Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— А я как сейчас помню твои мокрые ладошки, — продолжал Даниил, — И твой восторженный взгляд…

— Я в тебя тогда сразу влюбилась, — сказала Олива, — Но, кстати, я тебе, похоже, вначале совсем не понравилась…

— Ужасно не понравилась! Я тогда чуть не сбежал от тебя.

— Я так и поняла…

Ребята свернули в какой-то двор. Оливе он показался очень знакомым. Между тем, Хром Вайт, шедший впереди вместе с Ярпеном, вдруг остановился и обернулся назад.

— Помнишь, Олива, а ведь этот тот самый дом, где вы с Салтыковым жили зимой…

И правда, дом был тот же самый. Теперь вокруг него вместо снежных сугробов была зелень, но Олива узнала и этот дом, и этот двор.

— Помню… как не помнить… — отвечала она, — Вот и подъезд, откуда мы тащили чемоданы…

И прошлое, не то, которое они только что перебирали с Даниилом, а другое, недавнее, яркое и кровоточащее как свежая рана, острой болью полыхнуло в её сердце. Как сейчас вспомнился ей новый год, тридцать первое декабря и она сама, возвращающаяся домой из магазина с полными сумками продуктов. Она, почти замужняя женщина, идущая из магазина домой, где ждёт её муж, которого она сейчас будет кормить обедом. И так же, как полгода назад, представилось ей, что она сейчас войдёт в этот подъезд, поднимется на лифте на седьмой этаж, позвонит в обитую дерматином дверь, и Салтыков в своей розовой футболке, заспанный и лохматый, откроет ей и, приняв у неё из рук сумки, обнимет её и прижмёт к себе, а Олива, не снимая дублёнки, прямо на пороге повиснет на шее у него и, прижавшись губами к его тёплым губам, закроет глаза, с наслаждением вдыхая такой родной и любимый запах его кожи, отдающей сладким одеколоном и тонким ароматом сигарет.

«Вот оно — былое счастье… — горько подумала она, очнувшись от грёз, — То, что было до, и то, что после — всё не то… Даниил чужой мне человек, а того, кто был родным в моей жизни, наверное, уже не будет…»

Придя домой, Олива приняла ванну и молча заперлась на кухне. Не хотелось ничего.

Никки, проводив Кузьку, тоже была не в настроении. Во время прогулки Кузька рассказал ей про Ларису, в которую он был безответно влюблён, и по ходу дела не забыл её до сих пор. Никки не могла понять, какую же она сама играет роль в жизни Кузьки. «Если он хочет быть со мной только для того, чтобы забыть Ларису, как Даниил, когда перебежал ко мне, чтобы забыть Оливу, — размышляла она, сидя в своей комнате, — То он явно обратился не по адресу…»

В колонках играл Бумбокс — Та, что. Никки гоняла эту песню до одури, слушала и депрессовала. Ей вспомнился Женя, из-за которого она бросила Даниила. И с ним была любовь, а теперь и Жени нет в её жизни. Кузя, конечно, хороший парень, с ним тепло, но он — не Женя. А она — не Лариса.

«Всё-таки, никого никем нельзя заменить, — думала Никки, — Даже одного парня другим…»

То же самое, сидя на кухне с журналом Cosmopolitan, думала и Олива. Из комнаты ей была слышна песня, и песня эта как ничто другое подходило сейчас к её настроению.

— …В гости к тебе идти

По парапету,

И не верить бреду, что тебя нету…

Депрессовое настроение чувствовалось даже в воздухе самой квартиры и Хром с Флудманом благоразумно решили уйти. Ярпен, уставший в походе, лёг спать в большой комнате, а Даниил, чувствуя себя как никто другой лишним в этом доме, всё же не уходил. Он стукнулся в спальню Никки — та лежала ничком на постели. Даниил прилёг рядом с ней.

— Иди, — сказала Никки, — Оля там, на кухне.

— Я знаю, — ответил Даниил, — Но я пришёл к тебе.

— Зачем?

— Ты сердишься на меня?

— Нет, — пробормотала Никки в подушку, — Я хочу побыть одна. Иди к Оле.

— Я там не нужен, — сказал он, — Там сейчас Салтыков.

— Поэтому ты пришёл ко мне?

— Нет…

— А почему?

— Потому что тебе плохо…

— Да, мне плохо. Но я не нуждаюсь в твоей помощи.

— Жаль, — горестно произнёс Даниил, — Я-то думал, что я тебе ещё нужен…

— Ты мне не нужен.

— Я никому не нужен, — печально заключил он, — Даже самому себе…

Даниил встал и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь спальни. Он снял с крючка свою джинсовую куртку и хотел было уйти, но полоска света из кухни остановила его. Даниил немного подумал и направился к кухне, где сидела за столом Олива, листая журнал.

— Пожарь мне пельмени. Пожалуйста, — сказал Даниил, заходя на кухню.

— Пожарить пельмени? — удивлённо переспросила Олива, — Вообще-то я всю жизнь имела дело только с варёными пельменями, а не с жареными.

— Ну свари. Пожалуйста.

Олива хмыкнула, однако поставила кастрюлю на плиту и снова села читать журнал, не удостаивая Даниила взглядом. Он потоптался немного в кухне и, видя, что Олива не замечает его, пошёл в комнату Ярпена.

— Что это ты так рано улёгся? — заметил он, присаживаясь к Ярпену на кровать.

— Я устал с похода, — сказал Ярпен, открывая глаза, — Девчонки наши сегодня что-то не в духе…

— Видимо, у обеих предменструальный синдром, — усмехнулся Даниил, — Ты ноги что ли натёр? — спросил он, кивнув головой на истёртую в мясо ступню Ярпена, высунувшуюся из-под одеяла.

— Ага…

— А я послезавтра на новую работу заступаю, — Даниил тяжело вздохнул.

— Кем устроился-то?

— Охранником, кем же ещё…

— Пельмени готовы, — сквозь зубы бросила Олива, заглянув в комнату.

Даниил оставил Ярпена и пошёл на кухню.

— Так где пельмени? — спросил он.

— В кастрюле, — отрезала Олива.

— Наложи мне их в тарелку. Пожалуйста.

Олива молча наложила ему пельменей в тарелку и так же молча достала вилку и положила перед ним.

— А сметана?

— Сметаны нет. Майонез в холодильнике, — сухо сказала она.

Даниил молча съел пельмени и положил голову Оливе на колени. Она не шелохнулась и молча продолжала сидеть, не сгоняя его со своих колен, но и не трогая руками его волосы, как любила делать это когда-то, будучи ещё влюблённою в него.

— О чём ты думаешь? — нарушил молчание Даниил.

— Сам знаешь…

— Так ты скажи.

Несколько секунд прошло молча.

— Я думала о нём, почему он поступил так со мною…

Свет был выключен. В кухне Никки сидела Олива, на коленях у неё лежала голова Даниила. И Олива изливала ему душу, она говорила о Салтыкове ему, тому, кого любила когда-то больше жизни, и который теперь был ей абсолютно безразличен.

— Знаешь, может, он был послан мне, ведь я многое поняла на самом деле… И я уже давно не держу на тебя зла, потому что… потому что теперь я стала видеть всё под другим углом… Но мне сейчас реально плохо…

— А может, он и не виноват, — сказал Даниил.

— Как же не виноват…

— Может, он хотел сам себя убедить в том, что он способен любить по-настоящему. Но не смог…

— Может, и так…

…А за окном безмолвно стояла белая ночь.

Белая ночь безмолвно стояла за окном. В квартире было тихо. Стрелки на часах, слабо чернеющиеся в отблеске светлых сумерек, показывали четверть второго.

— Век бы так пролежал у тебя на коленях, — сказал Даниил, — Но надо бы спать уже. Пойду душ приму…

— Иди.

Он нехотя встал и отправился в ванную. Олива подумала и, вспомнив, что Ярпен сегодня вечером так и не поужинал, пошла к нему в спальню.

Ярпен лежал у себя в кровати, но не спал. Облокотившись на подушку, он писал что-то ручкой в своём блокноте и задумчиво смотрел перед собой, шевеля губами.

— Струна гитары лопнула натужно…

Сердясь, отброшу инструмент, такой ненужный…

И в сердце зазвучит по-новому струна…

Тебя я вижу… Выходи, моя весна…

— Не спишь? — спросила Олива, садясь к нему на постель, — Вирши сочиняешь?

— Пытаюсь, — застенчиво улыбнулся Ярпен.

— Покажи, — попросила она, заглядывая к нему в блокнот.

— Нравится? — осторожно спросил он.

— Очень…

— Тогда возьми их себе… на память…

— Ты даришь мне эти стихи? — Олива была растрогана.

— Если они тебе нравятся… — Ярпен опустил глаза.

— Спасибо, — она вырвала листок из блокнота и спрятала его за ворот ночнушки, — Пойдём на кухню, я тебе пельменей наложу. Чаю попьём…

Ярпен встал с постели и попытался пройти, как почувствовал, что у него адски болят мозоли на ногах.

— Ты чего хромаешь? Ноги натёр? — спросила Олива.

— Да…

— Погоди, я лейкопластырь поищу.

Олива порылась у себя в сумке и, вытащив оттуда несколько пластырей, протянула Ярпену.

— Спасибо, — поблагодарил он, — Ты очень хорошая…

— Да ладно тебе, — отшутилась она, ставя перед ним тарелку с пельменями, — Ешь быстрее, а то они и так уже почти остыли.

Ярпен положил на стол вилку и, не отрываясь, смотрел на Оливу.

— У тебя потрясающие волосы, — тихо произнёс он, — Ты как львица…

Почувствовав, что разговор пошёл не в том направлении, Олива сухо спросила Ярпена, почему он расстался с Региной.

— Видишь ли, — вздохнув, ответил он, — Я думал, что я в неё влюблён. Вернее, сам себе пытался это внушить. Но не смог…

— А зачем же надо было себе это внушать? — строго спросила Олива.

— С Региной мы познакомились на форуме, — сказал он, — У неё был очень тяжёлый период в жизни, умерли родители. Она несколько раз вскрывала себе вены. И я подумал, что смогу чем-то помочь ей. Так мы начали с ней встречаться…

— Но полюбить по-настоящему ты её не смог, — сказала Олива, — Выходит, ты был с ней только из жалости…

— Выходит, что так, — ответил Ярпен, — Но я пытался полюбить её. Не знаю, что это, может быть, леность души, но не было у меня этого чувства… Регина не виновата, она прекрасный человек, виноват только я один, что не смог полюбить её по-настоящему, и у меня не хватило мужества вовремя признать это.

— Значит, выходит, что ты ей оказал медвежью услугу, — сделала вывод Олива, — Встречаться с человеком из жалости, не из любви, но из желания только помочь — всё равно что нищему подавать. Жалость унижает — я тебе это говорю, потому что знаю на собственном примере. Думаешь, человек тебе за это будет благодарен?

— Может быть, в чём-то ты и права… — помолчав, сказал Ярпен, — Но я не мог допустить того, чтобы человек сам себя ценить перестал.

— Знаешь, я считаю, что уж коли ты начал принимать участие в чужой судьбе, то участвуй в ней до конца, или же не участвуй вообще, — сказала Олива, — Зачем же надо было начинать с ней встречаться, чтобы потом бросить её?

— Я не бросал её, — ответил Ярпен, — Она ушла от меня сама.

— Не все женщины уходят для того, чтобы уйти. Многие уходят для того, чтобы их вернули…

— Может быть. Но я не стал её удерживать, — сказал он, — Главное, что это было её решение. Слава Богу, теперь у Регины всё хорошо, она нашла себе молодого человека, и я искренне рад за неё…

Олива почувствовала, что устала от этого пресного и аморфного Ярпена. Хоть он и был «огонь, мерцающий в сосуде», хоть и писал он потрясающие, красивые стихи, и сам он был очень чуток, нежен, внимателен и добр — Ярпен относился к тем редким в наш век кибернетики патологически-добрым парням, которые мухи не обидят и любят каждую травинку — в нём не хватало какой-то соли и остроты, которая сделала бы пикантным это блюдо, и которая делает мужчин особо привлекательными для всех женщин. Ярпен был как тот воздушный белый шоколад, который он приносил Оливе каждый день, и с чем они сейчас пили чай — сладкий, вкусный, но тошнотворный, если его съесть слишком много.

— Ладно, пойдём спать, — Олива встала из-за стола, — А то уже третий час…

Она быстро прошла по коридору, остановилась у дверей Никкиной спальни и, пожелав Ярпену спокойной ночи, хотела было скрыться за дверью, но дверь почему-то не закрывалась. Олива, сразу не сообразив, в чём дело, ещё раз налегла на дверь, и тут только увидела, что в проёме зажат Ярпен — он-то и препятствовал полному закрытию двери.

— Ну чего ты? — спросила она, отпуская дверь.

— Олив, я… я наверно веду себя как полный идиот…

— Почему? — усмехнулась Олива, глядя на растерянного светловолосого парнишку в дверях.

— Ну вот… я как болван тут топчусь… даже не обнял тебя ни разу…

— Ну, полно, глупости!

— Можно, я теперь обниму тебя? — и Ярпен, не дожидаясь ответа, заключил девушку в свои объятия.

— Тихо! Никки побудишь… — Олива высвободилась из его рук, — Всё, всё. Спокойной ночи.

— Ты не обижаешься на меня?..

— За что?

— Ну за то, что я… такой болван…

— Да ну, брось давай! Почему болван-то? Выдумал тоже…