А Габриэль едва не выпрыгнула на ходу, торопливо вошла в холл и обратилась к Натану со словами:

— Где мессир Форстер?

— Так… не вернулся ещё, — недоумённо ответил дворецкий, необычайная бледность синьорины Миранди показалась ему странной.

— А Ханна?

— На кухне, надо думать…

Габриэль бросилась на кухню, на ходу срывая шляпку с головы. Ханна, и правда, была там — видимо, только недавно приехала, потому что сидела в штанах и жилете, в каком обычно выезжала к стадам, и миска с супом перед ней стояла полная.

На её лице застыло удивление, и кухарка, и её помощница тоже посмотрели на Габриэль, как на привидение.

— Ханна, нам надо поговорить! Наедине, — выпалила она, бросая шляпку на стол.

И, видимо, её волнение, и такое внезапное появление здесь, сыграли свою роль, потому что кухарка, вытолкала помощницу из комнаты и сама исчезла за тяжёлой дверью, ведущей в хозяйственный двор.

— Где мессир Форстер? — спросила Габриэль без предисловий.

— Мне почём знать, — пожала Ханна плечами и прищурилась.

— Ханна! Скажи мне! Это вопрос жизни и смерти! Я уверена, ты знаешь, где его искать! Ты ведь предупреждала меня… Ты знала, да? Про Одноглазого и его тайник? — Габриэль оперлась руками о стол. — Они собрались сегодня напасть на гарнизон, но их там ждут! Это всё приманка! Праздник и фейерверк! Их всех убьют! Надо предупредить его. Слышишь? Ты ведь знаешь где они?

Габриэль увидела, как потемнели глаза Ханны, стали совсем чёрными, и отложив ложку, она произнесла негромко:

— А, может, приманка это ты? Может, твой разлюбезный капитан сидит и ждёт в кустах, куда ты их приведёшь?

— Милость божья, Ханна! Да что ты такое говоришь! — Габриэль всплеснула руками. — Я слышала их разговор с Бёрдом в оранжерее, я знаю, что они нападут сегодня! И я слышала на празднике, как капитан сам говорил о том, что это будет засада. Они нападут во время фейерверка! Они их всех убьют! Просто скажи, где их искать я сама поеду!

— С чего бы мне верить тебе? — Ханна встала, не сводя с Габриэль глаз. — Откуда мне знать, что ты не заодно с капитаном?

Габриэль видела — Ханна будет молчать, не выдаст хозяина даже под пытками, и от отчаяния она сказала то единственное, что было сейчас правильным.

— 3аодно? Пречистая Дева! Думаешь, я смерти хочу твоему хозяину? — воскликнула она, делая шаг ей навстречу. — Да я люблю его! И ты любишь! Я знаю… И пока не село солнце — мы ещё можем его спасти!

Ханна стояла молча, замерла будто изваяние, ни один мускул не дрогнул на её лице, и она хотела что-то сказать, но не успела — Ромина вошла в комнату со словами:

— Это правда?

Габриэль даже вздрогнула. Обернулась, и увидела маячившего в дверях Натана, позади Ромины. Видимо, дворецкий правильно истолковал расстроенный вид Габриэль и её поспешность. Но сестра Форстера быстро выставила его и заперла дверь.

А Габриэль опустилась на стул, и глядя на расписные глиняные миски с хлебом и копчёной уткой, устало рассказала обо всём. O том, что солдаты поймали кого-то из повстанцев, и он под пытками выдал их план, и пpo то, что видела Одноглазого вчера возле оранжереи, что слышала кусок разговора, и что Форстер дал ему обещание, видимо, помочь в нападении. Она рассказала даже то, что Корнелли приедет завтра делать ей предложение, в обмен на то, чтобы она сдала Форстера. Она умолчала только об одном — о том, что было вчера ночью в оранжерее между ней и Форстером.

Женщины слушали её молча, стоя по разные стороны стола, а когда она закончила, Ромина положила ей руку на плечо и произнесла тихо:

— Сиди здесь, я сейчас вернусь.

Они вышли с Ханной в ту дверь, что вела к хозяйственным постройкам, а Габриэль откинулась на спинку стула, чувствуя, как на неё накатывает опустошение и усталость. Она будто выгорела вся изнутри. Нервное напряжение, что преследовало её со вчерашнего вечера, отпустило наконец, сдавив напоследок сердце в тисках неимоверной тоски, и склонившись над столом, Габриэль уронила голову на руки и беззвучно разрыдалась.

Она не слышала, как вернулась Ромина, и опомнилась только когда её рука снова легла на плечо.

— Тихо, тихо, ну хватит плакать, — Ромина достала из шкафа бутылку с ликером, налила немного в стакан и протянула Габриэль. — Выпей. Станет немного легче.

И Габриэль выпила, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Сейчас ей стало даже стыдно за свою слабость.

— Если бы я могла хоть что-то сделать, — произнесла Ромина и налила и себе тоже, — но я не могу. Винсент рассказал мне о вашем разговоре.… И ты должна знать еще кое-что…

Она откинулась на спинку стула и продолжила неторопливо:

— Если убьют нашего дядю, то Алекс единственный мужчина, что останется в когда-то большом роду Форстеров. Ты, наверное, уже много слышала о чьеру… И думала, что это сказки…

— Я знаю… Знаю, кто он, — тихо ответила Габриэль, сжимая в руках стакан, и глядя в рубиново-красную жидкость.

— Но ты не знаешь, наверное, что его дар впервые проявился, когда он служил в Бурдасе, как раз после того, как казнили нашего отца и брата. Они оба были чьеру. А после их смерти дар перешел к Алексу. И если убьют дядю Берда, то и его дар перейдёт к моему брату, и он останется последним носителем дара в роду. И с этим даром ему трудно будет жить где-то, кроме этих гор. Ведь он всегда связан с местом. С этим местом, с Волхардом. Он будет тянуть его сюда, заставляя тосковать и мучиться. Алекс не сможет долго жить подолгу вдали отсюда. Поэтому для него потерять Волхард равносильно смерти, понимаешь?

Габриэль молчала. Что ей ответить? Что она понимает? Понимает. Но разве ей от этого легче?

— Ты мне нравишься, Габриэль, и я даже считаю, что мой брат не заслуживает такой, как ты. Я знаю, как тебе сейчас больно, но поверь мне — боль со временем пройдёт. Ты ещё совсем молода, такая рана заживёт. Это, наверное, звучит цинично, но это так, — Ромина отхлебнула из стакана. — Но если ты останешься с ним, то ваша семья повторит судьбу нашей семьи — гнев герцога Таливерда и месть семьи Корнелли обрушатся на вас. Ты знаешь, что пока мой брат не аннулировал брак с Анжеликой, это стерва неоднократно пыталась его убить? Ведь тогда Волхард по закону наследовала бы она, и даже оставь Алекс поместье дочери, Анжелика всё равно до совершеннолетия заправляла бы тут всем. А когда Корнелли поймёт, что его обвели вокруг пальца, он будет очень зол…

— Что вы хотите от меня? — спросила Габриэль устало.

— Мой брат не вернётся сегодня, и завтра… я велела им прятаться три дня в одном из пастушьих домов. Ты же понимаешь, что если завтра Корнелли приедет просить твоей руки и Алекс узнает об этом — он точно его убьёт. Так что Корнелли мы скажем, что Алекс уехал в Ровердо, вместе с синьором Грассо, и тот подтвердит это, если понадобится. А ты сейчас пойдёшь и ляжешь спать, и завтра уедешь в Аперту. Я тоже вскоре уеду туда, как только тут всё закончится. Я напишу несколько писем, ты отдашь их нужным людям. Послушай, Габриэль, всё это пройдёт. У тебя будет спокойная обеспеченная жизнь и любимое дело. Поверь мне. Я, как никто, знаю насколько важно не переходить дорогу сильным влиятельным мужчинам.

Ромина встала, и снова положив Габриэль руку на плечо, добавила:

— Спасибо, за то, что ты сделала. За то, что спасла моего глупого брата! Я буду тебе должна, — и она ушла, стремительно и шумно, впрочем, как обычно.

Габриэль пришла в свою комнату, чувствуя, что у неё не осталось больше сил на переживания, она будто постарела за этот день на десяток лет. Кармэла закудахтала, увидев её заплаканное лицо, но Габриэль не стала отвечать на вопросы служанки. И что удивительно, Кармэла как-то внезапно стихла, заметалась молча, принеся плед, и мятный чай, и таз горячей воды с солью, для ног. Открыла окно, чтобы проверить комнату, а затем тихо удалилась, пообещав ещё заглянуть. А когда она заглянула, Габриэль уже спала на самом краю кровати, ровно так, как в первый свой день в Волхарде.

* * *

Капитан Корнелли ждать себя не заставил — приехал ещё до завтрака. И выглядел он злым и расстроенным для человека, который должен был одержать этой ночью свою главную победу. Габриэль наблюдала из окна, стоя на втором этаже, как он гарцевал на подъездной алле и орал на своих солдат. Форма на них была несвежей, в пыли. Может, эту ночь они провели в засаде, а может — в погоне, и сейчас спешивались устало. Пустили своих лошадей пастись прямо на газон, не взирая на робкие протесты Натана.

На подъездной аллее уже стояла их с отцом карета, приготовленная для путешествия, и еще два экипажа, в которых разместились ящики с драгоценным грузом костей, и Корнелли указал одному из своих помощников проверить их. Синьор Миранди стоял тут же, едва не бил по рукам неосторожных солдат, и судя по его мимике, говорил он им об огромной исторической ценности того, что в ящиках.

Не найдя ничего среди останков саблезубого тигра, Корнелли подошел к Ромине, которая молча наблюдала эту картину, и поставив ногу на фундамент, стал нарочито похлопывать хлыстом по голенищу сапога.

Но сестра Фосртера была совершенно спокойна. И видимо ее слова сильно расстроили капитана, потому что он достал бумагу и протянул ей резким жестом, едва не задев по лицу, а затем махнул солдатам — приступайте.

Снова обыск.

А вскоре за Габриэль пришла Джида, и не глядя в глаза, пробормотала, кособоко присев в реверансе, что капитан Корнелли желает с ней поговорить.

Габриэль разгладила складки на своём дорожном платье, вздохнула глубоко, и пошла за Джидой. Сегодня она проснулась рано, почти с рассветом, и всё утро провела обходя усадьбу и прощаясь с теми местами, которые ей полюбились: с озером, с оранжерей и розами, и даже с обгоревшим дубом. Она крепилась изо всех сил, потому что ей всё время хотелось расплакаться, и видеть сейчас капитана Корнелли у неё не было никакого желания.

Она спустилась на веранду, где он уже поджидал её, расхаживая взад-вперёд широкими шагами.

— Что-то случилось, Габриэль? — спросил он, видя, как холодно она приняла его приветствие.

— Ничего, — она пожала плечами, и остановилась, рассматривая тёмные еловые лапы, что нависали над окнами веранды, — о чём вы хотели со мной поговорить?

Корнелли прищурился.

— Ваш отец… синьор Миранди разве ни о чём с вами не говорил? — спросил капитан с некоторым удивлением.

— Если о том, что сегодня вы собираетесь сделать мне предложение, то да, говорил, ответила Габриэль безразлично, переводя взгляд на белоснежные пики Трамантино Сорелле.

Повисла мучительная пауза. Капитан, видимо, не ожидал такого холодного приёма, потому что не повёл себя, как подобает мужчине в такой ситуации: не встал на колено и не разразился речью о любви, не достал кольца или цветов. Он стоял, заложив руки за спину, смотрел изучающе на Габриэль, и лицо его было напряжённым.

— Почему-то мне кажется, что эта новость не радует вас, — наконец произнёс он осторожно. Или… вы не думали над моим предложением? Габриэль… я… когда я впервые вас увидел…

Габриэль повернулась к нему, и прервав его попытку начать романтический разговор о любви, ответила, глядя прямо в глаза:

— Оставим этот фарс. Я не выйду за вас замуж. Так что, прошу меня извинить.

Лицо капитана исказила не то усмешка, не то гримаса злости, и он воскликнул, ещё до конца не понимая, что же произошло:

— И чем же, позвольте узнать, я вам не угодил?

— Просто отказа вам недостаточно? — спросила Габриэль, чувствуя, как внутри неё просыпается злость.

— Позвольте узнать причину? Чем я так плох для вас, синьорина Миранди?

И ей показалось, что в голове у неё словно звучит насмешливый голос гадалки, так похожа была эта ситуация на то предложение в розовом саду, которое делал ей Форстер прошлой осенью. Тогда она, возможно, сделала ошибку, поспешив с ответом… А, может, она и сейчас совершает такую же ошибку? И судьба, совершив новый виток, загонит её ещё в больший тупик? И может, как любой здравомыслящей девушке, ей стоило бы принять предложение капитана Корнелли или хотя бы взять время на то, чтобы обдумать его?

«Вам следует подумать о себе…»

И почему эти слова Форстера, сказанные прошлой осенью, вспомнились вдруг, так некстати?

Да провалились бы вы оба! Ненавижу вас!

Она усмехнулась горько.

— А почему вы собираетесь на мне жениться? Может, потому, что любите меня? Было бы логично, да? — ответила она саркастично и посмотрела на него в упор. — Потому что, иначе, с чего вам ещё жениться на бедной девушке, у которой за душой ни ливра, и которой даже жить негде? Разве что по безумной любви. Ну, или потому, что вы надеетесь, что я принесу вам в зубах Волхард с его рудниками, как собака раненую утку!