Генри Вуд - Замок Ист-Линн

— Откуда Вы знаете это, — спросила Барбара, широко открыв глаза, и бедной мадам Вин пришлось с горящим лицом сбивчиво лепетать, будто она «услышала это от кого-то».

— Это действительно так, — сказала Барбара. — Он ни разу не давал званого обеда после крестин своих детей. Он не представляет себе, как можно после торжественного религиозного обряда собираться за тем, чтобы есть, пить и веселиться, как принято в свете.

Когда леди Изабель вышла из комнаты, она увидела, что по коридору несется лорд Вейн, вертит головой налево и направо, выкрикивая:

— Люси! Где Люси?

— Зачем она Вам?

— Этого я не могу сказать Вам, мадам, — ответствовал юный лорд по-французски, поскольку он, будучи учеником Итона, весьма преуспевшим во французском, любил при случае блеснуть своими познаниями, хотя и был обязан ими не столько этому почтенному учебному заведению, сколько заботам леди Маунт-Северн, которой — ну не странно ли? — казалось явно недостаточно наличие одного-единственного преподавателя французского, да и то англичанина, на восемьсот учеников.

— Сейчас Люси не может выйти к Вам. Она занимается.

— Mai, il le faut. Sai le droit de demander apres elle. Elle m’appartient, vous comprenez, madame, cette demoiselle — la.

Мадам не удержалась от улыбки.

— Лучше бы Вы связно сказали что-нибудь по-английски, чем нести бессмыслицу по-французски.

— Извольте по-английски: мне нужна Люси; я должен поговорить с ней. Я собираюсь прокатить ее на коляске, запряженной пони, да будет Вам известно. Она обещала поехать со мной, и Джон уже готовит наш экипаж.

— Вот этого я, к сожалению, не могу позволить, — сказала мадам Вин. — Вы еще опрокинетесь!

— Вот еще! — с возмущением в голосе ответствовал он. — Как это я могу опрокинуть Люси! Она мне слишком дорога, чтобы я стал лихачить. Она, знаете ли, будет моей женой, ma bonne dame. К тому же, в Итоне я один из лучших в управлении лошадьми.

В этот самый момент из дверей библиотеки высунулись головы графа и м-ра Карлайла. Барбара, привлеченная их разговором, также показалась в дверях своей комнаты.

— Что это за разговоры о женитьбе? — поинтересовался милорд у сына.

Кровь прилила к щекам юного джентльмена, когда он повернулся и увидел, кто задал ему этот вопрос. Однако он обладал истинным бесстрашием ученика Итона, а также глубинным понятием о чести, которое не позволяло увиливать от прямого ответа.

— Я намереваюсь жениться на Люси Карлайл, папа. Нет, в самом деле, когда мы оба подрастем! Разумеется, если вы с м-ром Карлайлом не будете против.

Эта тирада, казалось, рассердила графа и позабавила м-ра Карлайла.

— Может быть, мы отложим этот разговор лет на десять? — сказал последний.

— Если бы Люси не была еще совершенным ребенком, Вы заслуживали бы самого серьезного порицания, сэр, — заметил граф. — Вы не имеете права связывать подобную чушь с именем Люси.

— Я не шучу, папа: вот увидите. И я не собираюсь позорить свое имя какими-либо бесчестными выходками, которые м-р Карлайл никогда не смог бы мне простить. Я собираюсь быть таким же человеком чести, как он. Право же, я рад, что теперь Вы знаете об этом, сэр. И я хочу как можно быстрее сообщить об этом маме.

Последнее чрезвычайно понравилось графу; он даже улыбнулся, хотя и невесело:

— Между вами начнется война не на жизнь, а на смерть, если ты сделаешь это.

— Я знаю, — рассмеялся виконт. — Но маме становится все труднее побеждать меня в наших баталиях.

Итак, эта тема оказалась исчерпанной. Барбара наложила вето на поездку, если Джон не будет сидеть позади лорда Вейна, на всякий случай, что, впрочем, столь искусный наездник, как наш юный виконт, счел просто оскорбительным для себя.

Когда все вернулись в свои комнаты, а мальчик собирался покинуть опустевший коридор, леди Изабель мягко остановила его и отвела к окну.

— Когда Вы говорите подобным образом о Люси, не забываете ли Вы о том позоре, который навлекла на нее своим поведением ее мать?

— Ее мать — это не сама Люси.

— У лорда и леди Маунт-Северн могут возникнуть возражения.

— Только не у его светлости. Что же касается моей матушки, так мне, как я уже говорил, придется выдержать настоящую битву с ней; разумеется, это будет мирное сражение, в котором нужно будет урезонить противника.

Мадам Вин, чрезвычайно возбужденная, поднесла платок ко рту, и мальчик заметил, как дрожат ее руки.

— Я полюбила Люси, — сказала она. — За те месяцы, что мы провели вместе, я, как мне кажется, стала для нее кем-то вроде матери. Уильям Вейн, — торжественно добавила она, не выпуская его руку, — скоро я окажусь там, где нет земных различий, где забываются грехи и страдания. Заклинаю Вас: если Люси на самом деле станет Вашей женой, никогда, ни единым словом, не упрекайте ее за грех леди Изабель.

Лорд Вейн гордо вскинул голову; его взгляд был полон искреннего возмущения:

— За кого Вы меня принимаете?

— Это было бы жестокой несправедливостью по отношению к Люси. Она этого не заслуживает. Эта несчастная леди сама во всем виновата; пусть же ее грех умрет с нею вместе. Никогда не говорите с Люси о ее матери.

В этот момент юный лорд смахнул навернувшиеся на глаза слезы.

— Нет, я часто буду говорить с ней о ее матери, когда она станет моей женой. Я расскажу ей, как любил леди Изабель — никого, кроме самой Люси, я не любил так, как ее. Чтобы я упрекал Люси за ее мать! — горячо добавил он. — Вы не понимаете, мадам, что именно за ее мать я и люблю ее!

— Берегите же ее, любите всегда, если она будет Вашей, — сказала леди Изабель, крепко сжав его руку. — Нельзя не выполнить просьбу умирающего!

— Я обещаю Вам. Однако послушайте, мадам, — он внезапно притих, — что Вы имеете в виду? Вам стало хуже?

Ничего не ответив, мадам Вин скользнула в свою комнату. Когда она в сумерках сидела и дрожала, завернувшись в шаль — несмотря на жаркую летнюю погоду — в серой гостиной, кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — безразлично отозвалась она.

В комнату вошел м-р Карлайл. Она встала с бешено бьющимся сердцем и, совершенно смутившись, хотела придвинуть кресло для него, однако он удержал ее и попросил сесть.

— Миссис Карлайл рассказала мне, что Вы просили отпустить Вас, поскольку Ваше здоровье слишком расстроилось, чтобы Вы продолжали работать у нас.

— Да, сэр, — чуть слышно ответила она, сама толком не ведая, что ответила.

— Так что Вас беспокоит?

— Я полагаю… главным образом… слабость, — запинаясь, выговорила она.

Лицо ее сделалось серым, как стены гостиной. Своей мертвенной бледностью она напоминала Уильяма в день смерти, а голос ее звучал настолько глухо, что м-р Карлайл встревожился:

— Вы же не… Уж не заразились ли Вы от Уильяма, ухаживая за ним? — невольно воскликнул он. — Я слышал, такое случается.

— Заразилась от него! — отозвалась она. — Скорее уж…

Она вовремя спохватилась и не произнесла тех слов, которые готовы были сорваться с ее языка: «Скорее уж он унаследовал эту болезнь от меня». Вместо этого она принялась что-то лепетать о своей дурной наследственности.

— Как бы то ни было, Вы заболели в Ист-Линне, ухаживая за моими детьми, — решительно продолжал м-р Карлайл, когда ее голос затих, — и поэтому Вы должны позволить нам сделать все возможное для восстановления Вашего здоровья. Почему Вы не хотите показаться врачу?

— Доктор ничем не поможет мне, — тихо ответила она.

— Разумеется, если Вы не проконсультируетесь с ним.

— Право же, сэр, доктора меня не вылечат и… не продлят мою жизнь, я полагаю.

М-р Карлайл немного помолчал.

— Вы думаете, Ваша жизнь в опасности?

— Непосредственной опасности нет, сэр. Я лишь знаю, что долго не проживу.

— И, тем не менее, Вы не желаете показаться врачу! Мадам Вин, Вы должны знать, что я не могу позволить такому свершиться в моем доме. Подумать только: при опасной болезни обходиться без помощи врача!

Что ей было сказать? Сказать, что ее болезнь — в душе, что врачи не лечат разбитые сердца? Увы, этого она не могла сделать. Она молча сидела, полузакрыв лицо рукой, укутанная в шаль по самый подбородок. Даже обладая зрением Аргуса, даже при свете дня м-р Карлайл не смог бы как следует разглядеть ее черты. Впрочем, она отнюдь не разделяла нашей уверенности: в присутствии м-ра Карлайла ее никогда не покидал смутный страх перед разоблачением, и потому ей очень хотелось закончить этот разговор.

— Впрочем, если Вы желаете, сэр, я могу показаться м-ру Уэйнрайту.

— Мадам Вин, я столь бесцеремонно вторгся к Вам, чтобы сказать следующее: Вы просто обязаны показаться ему, а если потребуется — и доктору Мартину тоже.

— Ах, сэр, — ответила она с загадочной улыбкой. — М-ра Уэйнрайта будет вполне достаточно. Другого врача не потребуется. Завтра же пошлю ему записку.

— Не беспокойтесь. Я еду в Вест-Линн и пришлю его. Позвольте мне настоять на том, чтобы Вы не пожалели никаких усилий. Все слуги в Вашем распоряжении для того, чтобы обеспечить Вам должный уход. Миссис Карлайл сказала, что до ее возвращения вопрос о Вашем отъезде остается открытым…

— Прошу прощения, сэр. Мы условились, что я вольна уехать, как только вернется миссис Карлайл.

— Именно это она и сказала мне. Однако позвольте все же выразить надежду на то, что к этому времени Вы будете чувствовать себя лучше и измените свое решение. Ради моей дочери, мадам Вин, я всем сердцем буду на это надеяться.

Он поднялся и протянул ей руку. Ей оставалось лишь сделать то же самое, низко опустив голову. Он задержал ее руку в своей и участливо спросил:

— Как мне отплатить Вам, как отблагодарить Вас за Вашу любовь к моему бедному мальчику?

Сквозь очки она увидела его нежные глаза, увидела грустную и добрую улыбку на губах — которые когда-то принадлежали ей, — когда он склонился к ней. Она отчаянно вскрикнула, зарделась, и, схватив свободной рукой свой новый шелковый передник, обшитый черным траурным крепом, закрыла им свое лицо.

Он неправильно истолковал ее отчаяние.

— Не печальтесь о нем. Его душа успокоилась. Спасибо, огромное спасибо за Ваше сочувствие.

Еще раз пожав ее руку, м-р Карлайл вышел из комнаты. Она же, уронив голову на стол, в который уже раз взмолилась о приходе смерти, милосердной избавительницы от земных страданий.

М-р Джиффин буквально светился, как, впрочем, и его дом: оба были в полной готовности принять мисс Эфи Хэллиджон, которой предстояло стать миссис Джиффин в самом ближайшем будущем. М-р Джиффин уже несколько дней не видел Эфи, поскольку просто не имел возможности встретиться с ней с того самого дня, когда в Линборо завершился памятный всем нам судебный процесс. Каждый вечер преданный жених являлся к ней с визитом, но его не впускали в дом, неизменно отвечая, что мисс Эфи нет дома, хотя он прекрасно видел, что предмет его страсти преспокойно красуется в окне. М-р Джиффин, подавив по мере сил разочарование, тут же впадал чуть ли не в экстаз от восхищения, поскольку приписывал подобное поведение невероятной скромности своей невесты, предпочитавшей стыдливое уединение накануне бракосочетания.

— И ее пытались опорочить! — возмущенно говаривал он в подобные мгновения.

И вот, наконец, в один прекрасный день, когда сам м-р Джиффин, его продавец и его магазин, равно как и весь товар, выставленный в нем, являли собой радующее глаз зрелище — особенно это касалось изумительного бекона со специями — наш жених, бросив взгляд на противоположную сторону улицы, увидел, как мимо проплывает его любимая. Эфи в этот день оделась по последней моде. Вообразите, читатель: бледно-лиловое шелковое платье с восемнадцатью оборками, тысячи полторы-две металлических пуговиц, буквально слепивших глаза, «зуавский» жакет, расшитый золотом, черная соломенная шляпка без видимых признаков полей, красующаяся прямо на макушке и украшенная спереди тем, что утонченные модистки любят называть «plume de cog»[27], однако, своей высотой и размером оно вполне могло сойти за самого «cog»[28]; белое страусиное перо, обвивающее сей головной убор и венчающее его сзади и, наконец, украшенная блестками сетка для волос, спускающаяся до самого пояса. Да, в этот день Эфи выглядела просто потрясающе и, случись мне иметь под рукой фотографический аппарат — кажется, так его называют, — Вы, читатель, тоже смогли бы полюбоваться этим великолепием. Джойс стало бы плохо, если бы она, по несчастной случайности, наткнулась на Эфи в таком виде.

Итак, м-р Джиффин, зашвырнув куда-то свой фартук, бросился через улицу.