На кухню вошел Джон, затягивая пояс банного халата, щурясь от света. Я сказала, что чувствую себя виноватой — может быть, я не слишком приятна, как хозяйка, и что я мало похожа на ту женщину, с которой он больше часа разговаривал в углу гостиной. Он потер лицо руками, взглянул на часы на стене, приблизился к моему стулу и обнял меня. «Тебя все жалеют, знаешь об этом?» Я кивнула. Он зевнул и погладил мои плечи: «Люди тебя любят, это очевидно. Послушай, я-то был уверен, что тебе нравятся все эти вечеринки. Я думал, тебе не терпится завести побольше друзей. Для меня не играет особой роли, есть эти вечеринки или их нет. Может свести их к минимуму. Как ты? Если бы для меня они были бы так важны, я женился бы на ком-нибудь другом. Я женился на тебе. Не забывай».

Я понимала, что снова начну воровать, как воровала когда-то. Потребность в воровстве давно сформировалась и стала органической. На продолжительные периоды она ослабевала, а затем снова вспыхивала. Я проводила много времени в больших торговых центрах: «Гарден Стейт Плаза», «Фэсин Сента». Совала Кэтрин двадцатку, чтобы она присмотрела за мальчиками. Какая роскошь отдохнуть от них хоть несколько часов. Я не столько покупала, сколько просто бродила среди всего этого барахла, умиротворенная и взволнованная одновременно. Перебирала вывешенные в ряд пиджаки из мягкого твида, улыбалась при виде красивых бюстгальтеров и нижнего белья — кружевного, пастельных тонов. Корзины с бумажниками, кошельками для мелочи и портсигарами, сотни оттенков помады. Я ненавидела неожиданные встречи со знакомыми: матерью какого-нибудь друга моих детей, женой человека, бывающего на наших обедах. Была вынуждена бесцеремонно отделываться от них, раздражаясь из-за того, что они нарушали мой мечтательный настрой и вынуждали вступать в пустые разговоры.

Как только продавец равнодушно поворачивался ко мне спиной — для этого разыгрывала провинциалку — я была уже у выхода. Однажды в «Бэмбергере» увидела шелковую блузку, розовую, с короткими рукавами и перламутровыми пуговицами. Засунула в сумку и вышла из магазина. Был прекрасный осенний день, ясный и прохладный. Прошла быстрым шагом до другого конца торгового комплекса, как можно дальше от «Бэмбергера». В ларьках продавали самые вкусные в мире горячие соленые крендельки. Я сразу успокоилась, купила один, помазала его желтой горчицей, села на скамейку и с аппетитом съела.

А случилось то, что я опять начала воровать запоем. Воровала, воровала, воровала, пока меня не поймали. Это произошло в магазине «Б. Альтман». Арестовали, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Детектив заявил, что я ворую, как профессионал. Джон убедил администрацию магазина снять обвинение. Рассказал, что у меня давняя эмоциональная неуравновешенность, пообещал, что меня будут лечить.

Успокоив директора магазина, Джон начал выпытывать у меня, почему я это сделала. Помню, мы ехали долго. Джон все спрашивал меня, чего мне не хватает, что он делает не так. Я чувствовала унижение, раскаивалась, обещала Джону, что этого не повторится. Согласилась показаться какому-нибудь специалисту. Мой первый психиатр, доктор Сэндерсон, рекомендовал госпитализацию для интенсивного лечения.

Я поехала в частную психиатрическую клинику в Коннектикуте. К этому времени я уже полюбила досуг. В клинике один час занят индивидуальной терапией, второй — групповой, а остальное время было в моем распоряжении. Это было превосходное сочетание общения и уединения. Гуляла, читала и беспокоилась о Джоне и мальчиках намного меньше, чем предполагала. Меня, скорее, волновал недостаточно горячий чай и насколько чист халат, дадут ли мне окружающие посмотреть Майкла Дугласа или придется смотреть спортивные игры, которые больше нравятся им. Джон навещал меня по воскресеньям, привозил карточки детей и их письменные работы. Я полюбила свою маленькую кровать с двумя кнопками: для поднятия изголовья и для вызова сестры.

В 1973 году я снова забеременела и молила Бога о девочке. Если ты одна женщина в семье, то появляется чувство одиночества. Я люблю мужа и детей, но сама не такая, как они. Американцы, жившие за границей, рассказывают о ностальгии, о страстном желании услышать английскую речь. Они набрасываются на первого встречного американца. Житель Нью-Йорка встречает кого-нибудь из Далласа, и они ведут себя так, будто давно не видевшиеся соседи. Я скучала по девочкам из Вентнора, особенно по Джуди. Хотелось знать, как она там? Думала ей позвонить, но не звонила. Скучала по матери и сестрам. Иногда я была бы так рада увидеть в дверях свою домработницу — тоже ведь девочка! Кэтрин — прекрасная женщина, но она вечно занята. Она приходит в мой дом работать, а не дружить. Несколько раз, поначалу, мы вместе сидели на кухне во время ланча. Должна сказать, она была поражена, узнав, что ланч со мной — часть ее работы, ее дополнительные обязанности. Она предпочла бы сидеть спокойно и читать газету.

Дочка. Я хотела дочку так сильно. Боялась, не переживу разочарования, если новорожденный окажется мальчиком. Последние два месяца беременности я дико и безрассудно воровала, обещание Джону так и осталось пустыми словами. Это чудо, что меня не арестовали. Но в то же время — кто бы мог заподозрить в этом беременную леди в дорогой одежде для будущих мам, в туфлях без каблуков?

Когда родилась Сьюзен, я ликовала. «У вас девочка, красивая», — сказал врач. Прямо там, в родильной палате, я поклялась никогда, пока живу, не воровать. Пусть это будет подарком моей крошке. Я держала ее головку в ладонях и верила, что Господь поможет мне.

Годом позже Джон ошеломил меня новостью, что у нас серьезные финансовые неприятности. Лоррен спуталась с группой спекулянтов, эти люди обещали больше, чем могли сделать. Когда дым рассеялся, мы оказались на грани банкротства. Джону ничего не оставалось делать, как продать все, что можно, а оставшееся заложить — только тогда кредиторы стали с ним разговаривать.

Он приезжал домой вечерами бледный и замороченный, сразу пил виски. Среди ночи я просыпалась, а его не было рядом. Потом шла из комнаты в комнату, пока не находила его, склонившимся над желтой папкой с бумагами или спорящим по телефону с матерью.

Денежные трудности. Все эти неприятности мной воспринимались по-детски. Денег не хватает всегда: то не хватает на еду, не хватает спален в доме, не хватает рабочих мест. Я чувствовала предательство: Тайлеры обязаны были предусмотреть такого рода вещи. Сколько денег нужно человеку, чтобы чувствовать себя спокойно?

В один из дней поехала в Ньюарк. Закладная по дому находилась в местном банке, а я должна была предоставить некоторые документы. Я заблудилась, пока искала банк, кружила по улицам с обветшалыми домами почти час. Бесчисленные магазины по сторонам дороги, с товарами, кучей сваленными в корзины. Они стояли прямо на тротуаре, в кассах расплачивались только наличными, кругом незаселенные дома — все как в беднейших кварталах Атлантик-Сити, только повыше уровнем.

Служащий банка был со мной немногословен. Разговаривая сдержанно, я чувствовала какую-то вину перед ним.


В магазине «Бэмбергер» в Ньюарке я выглядела белой вороной. Не часто богатые белые люди там покупали. Более оживленная атмосфера, чем в пригородных магазинах, более грязный пол, за товаром не так внимательно следили. Многие продавцы работали с давних времен, они помнили Ньюарк в лучшие времена. Им бы хотелось, чтобы такие люди, как я, снова посещали их магазин, они смотрели на меня с любовью. Отношение ко мне было великолепным, правда. Я была как никогда дерзкой, украла маленький флакон очень дорогих духов. Попросила продавца показать с полдюжины разных духов. Эта милая старушка была польщена, решила, что мы с ней совсем не то, что все другие покупатели. Все вокруг сами по себе, а у нас с ней есть что-то общее. Ей бы никогда не пришло в голову следить за моими руками.

Кража в Ньюарке доставила мне особое удовольствие. Дорога из Сиддл-Ривер, суматоха на улицах, уважительное отношение старых евреек-продавщиц, выражение лиц девочек, сидящих на ступенях крыльца в ожидании автобуса. Они никогда бы не поверили, что я знаю, что у них сейчас на душе. Но я знаю. Я знаю.


Конечно, я чувствовала вину, когда нарушила клятву, данную себе в родильном отделении. Прошла ночью на цыпочках в детскую и посмотрела на спящую Сьюзен. Слушала ее дыхание. Содрогалась от собственной двуличности. В итоге, со временем я убедила себя, что мой обет остановиться и не воровать для блага дочери с самого начала был неправильным. Сьюзен пришла в этот мир не для того, чтобы исправлять меня. Всегда я ухитрялась так или иначе найти себе лазейку для оправдания.

Я была женой крупного бизнесмена, матерью троих сыновей и дочери. Была воровкой — ловкой, смелой, бесстрашной. Эгоистичной. Не забывайте, эгоистичной! С чем можно сравнить это ощущение? Я чувствовала, будто где-то в пути от меня откололись какие-то части, будто я страдаю кислородным голоданием, будто моя кровь начала бродить, как бродит вино, киснуть, как молоко.


Год был трудным, ужасным. За несколько дней до Рождества Лоррен узнала, что у нее рак груди. Когда Джон появился дома посреди дня, я думала, что-то стряслось, какой-нибудь сокрушительные провал в делах. «Моя мать», — почти беззвучно сказал он. Он никогда не называл ее так, всегда просто Лоррен. Он сел на телефон и обзвонил знакомых врачей. Сказал, что перевез Лоррен из Атлантик-Сити в Слоун Кеттеринг. Ее прооперировали и облучили, но слишком поздно. Через месяц после операции обнаружилась злокачественная опухоль мозга.

Сам дьявол приложил руку к смерти Лоррен. Не придумаешь ничего более жестокого. Искалеченная, только в минуты просветления понимающая, что обманута судьбой, она продолжала устраивать житейские дела: была уверена, что сможет возместить урон. Но она знала и то, что жить ей недолго. Джон сидел с ней, пока она не прогоняла его. Она говорила о делах двадцатилетней давности, принимая Джона за его отца, ругалась, как матрос в порту. Джону пришлось убрать из палаты телефон.


Боже правый, какой ущерб принесла сыну мать, одаренная такими исключительными качествами, как Лоррен. Джон весь ушел в свое горе. Испытания, связанные с болезнью Лоррен, оказались ему не по силам. Джон не мог избавиться от воспоминаний последних двух месяцев.

Как-то вечером я нашла его в подвале. Он перебирал одежду Лоррен. Я собрала вещи, чтобы продать их на блошином рынке в пользу госпиталя «Белли». У Лоррен было несколько роскошных вещей — она никогда не экономила на себе — и я знала, что дамы из госпиталя будут им рады. Джон распаковывал сумку с неистовой сосредоточенностью, взгляд у него был как у сумасшедшего. «Джон!» — окликнула я его, он вздрогнул, мгновение смотрел растерянно, потом начал кричать. «Превосходные вещи! Ты собралась от них избавиться? Ты в своем уме?» Он перенес наверх все до мелочи, что-то упало на цементный пол. Трудно сказать, сколько раз он ходил туда-сюда с этой одеждой.

Вещи Лоррен до сих пор лежат у меня в кладовке, по крайней мере, большая их часть. У меня так и не хватило храбрости кое-что выбросить. Несколько лет назад Сьюзен обследовала стенные шкафы холла и обнаружила одежду. Она восхищалась: «Одежда бабушки Тайлер!» В отличие от мальчиков, она не помнила Лоррен. Утром она спустилась, одетая в одну из юбок от «Шанель», большой свитер и в легкие спортивные ботинки из ткани. Джон поддразнивал ее, но на самом деле получал от этого удовольствие. Он самодовольно взглянул на меня, словно говоря: «Видишь? Превосходные вещи!»

Конечно, Джон скучал по матери. Она была его деловым партнером, учителем. Часто психолог беседовал с Джоном целый день. Кроме меня и детей у него не было никого. Для нас он муж, отец, советчик. Были партнеры по бизнесу, с ними он ходил на ланч, играл в гольф, но настоящего друга не было. Джон мог бы довериться мне, но боялся, боялся расстроить меня, боялся, что я начну опять воровать.

После смерти Лоррен я чувствовала себя покинутой. Мне казалось, что я была замужем за Джоном и Лоррен. Так и было. Хотя я часто негодовала из-за этого. Без Лоррен наша семья выглядела незащищенной.

После первого периода безутешного горя Джон впал в депрессию. Всю свою энергию он направил на работу. Денежные трудности все еще не разрешились. Честно, я не представляла, как Джон со всем справится. Должно быть, он чувствовал себя таким одиноким во всех попытках поправить ущерб, причиной которого были последние денежные вложения Лоррен. Как часто в течение рабочего дня ему хотелось посоветоваться с матерью? Дома он сидел в кабинете и предавался своим скорбным мыслям, а потом выпивал виски и ложился спать.

Все мы боялись за него. Сьюзен едва начинала ходить. Я щедро уделяла ей внимание, чтобы возместить неприветливое отношение Джона. Мальчиков я постоянно одергивала, чтобы вели себя потише. Дэвиду было двенадцать, и уже тогда он был горячим и вспыльчивым. Начал грубить мне, не говорил, куда идет и когда вернется. Мне нужна была помощь Джона, но я не осмеливалась попросить. Джону-младшему было четырнадцать лет, я считала его слишком серьезным. Он знал о денежных затруднениях, они его пугали. Он попробовал поговорить об этом с Джоном, но Джон ответил, чтоб он не совался не в свое дело, а занимался алгеброй и химией. Эндрю — ангел, у этого ребенка от рождения был характер святого. Вот почему я всегда мирилась с недостатком честолюбия у него и никогда не отказывалась давать ему деньги.