Анна Годберзен - Зависть

Из колонки светских новостей «Нью-Йорк Империал», суббота, 3 марта 1900 года.

Кремового цвета дом в Довере был построен в парке в середине семидесятых, и квартиры состояли из гостиных, библиотек и комнат для горничных. На каждом этаже имелись лифты и спуски для грязного белья, и все здание пропитывал дух современности. Апартаменты Кэрнсов занимали четвертый этаж целиком и казались новоиспеченной миссис Кэрнс довольно странными. Мебель была новой и до сих пор никем не использовалась. У Элизабет создалось впечатление, что мебель расставили, скорее, практично, чем со вкусом. Все выглядело дорогим, но казалось, чего-то не хватает.

– Здесь очень красиво, – восхитилась Элизабет, зайдя внутрь.

Сноуден улыбнулся ей и протянул руку, чтобы взять её манто. Один из его слуг разжег огонь в камине, и мистер Кэрнс жестом попросил супругу сесть поближе к очагу. Дождь продолжался, и теперь, когда все поняли, под чьей защитой родится ребенок Элизабет, внимание семьи переключилось на сохранение здоровья будущей матери и ограничение её подвижности.

Они ходили в церковь всей семьей, а затем, на случай если чьи-то наблюдательные глаза высматривали, нет ли в этой паре чего-то, о чем не пишут в газетах, Элизабет и Сноуден вернулись домой сами как любая другая женатая пара.

– Никто и никогда не мог даже предположить, что кто-то из Холландов будет жить так далеко на севере, – двусмысленно произнесла мать Элизабет при прощании.

Элизабет никогда так сильно не уставала. Подобное утомление приходит после того, как отступают длительные и ужасные треволнения. Но Элизабет слишком измучилась, чтобы обдумывать слова матери, и поэтому послушалась Сноудена и присела на обтянутую белым муслином софу в викторианском стиле. Софа была мягкой, но немного приземистой, и Элизабет была не совсем уверена, как на ней правильно сидеть. Завтра она сделает это жилище больше похожим на дом, и будет продолжать создавать домашний уют до рождения ребенка. Но прямо сейчас беспокоиться об этом не было нужды.

Сноуден все ещё стоял в прихожей, одетый в темно-коричневый костюм, купленный утром в универмаге «Лорд энд Тейлор». Простое платье Элизабет цвета слоновой кости приобрели там же. Воротник платья был простым и коротким, а рукава доходили почти до запястья. Наряд был не сшит специально для неё, а куплен в магазине готового платья. Это немного смущало Элизабет, и во время произнесения клятв она поняла, что церемония почти полностью повторяет день свадьбы с Уиллом, а выбранный Сноуденом костюм странно похож на тот, что был на Уилле.

– О чем вы думаете, дорогая? – спросил из тени муж.

– О, – выдохнула Элизабет, но быстро набрала в легкие воздуха и попробовала улыбнуться. Затем чуть подалась вперед и пожала плечами. – Это всего лишь… – Возможно, дело было в усталости, но внезапно Элизабет испугалась, что расплачется. Подобное поведение показалось бы неблагодарным после всего, что сделал для неё Сноуден, и она нахмурилась, сдерживая слезы.

– Продолжайте, – нежно попросил Сноуден. – Можете рассказать мне. Вы не сумеете сказать ничего, что обидит меня.

Элизабет закрыла глаза.

– Я просто думала, что до сегодняшнего вечера являлась миссис Келлер, – прошептала она.

Сноуден подошёл и сел на софу рядом с женой. Она немного нехотя подняла на него глаза, и увидев его доброе лицо, вздохнула и взмахнула руками, словно хотела сказать, что всё это лишь нелепая сентиментальность, хотя на самом деле чувствовала ровно противоположное.

– Конечно. – Сноуден улыбнулся ей. – Я знаю, что в сердце вы навсегда останетесь миссис Келлер.

– Вы так добры ко мне, – ответила Элизабет, мучимая угрызениями совести.

В дверях возникла служанка, и Сноуден знаком приказал ей войти. Она подошла к небольшому квадратному дубовому столику у дивана и налила супругам по бокалу красного вина. Сноуден подождал, пока одетая в черно-белую униформу женщина скроется за дверью, а затем поднял бокал. Элизабет моргнула и тоже подняла свой. Они чокнулись, и Элизабет попыталась вежливо глотнуть вина, хотя на самом деле совершенно не хотела пить.

– За нашу семью, – произнес Сноуден перед тем, как выпить.

Элизабет улыбнулась и поставила бокал на столик. Ей в голову пришла ещё одна мысль.

– Полагаю, по закону я выходила замуж дважды. – Она высказала пришедшее в голову тут же, совершенно не приняв в расчет, как Сноуден воспримет её слова. Затем она посмотрела на мужа и увидела в его взгляде нечто незнакомое. – Это так, да?

Последовало гробовое молчание, и Элизабет поняла, что сейчас услышит ложь.

– Да. – Голос Сноудена дрогнул, но мистер Кэрнс сразу же взял себя в руки и заговорил ровно и уверенно. – Конечно, так и есть, но поскольку документы о первом браке хранятся в Бостоне, да и в этом мире не одна Элизабет Холланд и не один Уилл Келлер, уверен, что беспокоиться нет нужды.

Он улыбнулся и накрыл ладонью лежащие на коленях руки жены. Элизабет хотелось сказать ему, что она не так волновалась о раскрытии тайны, как об уважении к памяти Уилла. Странность этого момента запомнилась ей, и как Элизабет ни пыталась, ей не удалось окончательно успокоиться. Но затем она закрыла глаза и попыталась убедить себя, что теперь она замужем за другим человеком, память об Уилле ей придется пестовать втайне, да и между людьми всегда будут возникать непонятные моменты, которые не нужно объяснять.

– Вы устали, дорогая? – спросил Сноуден.

– Да, очень, – ответила она.

– Пойдемте, я провожу вас в постель. – Сноуден встал, но не отпустил её ладонь, отчего рука Элизабет оторвалась от колена.

Широко расставленные карие глаза Элизабет изумленно распахнулись. На секунду она испугалась, что неправильно поняла, на что согласилась, и в защитном жесте положила вторую руку на сердце.

– Я думала, что мы…

– В вашу постель, дорогая. Моя спальня находится дальше по коридору.

– О. – Элизабет с облегчением улыбнулась ему, поднялась и подошла ближе. Она чувствовала себя немного глупой за то, что создала много шума из ничего, поэтому вновь взяла его ладони и самым теплым тоном произнесла: – Спасибо вам, мистер Кэрнс.

– Не думайте об этом.

Сноуден проводил её по коридору с паркетным полом и высокими багетами, и у двери комнаты, где ей придется коротать свой век до конца, муж остановился и легко поцеловал её в лоб. Она уже почти чувствовала под головой подушку и была готова погрузиться в сон. Ей приснится Уилл и их ребенок, и на несколько часов они останутся только втроем.

– Спокойной ночи, – пожелала она, берясь за дверную ручку.

– Спокойной ночи, – ответил Сноуден, отворачиваясь. – Приятных снов, миссис Кэрнс.

Мы рукоплещем героическому решению мистера Эдварда Каттинга вступить в армию и служить государству за его пределами. Последуют ли за ним другие юноши голубых кровей? Нам остается лишь надеяться, что поступок мистера Каттинга станет для них примером, маленьким шагом на пути уравнивания в правах граждан нашей великой нации.

Из колонки главного редактора газеты «Нью-Йорк Таймс», воскресенье, 4 марта 1900 года

Этим утром в особняке Шунмейкеров Пенелопа чувствовала себя почти как дома, проходя по залам с таким роскошным и повелительным видом, какой мог бы устрашить некоторых из европейских коронованных особ. В одной руке она держала хрупкую фарфоровую кофейную чашку, а другой придерживала подол алой юбки. В этот день ей предстояло сделать очень многое. В первую очередь она должна выбрать подходящий подарок для бывшей невесты своего мужа. Что же можно купить подруге, оказавшейся в таком положении?

Летний гардероб Пенелопы был ещё не полностью готов, а в ближайшие недели состоится так много рекомендуемых к посещению светских раутов. Некоторые совпадали друг с другом по времени. За каждой дверью стоял непростой выбор, но Пенелопа чувствовала себя одухотворенной и слегка капризной и всецело доверяла себе в вопросах принятия правильных решений. Она почти светилась от переполнявшей её самонадеянности.

– Генри, – позвала она, войдя в их покои. Пока Пенелопа делала прическу и перекусывала круассаном, кровать застелили, и теперь комната предстала перед нею во всем своем роскошном бело-золотом великолепии. Пенелопа улыбнулась, потому что всё находилось на своих местах. Генри, конечно же, здесь не было. Накануне она снова отправилась в постель одна, а Генри, определенно, опять всю ночь пил и теперь спал беспробудным сном на диване в соседней комнате. Ко времени окончания приёма три дня назад Пенелопа оставалась единственной трезвой гостьей, а поэтому только она заметила и правильно истолковала связь между возвращением Генри с его странной прогулки и приходом чуть позже Грейсона и Дианы с немного растрепавшимися прическами и в слегка помятых нарядах. Пенелопа могла только догадываться, что увидел Генри, и об этом она думала все эти дни. В конце концов, должно лишь пройти время, пока он трезво оценит своё положение и поймет, что оно на самом деле довольно выгодное.

Пенелопа удовлетворенно отпила глоток кофе, обдумывая ошибки, которые допустила, плетя свои интриги. Все просчеты выплыли наружу как раз вовремя, с улыбкой заметила она. Конечно, вся забота и уход, оказываемые ей слугами Шунмейкеров, являлись следствием неудобного заблуждения, которое рано или поздно должно проясниться. Теперь, когда Генри знал, что Диана навсегда опорочена, он снова вернется к жене, и у Пенелопы с легкостью получится выйти из затруднительного положения. Хотя она и знала, что не хочет обеспечивать старого Шунмейкера внуками. Не сейчас. Ведь идёт её первый сезон в статусе замужней дамы, и ей необходимо красоваться в новых нарядах и посещать всевозможные рауты, и в это время Пенелопа не хотела бы стать толстой и тяжелой на подъем. Пока что она не поняла, как разыграть карты, которые сейчас оказались в её руке. Но сдача получилась хорошей, и Пенелопа знала, что сможет сделать всё правильно. Она снова стала самой собой.

Пенелопа слегка улыбнулась, подумав о том, что скоро Элизабет будет не в состоянии веселиться, потому что её скоропостижная свадьба подтверждала догадку подруги, озвученную во Флориде: Элизабет родит ребенка и сделает это раньше, чем кто-либо ожидает.

– Генри? – вновь окликнула Пенелопа. Поставила фарфоровую чашку на маленький резной столик у изножья кровати и быстрым шагом прошла мимо сундуков, прибывших пароходом этим утром (ведь Пенелопа частично была готова к надвигающемуся сезону), и вошла в соседнюю комнату.

Темнота в комнате испугала её, но спустя несколько секунд она поняла, что шторы задернуты.

– Генри? – ещё раз позвала она, подходя к окну, чтобы раздвинуть занавеси. Свет залил комнату, осветив диван с подушками из турецкого килима и мягкой кожи и наивную идиллическую фреску на потолке. Генри должен был находиться именно здесь, и Пенелопа оглядела комнату в поисках какого-либо беспорядка. Она подошла к дивану и провела рукой по подушкам, словно они могли подсказать, куда подевался её супруг в такую рань. Ведь кутить для него было уже поздно, а проснуться и уйти – еще рано.

– Да, Пенелопа?

Она развернулась и заложила руки за спину, словно пытаясь что-то спрятать. Её муж вошёл сюда через спальню и теперь стоял на пороге, глядя на жену.

– Я только… – Но Пенелопа не смогла закончить фразу. Она была слишком поражена нарядом Генри, разительно отличавшимся от его обычной одежды. – Где ты это взял?

– Это? – Генри оглядел надетый на нем синий мундир с латунными пуговицами и светло-синие брюки, которые из-за кожаных краг ещё сильнее обтягивали его ноги. При виде Генри в военной форме сердце Пенелопы забилось быстрее, и она поняла, что смотрит ему в глаза и идет навстречу. В руках Генри держал фуражку с двумя козырьками и выглядел весьма соблазнительно, хотя его взгляд оставался таким же колючим и неприветливым, как обычно. – В Армии Соединенных Штатов, в состав которой теперь вхожу.

На мгновение это показалось Пенелопе донельзя романтичным, и она задумалась обо всем, что может попросить у жены мужчина, отбывающий на войну. Она мечтательно улыбнулась и положила руку на бедро. Но затем посмотрела на позу Генри и поняла, что он надел форму вовсе не для того, чтобы развлечь жену. Её рука опустилась, а лицо вытянулось, и Пенелопа подлетела к мужу.

– Я уезжаю сегодня.

Пугающая необходимость в принятии решения навалилась на Пенелопу.

– Куда?

– Не знаю. – Генри откашлялся. – Тедди отбыл на Филиппины. А я пока не уверен, куда определят меня.

Пенелопа только сейчас начала понимать, что объявлением о своей беременности разрушила последнюю возможность Генри уйти от нее, а он в пику ей нашел иной способ покинуть город.

– Но ты же не уезжаешь из Нью-Йорка?

– Я иду служить своей стране, Пенелопа. – Генри вздохнул и отвел взгляд. На мгновение в его глазах мелькнула ожесточенность, но быстро исчезла. – Завтра об этом напишут газеты, но я хотел сказать тебе о своем решении лично. Бог знает, сколько вреда я причинил всем вокруг, и не хочу, чтобы это продолжалось.