторонам, потому что не знаешь, куда идти… Значит, не врет.

— Это ты меня толкнул, — на всякий случай я попыталась перевести стрелки.

— Как скажешь, дорогая.

— И ты, конечно, сразу понял, что встретил свою судьбу. Подумал: вот она прекрасная фея, что озарит мой жизненный путь.

— Что я тогда подумал, я тебе говорить не буду. Кофе все-таки был горячий.


Действительно. Пусть лучше не говорит.

— А потом я увидел у кадровиков твое дело и сказал, что тебя необходимо принять.

— А они?