Она понимала, что когда-то он был важным человеком. Она не отводила от него своего долгого взгляда даже, когда рассматривала фотографии, где он был снят рядом с Эйзенхауэром, Рузвельтом, Трумэном и другими великими. Все ее движения напоминали какой-то триумфальный танец, который она исполнила бы, если бы знала его затаенные желания.

Но он молчал. Может быть, это было частью его осторожной политической натуры. Или может, из-за катастрофы, которая разразилась за последние несколько дней, он просто и сам не знал, чего он хочет. Он и в самом деле не был уверен, правильно ли поступил, пригласив ее. Менее всего сегодня вечером он был склонен заниматься сексом. Но тем не менее, хотел, чтобы с ним рядом кто-то был. Он никогда не чувствовал себя так одиноко. Итак, она была здесь.

Она сразу же завела пошлый разговор, не успев даже удобно устроиться на кушетке. Девушка такого рода не могла терять время.

– Почему ты так смотришь на меня? – спросила она, обдавая его долгим томным взглядом, который, наверно, являлся сильнейшим оружием в ее арсенале.

– Я думаю, в твоей головке теснятся неприличные мысли. Я чувствую это отсюда. Не пытайся отрицать это.

Она поставила на стол свой бокал и встала перед ним. Ее стройное тело мягко извивалось, руки на бедрах.

– Что тебе больше всего нравится в девушках? – спросила она, расстегивая платье так, что оно само мягко сползло на пол, обнажая матовые части тела, на которых черное белье смотрелось как темные цветы. – Как насчет этого? – она расстегнула бюстгальтер и провела пальцем вокруг груди, твердой и большой. Ее глаза выжидающе остановились на нем. – Или тебе нравится здесь? – Тонкие руки провели по трусикам, стягивая их до колен.

– А здесь тебе нравится?

Затем небольшой поворот, показывающий ее спину так, что перед ним очутились полные, крепкие ягодицы.

– Или здесь тебе нравится больше? – пробормотала она, остановив взгляд на своем плече. – Тебе нравится там, где ты и сам не можешь предположить? Позор…

Она сделала шаг вперед, упала перед ним на колени и улыбнулась.

– «Милашка мой», – напевала она, расстегивая молнию на его брюках. – Ты, должно быть, важный парень, да?

Она начала играть с ним. Властность ее пальцев и губ изумили его. Ее ласки были похожи на обследование хорошей медсестры, движения были автоматические, быстрые, чтобы выполнить работу как можно быстрее.

Было приятно. Почти медицинская направленность ее действий нашла отклик в его душевной пустоте. Ее профессия была древнейшей и наиболее безжалостной профессией в мире. Скорее он сам, чем ее мастерство, вызвал оргазм быстрее, чем ожидал. Чувствуя это, она ободряюще что-то пробормотала и заработала интенсивнее.

В этот момент зазвонил телефон.

– Черт.

Было уже слишком поздно. Последний спазм прошел, но шок от неожиданного звонка погубил все удовольствие.

Он обругал себя за то, что не отключил телефон. Сегодня вечером он не ожидал звонков. Теперь придется отвечать.

– Ну что еще? – раздраженно проговорил он в трубку, глядя на девушку.

Минуту он слушал, тяжело дыша. Потом сразу покраснел.

– Вы уверены? – спросил он. – Когда это случилось? Девушка смотрела на него теперь озадаченно и с нетерпением. Он внимательно слушал, потом вздохнул, хотел задать вопрос, но промолчал. Он не мог поверить в то, что слышал.

– Ланкастер, – выдохнул он наконец. – О, Боже! Потом он выслушал вопрос от звонившего.

– Нет, – твердо сказал он. – Уже ничего. Никаких комментариев до завтрашнего утра. Ради Бога… Хорошо. Держите меня в курсе по этому номеру, если я сам не перезвоню вам.

Он положил трубку. Минуту он стоял в задумчивости, глядя в окно на ночное небо. Потом взглянул на девушку. Она смотрела как-то отстраненно, и в ее глазах был упрек. Она знала, что ее спектакль был уже забыт. Бизнес взял верх над удовольствием.

– Одевайся, – проговорил Эмори Боуз. – Уходи, – несмотря на командный тон, в его голосе слышалась жалость.

В конце концов, она сделала, что могла. Он нашел в кармане стодолларовые бумажки и бросил три на стол, пока она одевалась. Она надела пальто, взяла деньги и ушла. Он забыл о ее существовании. Новость, которую он услышал, заслонила все остальное.

«Ланкастер, – подумал он зло. – Идиот».

Даже таким абсурдным, казалось бы, образом Ланкастер умудрился расстроить его планы. Теперь он останется героем навсегда. Он навеки завоевал сердце народа. Это была победа, которой Боуз больше всего хотел избежать.

Ланкастер вышел из игры, именно этого добивался Боуз, но вышел победителем. Вечный победитель в глазах мира.

Эмори Боуз покачал головой, размышляя над иронией судьбы, которая обыграла даже его острый политический ум.

Он привык к постоянным превратностям в политике, но то, что произошло сегодня вечером, относилось более к таинствам судьбы, чем к возможностям простого человека. Так распорядилась история.

Эмори Боуз вздрогнул, когда дверь захлопнулась, и он остался один, представляя себе улыбку Ланкастера.

* * *

Чикагский вокзал был почти безлюден. Часы над входом, ведшим к поездам, показывали 4:08 утра. Там и сям группки пассажиров пережидали ночь. В одном углу спал матрос, положив голову на свой грубый чемодан, его почти гладко выбритая голова делала его очень молодым и уязвимым. Храпящий рядом пьяница, казалось, пытался придать себе респектабельный вид даже во сне, чтобы избежать ареста вокзальным полицейским до утра. Какая-то женщина с двумя тяжелыми сумками, большим соломенным кошельком и двумя спящими детьми сидела на одной из скамеек, уставясь в пространство.

Было сразу видно, что это эмигрантка, которая, без сомнения, ехала к мужу. Она смотрела на эту многообещающую Америку глазами чужестранца, который прошел огонь и воду и много таких же вот залов ожидания, пока добрался сюда.

Единственный продавец билетов, положив подбородок на руку, спал, сидя за окошком, не обращая внимания на журнал с девочками на своем столе. Где-то играло радио.

При звуке шагов билетер открыл глаза и судорожно сглотнул, когда увидел перед собой удивительно привлекательную молодую женщину. На ней был легкий плащ, который подчеркивал линию ее груди. Он увидел также, что у женщины в руках был кошелек и небольшой чемодан.

Да, мэм, – выпалил он с излишней галантностью. – Чем могу помочь?

Она оглянулась на пустую станцию.

– Когда отходит следующий поезд? – спросила она. Куда? – он заметил, как ее губы изогнулись, и уловил подобие улыбки в ее глазах.

– Да как сказать, – ответила она. Он пробежал глазами по расписанию.

– Через десять минут отправляется экспресс в Альбукерк – он прибудет на место назначения завтра, часов в восемь вечера. Или, погодите-ка, есть дополнительный поезд в Лос-Анджелес. Он прибудет в среду утром. Потом обычные поезда в Нью-Йорк, Филадельфию, Вашингтон…

Она покачала головой.

– Нет, не то.

И опять ее красота поразила его. У нее были каштановые волосы, мягкие и волнистые. Глаза, цвета аквамарина, блестели девичьим задором и игривой чувственностью.

Или, – продолжал он, с трудом отводя от нее взгляд, – в четыре тридцать поезд в Лас-Вегас. Вы прибудете туда очень рано утром. Там, наверно, полно народу в это время года, могу себе представить…

Лас-Вегас, – повторила она. – Звучит неплохо. Первый класс, пожалуйста.

Да, мэм, – он протянул руку за билетом, бросив долгий взгляд на ее нежные щеки и блестящие глаза. Тем времен она оглядела станцию.

Голос по радио, чистый баритон, гулко раздавался среди мраморных стен и полов. Песня была о любви, отметила она, и о потере. Мгновение она слушала, потом повернулась к билетеру.

– Двадцать три пятьдесят, – сказал он.

Она достала из кошелька пятидесятидолларовую банкноту.

– Слышали о великой новости из Нью-Йорка? – спросил он. Великую новость? – она вопросительно подняла глаза.

– О Ланкастере, – он покачал головой. – Ну и история! Ужасно. Такой симпатичный молодой человек. Я думал, он будет нашим следующим президентом. Я уже был готов за него голосовать. Но кто же мог знать, мисс!? Кто мог знать?

Она кивнула, тень осторожности заслонила выражение вежливого интереса.

– В утренней газете сообщалось об этой истории, – сказал он, показывая на газетный киоск в комнате ожидания.

Пока она собирала сдачу, ее взгляд проследил направление пальца.

– Спасибо, – сказала она.

– Кто мог знать, – повторил он, вздохнув. – Вот и все, что я могу сказать о мире, в котором мы живем. Господи, кто мог знать…

Он видел, как она пересекла комнату. Ее движения были легки и грациозны. Она казалась очень страстной и женственной.

Он заметил, что она направилась прямо к киоску, подошла к старушке, продававшей сигареты и газеты, купила «Трибьюн» и села на свободную скамью. Она долго изучала первую страницу. Заглавие было просто огромное, но заметка сама по себе очень небольшая, срочная информация, поступившая слишком поздно, чтобы ей могли уделить много места. Были приведены только беглые факты о том, что произошло.

Женщина закрыла глаза. Голос по радио пел о расставании и любви, которая не может умереть. Она все еще держала в руках газету и не могла видеть билетера, который заинтересованно наблюдал за ней из окошка своей кабины. Он не пытался угадать ее мысли, все его внимание было приковано к красивым ногам, видным из-под пальто, и блестящим волосам, струящимся по плечам. Она думала о Ланкастере. Как же так?

Эта история потрясла ее. Такого она совсем не ожидала. Она одна на свете знала, какова была позиция Хэйдона Ланкастера еще день назад и что должно было произойти с ним и со всей страной. Она же и сделала так, что это случилось. Почти ценой собственной жизни.

А теперь оказалось, что все это бесполезно.

Она подумала об Эмори Боузе. Ее проницательный мозг быстро работал, стараясь создать единую картину. То, что случилось с Ланкастером, исходило откуда-то слева. Вряд ли здесь замешан Боуз. В конце концов, планы Боуза насчет Ланкастера теперь были в прошлом. Благодаря ей, благодаря Лесли. И все же это произошло. В этот поздний час, когда все битвы были выиграны и проиграны и собиралась грязь вокруг будущего президента США, уже не выдвигались и не избирались новые кандидатуры – все, что могло, уже свершилось.

Лесли свернула газету, положила на сиденье рядом с собой и опять закрыла глаза. Она была так же далека от того, чтобы удивляться, как и от собственного длительного путешествия. Неожиданно она подумала о Бесс. Что должна была чувствовать Бесс сегодня вечером? Испытывала ли она горечь и опустошение? Или, может, наоборот испытала облегчение, что наконец окончилась битва, в которой она боролась до конца. Лесли не могла себе этого представить. В конце концов, она едва знала Бесс. Их пути лишь ненадолго пересеклись, благодаря Эмори Боузу. И все же только Лесли могла спасти и Бесс, и ее мужа.

Хорошо. Мир – это калейдоскоп, как кто-то однажды выразился. Один небольшой поворот колеса – и все становится другим. Все: и форма, и цвета создают совсем иной неузнаваемый образ. Даже правила игры, и те меняются. Навсегда. И безумные планы, и мечты игроков – навсегда забываются. Она взглянула на билет, сжатый в пальцах. Итак, Лас-Вегас, где решались судьбы сотен тысяч людей. Почему бы и нет? Это неплохое место, там-то она бы могла все это переждать.

Она посмотрела на скамейку, где неподвижно сидела эмигрантка обняв своих спящих детей, как будто защищая их. Америка, наверно, казалась ей суровой и равнодушной землей, повернувшейся к ней своей самой жестокой стороной. Она заставляла ее забыть родной дом и самой приспосабливаться к новым обстоятельствам. В то время, как у ее детей, таких крошечных сейчас, вскоре останутся лишь слабые воспоминания о старом доме. Меньше, чем воспоминания: забытая мечта, появившаяся у них непонятно откуда. Сейчас они спешили к новому будущему. Будущему, которое обнаружит свои ловушки, как всегда, слишком поздно. В одно мгновение, но слишком поздно, как рулеточный шарик.

Симпатичное лицо Хэйдона Ланкастера, промелькнувшее на странице газеты минуту назад, представилось ей, как улыбка Чеширского кота, полным очарования. Даже если оно увянет, его выражение, казалось, станет только значительнее. Все пари были проиграны, все обещания разбиты. Что осталось?

Лесли улыбнулась. Осталась жизнь. Жалкое утешение, но это единственное, что остается до конца. Боги были жестоки. И все же они обладали определенным чувством юмора, который часто оставался неоцененным людьми – их пешками. Итак, Лас-Вегас. Почему бы и нет?

* * *

Дэн Агирре по мокрой улице подъехал к стоянке, расположенной перед старым зданием фабрики. Он припарковал машину и вышел на тротуар. Его шаги странно отдавались в сыром ночном воздухе. Вскоре он оказался перед подъездом, увешанным батареей почтовых ящиков, рядом был прибит список жильцов.