Многие старались приукрасить свою внешность: тени, тушь, румяна, лак на ногтях, лак на волосах, подведенные губы. Мне это казалось странным, хотя удивляться было нечему. Возраст этих женщин выдают не только руки, но и обилие косметики на лице.

Опять звонок. Мы строимся и всем стадом идем в комнату отдыха. Большой телевизор в углу, вокруг в беспорядке металлические стулья, некоторые перевернуты. Три платных телефона, к каждому тянется вереница женщин, похожих друг на друга, как близнецы. На стене рядом с телефонами масляной краской небрежно написаны правила. Виднелись подтеки от кисточки. «Дожидайтесь своей очереди. Разговор оплачивается на другом конце. Продолжительность разговора не более трех минут». Многие превышали отпущенное время и вешали трубку только тогда, когда надзирательница хватала их за руку и говорила: «Пошли».

Наконец подошла моя очередь. Я набрала номер. Четыре, пять, шесть гудков… В тот самый момент, когда телефонистка предложила перезвонить попозже, Алекс снял трубку. При звуках его голоса у меня задрожали колени.

— Рита? — спросил он.

Он беспокоился за меня, он рад моему звонку!

Мне хотелось не торопясь рассказать, что со мной все в порядке, что тюрьма не такая уж и страшная штука. Но нежность, с которой он произнес мое имя, отозвалась болью в сердце. И я начала с главного.

— Где ты был прошлой ночью, Алекс?

— Что?

— Я хочу знать, где ты был прошлой ночью?

— Уехал.

— Уехал куда?

Просто уехал. Рита, с тобой все в порядке? Как ты там?

— Ты был с Ли, да, Алекс?

— О чем ты говоришь? Мы с Джерри поехали выпить пива.

— Лжешь. Я знаю, что ты лжешь. — Молчание в трубке. Было слышно, как работает посудомоечная машина. По радио — оно в углу на кухне — транслировался бейсбольный матч.

— Я не спала, Алекс, когда ты приехал в тот день поздно. Слышала, как ты звонил. Кому ты звонил?

— Не время сейчас об этом, Рита. Можешь понять?

— Нет, не понимаю. Почему ты не хочешь ответить?

Опять тишина. Надзирательница щелкнула пальцами, направляясь ко мне. Мои три минуты вряд ли истекли, но я, конечно, не буду с ней спорить.

— Послушай, Рита, — сказал Алекс, — будь там осторожнее. Береги себя. Ладно?


Я ходила вдоль стены, скрестив на груди руки. Теряю Алекса? Или уже потеряла его? Сердце мое налилось тяжестью. Алекс человек крайностей, он и твой, и не твой. Он может быть жестоким. При мысли, что мне суждено остаться одной, я сжалась. Трудно было представить себя в маленькой квартирке, где придется коротать долгие дни. Смогу ли я быть спокойной, если все раздражает вокруг?

Миссис Тайлер сидела у темной стены, там же, где я ее оставила. Она старалась изобразить доброжелательное равнодушие. Точно так же и я сделала бы, если бы она оставила меня в этой толпе. Всем своим видом она как бы говорила, что поглощена только собой, и окружающие ее не волнуют. Как только я подошла, она похлопала рукой по свободному стулу рядом.

Я села и тяжело вздохнула. Что в эту минуту делает Алекс? Наверное, после нашего разговора он вышел во двор и стоит, засунув руки в карманы. Смотрит в направлении тюрьмы. Надеется, что у меня хватит здравого смысла вести себя здесь как надо. Когда же он поймет, что из-за жалости ко мне становится нерешительным, то подумает, что, черт возьми, сама во всем виновата.

— Ну, что, дома все в порядке, Рита? — спросила миссис Тайлер.

Я хотела ответить вроде того, что все в порядке. Но когда повернулась к ней, то увидела — это была не просто вежливость. Ее глаза светились добром и любопытством. «Черт возьми, — сказала я себе, — она намного старше меня, давно замужем. Может что-нибудь посоветует».

— Кажется, у мужа роман с его бывшей женой.

Миссис Тайлер не изменилась в лице. Она передвинула свой стул поближе к моему и ждала, что я расскажу дальше.

Я поймала себя на мысли, что еще никогда не рассказывала людям все, как есть. Теперь мне захотелось рассказать правду.

Глава пятая

Это давняя история, миссис Тайлер. Даже не знаю, с чего начать. Многие месяцы я не в себе. Со мной что-то неладное, и я не знаю, что это такое. Раздражаюсь, даже бываю жутко злая; а на кого или на что, сказать не могу. Боюсь, может, я помешалась. Может, это клинический случай, вроде депрессии. Или нарушение обмена, и мне нужно регулярно принимать литиум или, как его там, либриум. Может, это у меня постманиакальный синдром, черт его знает.

Несколько недель до ареста были особенно тяжелыми. Жить со мной стало невыносимо. Алекс может подтвердить. Я взрывалась по всякому пустяку. Если он оставлял белье на полу в ванной или прикрывал глаза во время разговора со мной, я вопила, кричала, уходила из дома. Я просто сама все портила. Часа через два начинала чувствовать вину; и мне хотелось повиниться, взять Алекса за руку, придвинуться поближе к нему на диване.

Как узнать, когда начинается нервный срыв? Было ощущение, что во мне живут два человека: жена и мегера. Но ни одна из них не была мной.

— Что с тобой случилось, Ри? — спрашивал Алекс. — Что происходит?

Мне нечего было ответить.

Хуже всего было по ночам. Я рано засыпала, а потом в два или три часа ночи просыпалась. Спускалась вниз и пробовала читать. Выходила подышать, прогуливалась, надевая поверх пижамы одежду Алекса. Он ее везде разбрасывал.

Однажды ночью ходила взад-вперед по улице, в пижамных штанах и рубашке Алекса, от них пахло потом и одеколоном. Никогда за последние месяцы я не ощущала близость Алекса так остро, как теперь, в этой рубашке. Мне захотелось, чтобы он оказался рядом.

Остановился полицейский и спросил, все ли со мной в порядке. Я знала, что в такой одежде выгляжу нелепо и ответила, что ищу свою кошку. «Она исчезла два дня назад, — сказала я ему, — и дети по ней скучают». Он поинтересовался, как она выглядит. Я ответила, что она «тэбби», хотя не представляла, что это значит, знала только: есть такая порода кошек.

— Садись, — сказал он. — Мы включим фары.

Мы с ним исколесили вдоль и поперек несколько улиц. Фары высвечивали небольшие пространства, зато ярко. Полицейский заглядывал даже в мусорные баки рядом с частными домами. Мне было стыдно за ложь. Зато так здорово было сидеть на переднем сиденье полицейской машины. Вы сидели когда-нибудь? В полицейской машине? Они правда отличные. Оказывается, что они оснащены лучше обычных. Там есть автоматическое оружие и портативный радар, внезапно в полной тишине раздается голос диспетчера. Кошка, которую мы искали, не существовала. Ну и что? Зато мы осмотрели абсолютно все.

Минут через двадцать, или около того, полицейский сказал, чтобы я не волновалась, потому что кошки всегда возвращаются.

— Она, наверное, неплохо проводит время.

Он подвез меня к дому. Я бы предложила ему яичницу и чашку кофе. Но не могла же я сказать Алексу, если он проснется, что мы с офицером таким-то искали нашу кошку Марту. Я придумала это имя для правдоподобия, чтобы звать во время поисков.

За несколько недель до ареста я проснулась в три часа ночи. В окно спальни ярко светила луна. Алекс всегда закрывает ставни, когда идет спать, а тогда он забыл. Вся комната была залита серебряным светом. Вместо того, чтобы встать и спуститься вниз, я повернулась к Алексу и стала на него смотреть. Глядя на него спящего, спрашивала себя, долго ли он пробудет со мной. Сколько я смогу еще терпеть?

Я погладила его брови указательным пальцем и поцеловала в нос. Если этот брак для тебя что-то значит, сказала я себе, веди себя, как сейчас. Я потерлась лбом о грудь Алекса, дотронулась ногами до его ног. Он обнял меня за талию и скоро я снова уснула.

Несколько дней после этого я вела себя лучше некуда. Старалась улыбаться, когда он приходил вечером домой, расспрашивала, как прошел день, а после ужина смотрела с ним телевизор. Мы вместе шли спать. Я первая начинала секс, хотя раньше слишком редко это делала, но теперь мне хотелось быть как можно ближе к Алексу. К несчастью, его с трудом удавалось растормошить.

Что и говорить, он не отвечал на мою чистосердечную привязанность. Он был скуп на чувства, отплачивая мне за предыдущие недели или, может, не очень доверяя моей появившейся сердечности.

Утром в день ареста я надела юбку, купленную несколькими днями раньше, Алекс ее не видел. Она была кофейного цвета, короткая, намного короче моей обычной длины, сзади был разрез. Еще надела шелковую блузку, новые колготки и лучшие туфли на трехдюймовых каблуках. У меня красивые ноги. Алексу они страшно нравятся. Сейчас мне кажется пустым и глупым, что пыталась добиться благосклонности Алекса, напоминая ему, какая я привлекательная и сексуальная женщина. Своей жизнерадостностью я не завоевывала его внимания. Может, для этого нужны шестидюймовые каблуки?

Проходя по кухне, я смутилась при мысли, что заигрываю с Алексом. Он поднял глаза от тарелки с кашей и сказал:

— Эта юбка слишком короткая.

— Нет. Сейчас все юбки стали короче.

— Выглядит дешево.

— Не придирайся, — сказала я и села напротив.

Он опустил ложку в тарелку.

— Мне сейчас не до твоего дерьмового трепа, Рита. Носи, что хочешь.

Встал и вышел, оставив наполовину съеденный завтрак.

Я просто хотела сказать, Алекс, что пробую завоевать твое внимание. Пойми, ради Христа, что я иду к тебе.


Остаток дня был странным, лихорадочным. Мне казалось, что в этот день на моем пути была натянута невидимая проволока, о которую я весь день спотыкалась. Я шла на работу и вспоминала утреннюю обиду. Еще нет и девяти, а я уже попробовала соблазнить мужа и потерпела провал.

Все утро у меня кружилась голова. Боялась смотреть людям в лицо. Мне казалось, что они заметят в моих глазах что-то безумное. Во время обеденного перерыва вышла прогуляться. Гулянье помогает. Если я двигаюсь, то нервная дрожь проходит. За время моей прогулки произошло два события. Первое — я сама оплатила чек, чего не делала никогда. Всегда отдавала чеки Алексу. Он оплачивал счета, а я брала в банке столько денег, сколько было нужно. В тот день мне почему-то захотелось взять в банке деньги и купить пару дорогах туфель, а оставшиеся деньги отдать Алексу.

Когда кассир вручил мне конверт с деньгами, я не положила его ни в бумажник, ни в сумочку. Просто засунула восемь тысяч долларов в карман юбки. Мне нравилось, как пачка трется о ногу.

Выйдя из банка, пошла по улице мимо магазина готовых блюд. Перед одной из дверей девочка-китаянка отказывалась войти внутрь. Отец заставлял ее. Она была в розовом платье с воротником, похожим на детский нагрудник, в белых носках и черных лакированных туфельках фирмы «Мэри Джеймс». Я остановилась на тротуаре посмотреть. Ее отец, склонившись над ней, то и дело выкрикивал какое-то китайское слово и показывал на дверь. Она качала головой и продолжала стоять, неподвижная, как пожарная колонка на тротуаре. Отец открыл дверь, и до меня донесся запах салями, уксуса и жженого кофе. Девочка медленно повернула голову, спокойно осмотрела улицу, как будто прикидывая, куда еще можно пойти. Ее самообладание меня просто потрясло. В конце концов отец подхватил ее под руки и впихнул внутрь. Она, конечно, поддалась, но с той же непоколебимостью на лице. Казалось, даже если бы на нее напали гангстеры, она сохранила бы эту непоколебимость.

Я постояла еще минуту, преклоняясь перед силой воли этой маленькой девочки и ее спокойствием в отношениях с разъяренным отцом. Даже несмотря на любовь к отцу, она не сдалась.

Когда я вернулась на работу, шесть или семь женщин окружили стол секретаря. Одна из них помахала мне рукой еще до того, как я вышла из лифта.

— Прочти.

Это был приказ о запрете на юбки с разрезом, или на юбки-брюки, то есть на то, что мы называем кюлотами. Они вновь появились несколько лет назад. Президент фирмы смущался — он так и сказал «смущался», — при виде некоторых сотрудниц, одетых в такие юбки. Он понимал, что некоторые юбки с разрезом более приемлемы, чем другие, но он не хочет издавать приказ на каждый отдельный случай, и с этого дня все юбки с разрезом запрещены. Он надеется, что мы усвоили: успех нашего бизнеса зависит от профессионального имиджа. Юбки с разрезом не соответствуют этой задаче.

Секретарь, высокая блондинка по имени Долорес, откинулась в кресле и переплела свои длинные ноги. «Мистер Холл собирается обходить всех и проверять, нет ли разреза на юбке? А если обнаружит разрез, должны мы тут же отправляться домой?»

Я работаю финансовым директором в рекламной компании: объявления о найме на работу или с предложениями услуг. Сейчас компанию возглавляет сын ее основателя. Мистеру Холлу около шестидесяти, он доброжелательный и по-отечески заботливый руководитель. Отец семейства, который радуется горячему нраву своего сына, но надеется, что дочери будут скромными и сдержанными.