Но теперь все было позади, поскольку струны, которых Лиз коснулась своим признанием, звучали внутри Уина, как симфония. Наконец, его оборона рухнула.

Лиз, казалось, почувствовала это, одновременно с облегчением и волнением взяла его за руки и повела в свою спальню. Он не сопротивлялся.

Девушка закрыла дверь, и в лунном свете, падающем из окна, сняла с себя платье. Она стояла перед Уином, похожая на жемчужину, волшебный образ достигшей брачного возраста женщины. Когда ее бюстгальтер соскользнул вниз, Уин впервые увидел обнаженные груди, очертания которых так часто тревожили и волновали его под купальником.

Лиз подошла к нему в одних трусиках и прикоснулась к его губам своими, сначала мягко, затем с все возрастающим женским голодом. Уин приоткрыл свои губы, и нетерпеливый, пылкий язык Лиз проник в его рот.

Усталые чувства Уина пробудились к жизни, когда он ощутил ее наготу и услышал тихий вздох удовольствия и возбуждения. Он почувствовал, что начинается эрекция. Ободренная, Лиз стала целовать его еще крепче. Уин осмелился прикоснуться к ее шелковым трусикам, смущенно сознавая, что она хотела, чтобы он снял их с нее.

То, что произошло с Уинтропом Бондом через несколько минут, находилось на расстоянии нескольких световых лет от любого сексуального переживания, когда-либо испытанного или приснившегося ему за всю его долгую жизнь. Предлагая свою плоть, девушка делала это не потому, что от нее этого ждали, а потому что она нуждалась в Уине, желала его и отчаянно боролась за их любовь.

До сих пор ни одна женщина не была с ним такой. Для всех он был Уинтропом Бондом Четвертым, человеком, родившимся почти принцем, которого люди должны принимать как короля до следующего поколения. Поскольку он был Уинтропом Бондом Четвертым, никто не обращал на него внимания как на личность.

Даже Эйлин пришла к этому только после того, как они поженились. Помимо выполнения роли продолжательницы рода, она делала все, чтобы установить контакт с одиноким мужчиной.

Но Лиз желала его тела, сердца и души. Она так распалилась в своем желании, что ее голод обжег Уина, словно пламя, вызвав эрекцию и пожар в пояснице. Удивляясь самому себе, он вошел в нее с уверенностью молодого мужчины и доставил ей удовольствие, для которого была предназначена ее прекрасная плоть.

Ободряющие стоны он услышал, когда Лиз выгнула спину, чтобы Уин вошел еще глубже. Очень скоро вздохи ее экстаза захватили его, и он ощущал горячее удовольствие оргазма, зарождавшееся сначала где-то внутри, затем все разгоравшееся и наконец вспыхнувшее между ног. Лиз почувствовала это и приветствовала тихими мягкими вскриками. Наконец страшная энергия ворвалась в нее как часть Уина, которую он тщательно скрывал все эти годы, о существовании которой забыл до этого счастливого момента, когда она вернулась к жизни.

– М-м-м, – Лиз ревниво прижимала Уина к себе, когда его вздохи перекрывали отдаленный шум прибоя. – Спасибо, Уин. О, любовь моя…

Он смаковал этот момент, потому что знал, что это незаслуженное им чудо. Жизнь подарила ему второй шанс, второе мужество, гораздо более реальное, чем первое, благодаря этому милому, чувственному молоденькому существу. Впервые за свои шестьдесят пять лет Уин почувствовал себя по-настоящему желанным.

Обнаженная Лиз лежала в его объятиях, целуя его грудь, гладя пальцами его плечи и бедра. Их прикосновения посылали электрические заряды удовольствия и очарования.

– О, Уин, – прошептала она. – Я люблю тебя.

В последний раз он посмотрел в эти умоляющие глаза и сдался.

– Милая Лиз, – отозвался Уин. – Я тоже люблю тебя. Он услышал ее радостное дыхание, почувствовал, что она улыбается в темноте.

– Скажи еще раз, – прошептала Лиз.

– Я люблю тебя.

– О…О…

Она наклонилась, чтобы поцеловать Уина. Он ощутил ее слезы, чистые, как святая вода. Потом Лиз сильнее прижалась к нему.

– Я хочу подарить тебе ребенка, Уин, – произнесла она. – Вот что я почувствовала, когда впервые увидела тебя. Вот что я чувствую сейчас. Я знаю, это правильно, Уин… Не знаю, почему, но я чувствую. У тебя есть дети, но ты рожден для большего. Разве ты не видишь? Это судьба, что я встретила тебя. Тебе назначено стать отцом двух поколений, а не одного. А мне назначено стать теперь матерью.

Лиз поцеловала Уина в щеку, затем еще раз и еще с все нарастающим девичьим возбуждением.

– О, я знаю, это похоже на сумасшествие, – сказала она. – Но я всю жизнь чувствовала, что жду чего-то. Я не нашла этого с Лу, храни его Бог. Может, поэтому я не могла забеременеть от него. Должно быть, я знала, что мои дети где-то в другом месте, они еще ждут меня. Когда мы с тобой встретились, я сразу все поняла. О, как я хотела тебя все эти месяцы…

Лиз крепче прижалась к Уину и заговорила более настойчиво.

– Позволь мне иметь от тебя детей, Уин. Подари их мне. Это все, о чем я прошу. Пожалуйста, не говори нет. Только люби меня, и, я знаю, дети появятся. Прекрасные мальчики и девочки… Я ощущаю их внутри себя. Все они твои. Они должны были дождаться тебя. О, слава Богу…

Она приблизила свое лицо к его. Ее волосы накрыли их обоих. Восхитительное обнаженное тело напоминало колышущийся в темноте белый знак, посланный судьбой, чтобы изменить жизнь Уина.

– Не говори «нет», – умоляла Лиз. – Только позволь мне принадлежать тебе. Я никогда не брошу тебя, обещаю. Никто никогда не любил тебя так, как я.

Уин глубоко вздохнул. Его мужество преподнесли ему на серебряной тарелочке. Он не мог отказаться от него.

– Нет, – Уин улыбнулся, обняв Лиз за талию и прижав к себе. – Я не стану говорить «нет».

Она издала тихий, невероятно женский звук, нечто между рыданием и торжествующим мурлыканьем.

– Но только ты должна будешь сделать еще одно… – добавил Уин, обнимая ее крепкие молодые плечи.

– Что, Уин? – Лиз выглядела испуганной. – Что? Он провел пальцем по ее щеке и поцеловал. – Ты должна будешь выйти за меня замуж.

XXVI

Париж, 16 июня 1955 года

Хэл Ланкастер сидел на софе в своем номере в отеле «Крайллон», прислушиваясь к шуму движения на площади Де ла Конкорд.

На нем была рубашка с короткими рукавами. Его ноги покоились на кофейном столике, на котором еще с унылым видом стояли тарелки с недоеденными сэндвичами и пара пустых бутылок из-под французского пива. Глаза Хэла были закрыты.

Из радиоприемника несся сладкоречивый голос французского диктора, читающего новости. Хэл не прислушивался, поскольку считал утомительным думать и говорить на французском после долгого дня, проведенного за столом переговоров.

Но помощник и близкий друг Хэла Том Россмэн слушал радио очень внимательно. Сегодняшняя встреча с французами прошла чересчур напряженно и была отмечена дюжинами двусмысленных намеков с обеих сторон. Том хотел узнать, как французское радио сообщит об этом, поскольку знал, что правительство контролировало средства массовой информации и с их помощью выражало свою точку зрения.

Сотрудники президента НАТО, включая Хэла, Тома и представителей генерала Грюнтера, Верховного командующего союзников в Европе, несколько месяцев «прыгали в обруч», чтобы уговорить французское правительство согласиться на формирование Европейского Союза Обороны. Такой шаг, который заложил бы фундамент объединенной европейской обороны против потенциальной советской агрессии, являлся личной мечтой Эйзенхауэра для послевоенного Запада.

Сегодняшняя встреча довела американских дипломатов до предела, и они покинули зал заседаний в состоянии коллективного истощения сил. Хэл должен был вернуться в Вашингтон завтра и знал, что сможет доложить Эйзенхауэру лишь о незначительных успехах. Он ненавидел обязанность время от времени летать домой с плохими новостями в основном из-за того, что экстремисты в государственном совете и в совете национальной безопасности никогда не одобряли его назначения на пост и постоянно пытались настроить Эйзенхауэра против него.

Но их усилия оставались напрасными, поскольку тот доверял инстинкту Хэла в отношении Франции и Европейского Союза Обороны больше, чем кому-либо другому. Однако непопулярный среди правого крыла республиканцев в Вашингтоне, Хэл был уверен в друзьях в самом Овальном кабинете.

По этой причине он радовался возвращению домой. Что же касается его личных настроений, то он только и жил ради этих перелетов в Вашингтон, поскольку они приближали его к Нью-Йорку, к Лауре.

Хотя Хэл весь длинный рабочий день был занят, он сейчас не думал о НАТО. Он знал, что если завтра улетит в Вашингтон, то через три дня сможет увидеться с Лаурой. Жажда ее пожирала Хэла.

Он взглянул на Тома, сидевшего на подлокотнике кресла, постукивая очками о колено и покачивая головой, что означало, насколько серьезно он сосредоточился на проблеме.

Том был самым близким другом Хэла в правительстве. Они вместе учились в Гарварде и окунулись в политику почти одновременно, но с разных сторон. Хэл, отпрыск англо-саксонского семейства, традиционно получивший образование в Йельском университете, сильно отличался от Тома, выходца из бедной семьи, проживавшей в Бронксе. Тот никогда серьезно и не задумывался насчет колледжа, пока собственная эрудиция не заставила его изменить решение.

Том был связан этническими корнями своей иммигрантской семьи так же сильно, как Хэл Ланкастерами. Но оба приняли добровольное изгнание, покинули родителей. Так же как Хэл отрекся от ланкастерского правого республиканства, Том повернулся спиной к родительской ностальгии по «новому курсу», посчитав, что послевоенный мир оброс новыми проблемами, для разрешения которых требуются новые лидеры.

Двое молодых людей, оба демократы, нашли свои дороги к прогрессивному Белому дому Дуайта Эйзенхауэра. Хэл увидел в Томе превосходный фон для собственной личности. Тот обладал острым, циничным умом, тонким чутьем политического игрока в покер и аналитическим мозгом, способным заглядывать в самые укромные уголки дел, которые инстинкт Хэла мог и не заметить.

В то же время, никогда не говоря этого вслух, Том сразу почувствовал в Хэле Ланкастере потенциального великого лидера. Он обладал редкой политической мудростью, которая происходила от глубоких корней идеализма и природной гибкости личности. К этому нужно было еще добавить его смелость и желание жертвовать собой ради других, что встречалось крайне редко среди политиков.

Том решил, что куда бы Хэл ни стремился в жизни, он будет помогать приятелю. К концу первого года их дружбы оба без слов поняли, что отныне их карьеры связаны между собой.

Они играли вместе в гандбол, и быстрый от природы Том всегда опережал Хэла несмотря на его огромную физическую силу. Еще они играли в покер, в котором Том имел очевидное преимущество благодаря своей подозрительной натуре и тонкому чутью атаки и обороны, но часто оказывался обезоруженным перед удивительной способностью Хэла блефовать с плохими картами на руках.

Том женился на своей однокурснице, симпатичной девушке по имени Нора, которая отлично разбиралась в своеобразном характере мужа и любила его за юмор и молодость души. Хэл провел много вечеров и воскресных дней в их уютном вашингтонском доме и стал приемным дядей их шестилетней дочери Джоан, крепко сбитой огненной девчушки, обожавшей кино и по первой просьбе готовой цитировать диалоги из «Унесенных ветром».

Мужчины стремились улететь домой завтра, поскольку остро чувствовали необходимость оторваться от медленно плетущихся переговоров в НАТО.

Хэл думал именно об этом, когда увидел, как Том вздохнул, выключил радио и начал поправлять галстук.

– Том, – сказал Хэл, сидя на софе, – если у тебя есть время, я хотел бы поговорить с тобой.

Том удивленно взглянул на него.

– Что у тебя на уме?

– Нечто гипотетическое, – ответил Хэл. – Не насчет НАТО. Насчет меня.

Том снял спортивную куртку и подошел к краю кровати. Взгляд Хэла подсказал ему, что предмет разговора достаточно серьезен.

– Предположим, только в качестве аргумента, – произнес Хэл, – что через пару лет я окажусь в каком-нибудь важном офисе. Сенатор, представитель президента, губернатор… Что-нибудь в этом роде. К тому времени я, конечно, женился бы на Диане. Думаешь, это помогло бы мне на выборах?

Том рассмеялся.

– Это помогает папе Римскому? – спросил он. – Как ты думаешь?

Хэл остался серьезным. Казалось, он задумался.

– Так ты думаешь, это важно? Улыбка на лице Тома растаяла.

– Если ты спрашиваешь меня серьезно, – ответил он, – то да. Диана – не только реклама в самом лучшем смысле этого слова. Она хорошая реклама, реклама на высоком уровне. Тебе не купить такую и за миллион долларов, Хэл. Вы с Дианой любимцы Америки. Эта женщина удваивает твою популярность.

Более того, свою тоже. Она на обложках журналов мод, на страницах социальных изданий… Люди сходят с ума по ней. Господи, она становится самой великой леди в истории. С ее улыбкой мужчина может попасть в Белый Дом. Хэл кивнул.