Юлия Резник - Застенчивые кроны

Она была совсем не такой, как он её запомнил почти тринадцать лет назад. Не изменилась разве что фигура. Такая же тонкая, едва ли не светящаяся на солнце. Правда в некоторых стратегических местах мяса все-таки поприбавилось… Нет, он не оценивал её, как мужчина. Только профессиональный интерес. Его уговорили снять вторую часть Потерянных. Спустя столько лет уговорили… И сейчас Герман пытался убедиться лично, что актриса, которой предстояло стать главной героиней картины, достаточно вменяема для того, чтобы сыграть свою роль. Помнится, в первой части ленты она была той ещё занозой. Кокаиновая малолетняя шлюха. Мужчина презрительно скривился, но не отвёл взгляда от объекта своего наблюдения. Не слишком красивая в жизни, и необъяснимо прекрасная в кадре. Она была поцелована Господом. Камера её любила…

Наблюдение Германа было прервано появлением молоденького официанта. Мальчишка совсем, но действует профессионально, будто бы всю жизнь проработал в обслуге.

— Ещё американо? — Голос парня уже не детский, но еще и не взрослый. Как раз в процессе ломки. Значит, с возрастом парнишки Герман не прогадал. Столько бы могло быть его сыну. Интересно, каким бы он был?

— Нет, кофе достаточно. Я ещё покурю, и пойду к себе.

— Курить в ресторане запрещено. На веранде есть столики для курящих.

— Вы предлагаете мне выйти? Там льёт, как из ведра!

— В этих краях дождь идёт практически всегда. Поэтому на веранде установлен хороший навес, — не растерялся официант.

Герман недовольно встал. Впрочем, его недовольство было совершенно необоснованным. Антитабачный закон действовал в их стране уже добрый десяток лет.

— Строго тут у вас.

— Пять звёзд. Приходится держать марку. Да и мать никому не даёт расслабиться.

— Мать?

— Угу. Вон она, у бара.

Герман уже выходил вслед за парнем из зала, и оглядываться было совершенно неприлично. Но он отбросил условности, повернул резко голову и встретился с тревожным взглядом голубых, прозрачных глаз.

Женщина сглотнула. Обтерла неуверенным жестом руки о фартук, повязанный на тоненькой талии, сделала шаг вперёд и тут же остановилась. Руки тряслись, как будто снова началась ломка. Мерзкое, гадливое чувство. И это ни на чем не основанное волнение, которое удушающей волной прокатилось по телу, и ударило прямо под колени, так, что Даша даже пошатнулась. Что здесь забыл Герман? Зачем ищет её, да и с чего она решила, что ищет? Где Даша Иванова, а где он? Встряхнулась резко, изгоняя из головы бредовые мысли. Собралась. Все, что было уготовано ей судьбой, Даша всегда встречала лицом к лицу. Она не бегала от проблем, понимала всю бессмысленность этой затеи. Вот и сейчас не посчитала возможным для себя сделать вид, будто бы ничего не случилось. Отодвинула в сторону стеклянную створку двери. Вышла на веранду. Дождь стучал по натянутому навесу оглушающе громко. Или это у неё в голове стучало? Почему-то подумалось о том, что он вполне мог её даже не вспомнить! Вот будет хохма, если она подойдёт, а Герман смерит её полным искреннего непонимания взглядом. Она, наверное, провалится сквозь землю. Делает решительный шаг вперёд, поднимает глаза и сразу же наталкивается на его темный изучающий взгляд. Ничего он не забыл! Помнит… Помнит даже больше, чем ей бы того хотелось. Гордо задирает кверху нос. Да, возможно, ей есть, чего стыдиться. Столько всего на самом деле… Даже сейчас Даша старалась не вспоминать о том времени… Но, она не позволит ему себя судить, или жалеть. И то и другое — хуже некуда. Все, что у неё осталось несломленным, после ломки — это гордость. Точнее, поначалу её тоже не было. Вообще. Когда тебя ломает, ты готов продать душу дьяволу. За дозу ты готов пойти абсолютно на все. Просить, умолять на коленях, целовать пыльные ботинки. Даша тоже была готова… На все. Черт! Она ведь решила забыть об этом!

— Здравствуй, Даша.

— Здравствуйте, Герман.

— Как жизнь?

Он сейчас действительно спрашивает это? С чего бы начать свой рассказ? С какой точки отсчета? А! Это, наверное, обычная вежливость. Герман был таким интеллигентом…

— У меня все отлично, спасибо.

— Твой сын?

— Мой.

Если он спросит сейчас, сколько ей было лет, когда она родила, Даша взорвётся! Но, нет. Он слишком тактичен для этого.

— Хороший парень.

— Спасибо.

Это не было её заслугой. Ей нечем было гордиться на самом деле. Ставру и Любе — да. Ей — нет. Но не кричать же об этом на каждом углу?

— Присаживайся.

— Извини, не могу. Я на работе — не положено. — Кривится невольно, когда дым сигареты мужчины достигает её обоняния. Герман замечает это, хмыкает, но руку с зажатой сигаретой отводит в сторону. Даша все это подмечает на автомате. Стыд возвращается, ей кажется, что она никогда не сможет отмыться от своего прошлого. И эта его ухмылка, как лишнее тому подтверждение. Подбородок задирается сам по себе. Даша не позволит смешивать себя с грязью. Она ошибалась, она поступала неправильно, но она, все же, человек! Годы работы с психологом не прошли даром. Даша Иванова поверила в себя. Возможно, её вера была хрупкой, как лучший китайский фарфор. Возможно, у неё не совсем получалось любить себя должным образом, но она старалась. Больше никто и ничто не заставит её усомниться в том, что она достойна любви.

— А вы здесь какими судьбами? Решили поправить здоровье?

— Что? Глупости какие…

— Почему? Это достаточно узкопрофильное заведение. Обычных туристов здесь не бывает.

— Я по делу.

— Тогда не буду отвлекать, — пожала плечами Даша и собралась, было, уходить.

— Подожди. Я вообще-то к тебе.

— Ко мне? — Ее изумление было искренним и неподдельным.

— Именно. У меня к тебе вопрос.

— Спрашивай.

— Ты чистая?

— Простите?

— Как долго ты ничего не употребляешь, и какова вероятность того, что ты сможешь оставаться чистой в течение, скажем, полугода?

Комок желчи, который подпер горло Даши, устремился наружу. Она сглотнула, в попытке остановить рвотный спазм.

— Ты… — прохрипела она, задыхаясь. — Какое право имеешь ты… Задавать мне такие вопросы? Ты… Ты кто такой вообще?

— Да постой ты. Не кипятись. Я по серьёзному делу, что ты сразу лезешь в бутылку?!

— У нас нет общих дел. И тем для обсуждений нет тоже.

— Я согласился снимать Потерянных. У тебя будет роль. При условии ежедневной сдачи проб на запрещённые препараты, конечно…

Если что-то и могло вывести Дашу из себя ещё больше, то только эти слова.

— Хорошее предложение, когда-то я мечтала стать великой актрисой. Только знаешь, что? Все изменилось. Теперь мне это и даром не нужно. Так что ты зря проделал весь этот путь.

Герман опешил. Разговор с Дашей изначально вышел неправильным. Не таким, каким он его планировал — это уж точно. Но, независимо от этого, мужчина никогда не мог бы предположить такого исхода беседы. Она что… Отказывается?! Или набивает цену?

— Ты не поняла…

— Я поняла все прекрасно. Смею заверить, что мой мозг ничем не затуманен без малого тринадцать лет. Мне просто не интересно ваше предложение. — Даша сумела взять эмоции под контроль, и снова, абсолютно сознательно перешла на “вы”.

Герман откинулся на спинку стула, изучающе разглядывая женщину. Он так и не понял, когда их роли поменялись местами? В какой момент это случилось?

— Я предлагаю тебе то, что никто другой не предложит, учитывая все нюансы.

Он намекал на её репутацию. Очень плохую репутацию, которая сложилась у Даши Ив.

— Мне все равно, Герман. Меня не привлекает мир кинематографа. Даже касаться не хочу этой грязи вновь. Боюсь испачкаться.

— Серьезно? Неужели все было настолько плохо?

Она не посчитала нужным ответить. Глупо было перекрикивать все усиливающийся дождь.

— Ты, мать твою, получила Золотую пальмовую ветвь!

— Я достигла дна… — Герман уже не слышал этих её слов. По крайней мере, Даше того бы очень хотелось. Они не ему предназначались. И она не готова была обсуждать их, с кем бы то ни было. Разве что со своим психологом. Или Ставром. Впрочем, тот в своём роде работал получше любых мозгоправов.

Даша прошла через ресторан, подмигнула сыну, который на каникулах подрабатывал в баре, и свернула к своему домику. Когда-то давно, ещё в прошлой жизни, здесь останавливалась Люба. Теперь, шестнадцать лет спустя, дом стал пристанищем Даши, и она была счастлива в нем, до сегодняшнего дня. С появлением Германа все изменилось, она вновь почувствовала себя уязвлённой и недостойной.

Только достигнув небольшой веранды, женщина поняла, что забыла накинуть дождевик, и теперь насквозь промокла под проливным дождём. Чертыхаясь, стащила форменные брюки, белую рубашку. Отбросила в сторону. Воспитываясь в почти армейских условиях детдома, Даша ненавидела порядок, и с тех пор, как Ставр с Любой подарили ей этот домик, она жила в перманентном хаосе. Не в пример ей, сын был аккуратистом. Его комната была образцом порядка. Интересно, в кого он такой уродился? Не иначе, Ставр приучил. Сын всегда на того равнялся. Именно он был настоящим отцом Яну, а не тот урод, который обрюхатил Дашку. Как давно это было, а кажется, будто вчера. И растерянность, и ужас, и непонимание… У Дашки только-только наладилась жизнь, а тут такая подстава! Вот знала же, что нельзя расслабляться! Но тогда, после пожара, когда Люба вытащила её на себе, и снова заболела… Дашка чувствовала себя такой виноватой! Она до ужаса боялась потерять женщину, которая стала для неё так много значить… Даша надеялась убежать от своих проблем, забыться в чужих руках. Ей всегда, сколько она себя помнила, хотелось быть любимой. Беда в том, что с самых пелёнок она путала любовь с сексом. Так приучили в детдоме, она не знала иного. Не ведала, что бывает по-другому. Ну и подвернулся один… Сейчас-то она понимает, что он ей даже не нравился… Тогда же Дашка готова была пойти за кем угодно. Критерия «нравится» — «не нравится» попросту не существовало. Ей в принце нравились все, кто обращал на неё своё внимание. Кто мог бы её полюбить… Она отдала бы себя беззаветно любому.

— Ты сегодня какая-то задумчивая. — заметила Любовь, распрямляя на коленях идеально белую льняную салфетку.

— Мне тоже так показалось, — согласился Ставр, накладывая в тарелку жене овощей.

Даша посмотрела на людей, ставших для нее родными, ставших ее семьей, которой она никогда не знала… Неловко отвела глаза. Она не хотела их расстраивать. Ничем не хотела. И так в свое время здорово потрепала им нервы. А появление Германа в их отеле запросто могло огорчить стариков.

— Тебя что-то заботит? Что-то не ладится с поставщиками?

Лет пять назад Даша доросла до того, что Ставр повысил ее. Теперь она была главным менеджером их гостиничного комплекса. Круг обязанностей Даши был достаточно широк. Начиная от контроля за соблюдением стандартов отеля и ресторанов, и заканчивая непосредственным участием в обслуживании гостей.

— Прошлая партия клубники была отвратительной. Я вернула ее поставщикам и пригрозила штрафными санкциями.

— Все верно, — кивнул Ставр. — Только заботит тебя далеко не она.

Вот же! Хитрый лис. Даже в неполные семьдесят, он оставался удивительно наблюдательным, ничуть не растеряв своих потрясающих способностей. Повезло Любе. Несказанно повезло, связать жизнь с таким удивительным, единичным мужчиной. Сколько бы она сама за такого отдала? Даша часто задумывалась над этим вопросом. Когда-то она уже сглупила, посягнув на то, что принадлежало не ей, но с тех пор здорово поумнела. Ставр обладал потрясающей способностью раскладывать все по полочкам. Вот и в тот раз он все доходчиво ей объяснил. Даша была благодарна мужчине, что тот случай так и остался их маленькой тайной. Она бы провалилась сквозь землю, если бы Люба узнала, что девушка предлагала себя ему…

— Ты ведь уже все знаешь? Так чего спрашиваешь?

— Что знает? — заинтересованно посмотрела в сторону мужа Любовь.

— Здесь объявился этот… режиссеришка.

Люба насторожилась, отложила в сторону вилку. Ее взгляд метнулся к Даше, которая изо всех сил старалась выглядеть невозмутимой. Голубые глаза наполнились смятением и страхом. Вот именно из-за него Дашка так и не смогла себя простить. Она знала, что Люба, женщина, которая во многом заменила ей мать, винила себя в том, что с нею случилось. Абсурд, конечно, ее вины в этом не было. Но Люба вбила себе в голову, что, если бы она не привила Дашке любовь к кино, жизнь девочки сложилась бы иначе. Любовь многого не понимала. Не потому, что была невнимательной к Даше, а потому, что за все годы их совместной жизни Дашка так и не смогла рассказать ей о своей жизни в детдоме без прикрас. Не считала возможным очернить внутренний мир Любы грязью, которая была у нее самой внутри.