Лерка как-то ехидно ответила:

— Признала, признала, еще как признала! Якшаются они все вместе: и Марья, которая его усыновила, и Наташка, и все там…

— Кто еще все-то? — спросил Санек.

— Ладно, Санек, потом эти россказни, не к спеху. Главное вот что: ты — отец, родной, Наташка, как ни кобенится, а признать это должна. Но с ней ладно, пока. Есть вторая мамаша. Стервоза жуткая, мы ее с Маринкой…

Тут Лерка прикусила язычок, незачем Саньку это знать.

— В общем, стерва. Но Сандрика она твоего не то что любит — обожает. Вот ты и придешь и скажешь, что, мол, так и так, ты — отец и хотел бы сына увидеть и с ним поговорить хоть раз в жизни. Что, мол, тебя обманывали — вали все на Маринку, ничего, она простит, и что теперь ты все узнал, откуда, — не говори, узнал, и все тут. Марья замельтешит, хоть и стерва. Старая уже, нервишки не те, а потом — как она может отцу родному отказать? Но отказать она захочет, ты еще прикинешься как надо, я тебя и научу, и тогда пусть деньгу гонит, ни фига, не обеднеет, вон ее Сандрик сколько добра нагреб! Денежки она выдаст, это точно.

— Дак деньги что! — завопил вдруг Санек. — Я сына хочу видеть! Понимала бы ты чего!

— Увидишь, — сурово сказала Лерка, — не спеши! Сначала бабку потрясем, а потом узнаем у нее, где сынок, и туда отправимся… И тогда уж ты из сыночка потянешь, потому что он не захочет огласки, он-то ведь не знает, кто его папаша.

Лерка захихикала, и Саньку вдруг стало обидно до слез, как будто если кто узнает, что он — отец этого самого Сандрика, так сразу же и смеяться станет.

— А что, я хуже других? Че ты ржешь, паскуда!

— Я же еще и паскуда! Ему все рассказала, на пальцах разложила, а он обзывается!

Санек засопел, набычился, но промолчал, а потом примирительно сказал:

— Да ладно тебе, Лерк, я так, обидно стало. А как мы все это дело провернем?

— Как? — повторила она, будто над этим думала. — А никак. Очень просто. Поедем к этой Марье, да и все дела.

— Так давай, — вскинулся Санек, — поехали. Далеко? Да все равно, я сейчас куда хошь попруся, деньги нужны под завязку, жрать нечего, все у теши тянем, да и девок надо выдавать, одежонку справить, а то они в обносках щеголяют.

— Тю, дурной, — присвистнула Лерка, — прямо сейчас! Очумел? Подготовка нужна. Вернешься в деревню, наденешь что поплоше, девку свою какую возьми, дочку, и ее так, чтоб жалко стало, обрядишь. А я уж с ней поговорю, чтоб знала, как и что сказать, понял?

— Понял, — покорно сказал Санек и подумал, что Лерка-то не дура, верно все говорит, надо ее тоже слушать, а там уж своим умом перемалывать. Возьмет он Катерину, она девка хорошая, не шалавая. И уж ее-то он принарядит! Сам — ладно, оденется поплоше, а девку в рванье не повезет. Пусть не думает эта старуха-стерва, что он детей не обихаживает. Из последнего, а своему дитяте отдашь все. А то и сынка не покажет, вон, мол, у него дочка какая замурзанная.

— Завтра и поеду… — буркнул Санек.

Они еще выпили, уже не говоря о деле.

Но сидя напротив друг друга, выпивая за дружбу вечную, они, однако, вовсе не испытывали один к другому приязни, каждый думал, что другой — прохиндей и обманет и что надо сделать это раньше, чтобы не сидеть по уши в «том самом», и вообще они друг дружке не очень-то и нравились. Санек сравнивал Лерку с женой Татьяной, и Лерка явно проигрывала. А Лерка как сразу определила его: «Вахлачина», — и больше на эту тему не думала.

Однако несмотря на это, оказались они вместе в постели, и Лерке даже понравилось, потому что еще не все из Санька ушло с водкой, а мужик был он, что и говорить, ражий. Это как-то примирило их обоих, и естественно, доверия стало больше.


В Супонево Санек вернулся значительный и таинственный. Сказал Татьяне, чтобы постирала Катьке хорошее платье да вымыла ей голову. Потому что поедут они в Москву по делам.

Татьяна запричитала, что их там убьют и пусть он сам свои дела делает, толку от них чуть, а девку дома в покое оставит. Но Санек на нее прикрикнул, чтоб не вмешивалась, а что пойдут они не к бандитам каким, а к большим людям…

— Ой, уморил! — захохотала Танька, — пустят вас, как же — к большим людям!

«…Наглая стала Татьяна. Сейчас он смолчал, но свое возьмет… Вот как притаранит денег кучу, тогда посмотрим, как она запляшет».

Когда она стала похрапывать, Санек встал, хватанул самогону — для храбрости и чтоб раззадориться — и полез к ней на раскладушку. Она было заверещала, но он ей ладонью рот закрыл, прошипев, что детей разбудит — тут и произошло у них. И опять так хорошо было, что ни он, ни она до утра так и не заснули, все миловались. Соскучились. Санек так рассиропился, что рассказал, что за дело у них будет с Катериной в Москве, только сообразил, что Лерку называть не надо, и сказал, что парня нашел одного, знающего. Все рассказал Таньке: и про сына Сандрика, и про его приемную мать, и что, может быть, сынок сидит.

Татьяна охала и ахала, от любопытства даже села в постели. Она ведь ничего такого не знала, сказал он ей как-то в начале их жизни, когда она в первый раз забеременела, что, может, у него сынок растет, а может, помер. Только засомневалась Танька, что та старая им денег отвалит. С какой это радости?

— А с такой, — сказал назидательно Санек, — что я его могу и так и этак повернуть, так что этой Марье не резон со мной спорить. Да и мужик не промах, с которым мы в деле…

Тогда Танька забоялась другого.

— Обманет он тебя, если не промах. Ты-то ведь у меня простой, хороший, а люди теперь сам знаешь какие, да еще городской, московский. На черта ему с тобой делиться?

Санек тоже сел, закурил.

— Дура ты бестолковая. Да ведь он-то к ней не пойдет, мы с Катериной, сестрицей Сандриковой, пойдем. Так что как бы я его не наколол!


К Лерке они приехали не поздно, можно было бы и к Марье поехать. Но она сказала, что все дела надо делать с раннего утра: и дома застанешь, и все такое. Может, и права была Лерка.

Сели за стол. Чего только Лерка ни понакупала: ветчина, рыба красная, и водка какая-то заковыристая… Санек выпить, конечно, хотел, но знал, что тогда завалится с Леркой в койку, а тут Катька.

А Лерка, когда та в уборную вышла, шепотом спросила:

— Может, Кате на кухне постелем, на диванчике?

Санек уже был в кондиции и чувствовал, что вот-вот и баба ему станет нужна позарез. Потому согласился.

Катька наелась до отвала всякой вкуснятины и закемарила, потому даже не сказала ничего, когда ей Лерка постелила на кухне.


Санек свое дело сделал, и Лерка сказала, что день завтра очень важный, ее, Лерки, рядом не будет, и Саньку придется выкручиваться самому.

— Главное, — сказала она, — даже не деньги, а узнать, где находится сынок, как к нему проехать-пройти, мол, скучает он, отец, очень сильно и все время об нем думает. И болеет сильно, и потому, может, в первый и последний раз увидит Сандрика… Катька-то знает?

— Нет, — ответил Санек.

Лерка всполошилась.

— Надо сказать, потому что услышит, обалдеет, откроется еще… Пусть знает, что у нее брат. А при всем разговоре не присутствует, ты старухе скажи.


Утром поднялись рано.

Хорошо поели, похмелиться Лерка Саньку дала совсем немного.

Собрались. Поехали.

По дороге Лерка шепнула Катьке:

— Ты ничему не удивляйся, после все расскажем, держись так, будто все знаешь. Брат у тебя есть, большой, взрослый, а та, к кому едете, — его мать, но не родная, а приемная. Поняла? И мне потом всю правду выложишь! А то отец забудет чего…

Катька, конечно, ничего не поняла, но кивнула.

Лерка перекрестила их и сказала, что ждать будет в метро, в тепле: сколько надо, столько и будет ждать. И пошла не оглядываясь. А Санек чуть штаны не намочил. С Леркой было не страшно, когда она рядом, а тут… Посмотрел на Катьку, та тоже тряслась, как осиновый лист, и захотелось Саньку убежать отсюда, никаких денег не надо, лишь бы спокойствие. И сын ему этот не нужен. Тогда был нужен — жалел маленького и Наташку любил, а сейчас что? Где она, Наташка? Да и не нужна она ему сто лет, как и сын этот.

Но дело начато, и перед Леркой стыдно.

В квартиру позвонил тихенько, звоночек еле брякнул, но дверь тут же открылась.

На пороге стояла седая старуха, крепкая еще, видно, но худая, как щепка, и глаза под очками как у рыбины торчат.

У Санька в животе похолодело.

— Здравствуйте, — сказал он и вдруг стащил с головы кепку.

Старуха резко спросила:

— Погорельцы? Беженцы?

Санек замотал головой — нет.

— А кто же тогда? — удивилась старуха, вглядываясь своими очками в них обоих.

Санек забормотал:

— У меня до вас разговор есть, — и замолчал.

Старуха удивилась:

— Что за разговор? Денег вам надо? Так и скажите!

И стала рыться в кармане халата, но Санек, уже почти плача, прошелестел едва:

— Да не надо нам денег…

— А чего же? — уже злобно сказала старуха, — мне некогда здесь с вами стоять. И холодно. Говорите, что вам надо, (а сама от двери не отходит. Правильно говорила Лерка — «стерва»!)

— Надо поговорить, — откашлявшись, сказал наконец более-менее ясно Санек.

— Ну, так говорите, — приказала старуха.

«…Придется здесь говорить, в квартиру она его не пустит — как пить дать!»

И Санек сказал (Катька почему-то отошла на шаг назад — испугалась, что ли, этой злыдни?):

— Я — отец кровный вашего сына, Сандрика. (Еле имя вспомнил, надо же так назвать, как собачонку!)

И замолчал, как умер. А чего еще говорить?

Старуха подбоченилась, рыбины-глаза будто поджарились.

— Опять двадцать пять? Сколько вас там, Сандриковых родственников? Может, все скопом и приедете? Чтоб сразу уж от вас отделаться!

Санек прохрипел:

— Я только взглянуть на него хотел, — и вдруг, сам не зная, как и почему, заплакал горько.

Катька бросилась к нему, заревела:

— Пап, не надо, уйдем, пап!

Старуха вдруг притихла, подумала там чего-то своей головой и сказала:

— Ладно, заходите.

Санек двинулся было в квартиру, но Катька уперлась — не пойду.

Старуха остро глянула на Катьку, на Санька, утиравшего слезы, и сказала сурово:

— А ну, входите, хватит тут представление устраивать! Девушка, а вы не упирайтесь, видите, отец идет?

В общем, втиснулись они в квартиру. Хорошая квартира, обставленная, картинки на стенах висят, книжек много…

И загрустил, и обозлился Санек: почему это одним — все, а другим — шиш? Его сыночек, видно, здесь сладко ел и пил и не тужил, а его девки, деревенские дуры, живут только что не в хлеву…

Старуха провела их на кухню.

Стащила с Катьки куртку, беретку, бросила суховато Саньку:

— Снимайте вашу одежку, вон вешалка.

Налила им чаю. Села напротив них и приказала:

— Рассказывайте. Кто вы, что и откуда. С Украины? — и усмехнулась.

— Почему с Украины? — удивился Санек, теперь ему было уже не так страшно — все сказано.

— Да я так, — снова усмехнулась старуха и спросила: — А откуда же?

— С Волоколамска.

Старуха вроде бы чего-то поняла.

— Из Супонева? Так, кажется? Вы — Саша?

Знает. Надо же!

— Ага, — сказал Санек и замолчал.

Старуха глянула на Катерину:

— А это ваша дочка? Как зовут?

— Катерина, — ответил Санек, потому что Катька все еще сопливилась помаленьку.

А Марья смотрела на них и понимала, что теперь вот — правда. Да и похож был Сандрик на отца. Только этот огрубелый, видно, пьющий и — нищий. У Марьи заболело сердце. Господи, как же он одет! А девочка! Видно, собирали одежку — куртка явно не с ее плеча, линялые джинсы, берет идиотский, старушечий! Она готова была плакать над ними, так ей было их жаль. И, видно, папа — дурак дураком. А откуда ему умным быть? Боже, как же складываются судьбы! А «его женщина» живет в благословенной стране. Посол! Боже мой! Сандрик — красавчик, испорченный, правда, но умненький, обаятельный… И это его отец и сестра! Бедные, бедные… Все — бедные. И Наташа! Да, и Наташа. Главное — она. И этот дурачок! И ее Сандрик! И она…

Марья почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Она даст им денег. У нее есть доллары, чьи, она уже и не упомнит. Наташины или Сандриковы… Они не просят, но она даст!

Марья вскочила и пошла в комнату.

Там она подумала мгновение — сколько же дать? Взяла двести. Мало, конечно, но ведь папаша-то пьющий. Просадит все! Нужно девочке отдать и сказать ей, чтобы приезжала. Не по-божески как-то — брат и сестра, а не знают друг друга и живут словно в разных мирах.