Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— Ну тогда я это… пойду…

— Спокойной ночи.

— И тебе тоже… спокойной ночи… — пробормотал Ярпен, всё ещё топчась на пороге, — Приятных тебе снов…

— Да. Да. Тебе того же.

Олива, кое-как выпихнув Ярпена за дверь, нырнула в постель.

— Ой… разбудили что ли тебя? — спросила она, видя, что Никки не спит.

— Я не спала.

— Ну как у вас с Кузькой-то?

— Написал мне только что, — сказала Никки, — А вот Влад, похоже, в тебя влюбился…

— Да, мне тоже так кажется…

— Ладно, давай спать. Завтра с утра в Севск поедем.

«Как они меня все любят! Да и можно ли не любить меня?.. — думала Олива, уже засыпая, — Только Салтыков один… ну, да хер с ним. Нет его — и пусть не возвращается…»

Рейсовый автобус по маршруту Архангельск-Северодвинск, отправляющийся от автовокзала в полдень, ехал почти порожняком. Основная масса пассажиров, состоящая из трёх парней и двух девушек, сосредоточилась на задних сиденьях. Кондукторша, пожилая бесформенная тётка, оторвавшая им всем только что по билетику, сидела на свободном сиденье к ним лицом и, с оттенком грусти к своей безвозвратно ушедшей молодости и зависти к их молодым годам, наблюдала, как ребята, вооружившись ручками и листиками бумаги, вырванными из блокнота, играли в «морской бой».

— Итак, Влад… — задумчиво произнёс один из парней, водя шариковой ручкой по своему листку бумаги, — Влад, Влад… Б-10!

— Мимо!

— Мимо, — повторил Даниил, отмечая точкой заданный квадрат, — Теперь Оля… Так… К-7!

— Ранил, — Олива зачеркнула крестиком часть своего трёхпалубного корабля.

— К-6!

— Ранил!

— К-5!

— Мимо…

Никки и Кузька не принимали участия в общей игре. Они оба слушали Никкин плеер, воткнув себе в уши по одному наушнику; Никки сидела у Кузьки на коленях. Олива, покорно позволив Даниилу и Ярпену первыми убить все свои корабли, убрала листок и ручку в сумку и, закрыв глаза, откинулась головой на сиденье. Ей нездоровилось.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Ярпен.

— Меня тошнит, — сквозь зубы простонала она, — Укачало, наверное.

— Морская болезнь, — изрёк Даниил, — Хорошо, что у меня есть с собой целлофановый пакет…

Олива, позеленевшая от сильной тошноты, легла, положив ноги на колени Ярпену, а голову — на колени Даниилу.

— Только не наблюй мне на джинсы, — предупредил он, — Иначе тебе придётся их стирать.

«Всё-таки, хорошо, что я его больше не люблю…» — промелькнуло в голове у Оливы. Тошнота и так мешала ей думать, а от этих слов Даниила ей стало ещё хуже. Езда в самом заду автобуса вытрясла Оливе все печёнки, поэтому, когда ребята приехали, наконец, в Северодвинск, им пришлось выводить её из автобуса под руки и, посадив на скамейку, ждать, пока она оклемается.

Между тем, к скамейке подошёл невысокий длинноволосый парень в брезентовом плаще. Это был ни кто иной, как Тассадар, сильно изменившийся за эти полгода, пока Олива не видела его с той самой зимы.

— Всем привет! — подошёл он к компании, — Здорово, Кузя! Давненько не видались, давненько, — сказал он, обнимая старого приятеля, — Ну, ты как? Работаешь?

— Работаю, — отвечал Кузька, — Дорожником, по специальности. Правда, почти без выходных, зато хорошо платят…

— Сколько? — спросил Тассадар, параллельно здороваясь с Никки и остальными.

— Нормально, — уклончиво отвечал Кузька, — Сам-то как? Вижу, в армию не забрали тебя?

— Нет. Я в больнице лежал, потом расскажу…

И тут его взгляд упал на Оливу, сидящую на скамье. Тассадар сначала даже не узнал её: так сильно изменилась она за эти полгода. Он помнил её с зимы с другой причёской, даже лицо её тогда было другое — и не верил, что эта бледная костлявая тень с ввалившимися щеками и осунувшимися чертами лица и есть та самая Олива, что бегала зимой в жмурки в тёмной квартире. Он знал о том, что произошло у неё с Салтыковым, но никак не думал, что всё может быть настолько серьёзно.

«Во как человека горе ушибло… — подумал Тассадар, глядя на неё, — И было бы из-за кого…»

— Укачало её в дороге, — пояснил Даниил, — Щас оклемается, и пойдём на побережье.

Тассадар приблизился к Оливе и сел перед ней на корточки.

— Выпей воды, — попросил он, протягивая ей бутылку Бонаквы.

«Как сильно он переменился за эти полгода! С этими длинными волосами его прямо не узнать, — подумала Олива, глядя в лицо близко наклонившегося к ней Тассадара, — Как же я раньше не замечала, какие у него потрясающие, огромные глаза? И улыбка красивая… С этими длинными волосами он похож на какого-то голливудского актёра… И ещё на кого-то, только вот на кого…»

— Тебе уже лучше? — спросил Тассадар, глядя на неё своими бездонными голубыми глазами.

— Да, — отвечала, улыбаясь, Олива, — Спасибо тебе.

…Ветер гнал рябь по свинцовой воде залива, вздымая прибрежный песок и шевеля заросли тростника. Над заливом низко парили морские чайки, криком своим предвещая бурю.

Тассадар, шедший впереди всех, раздвинул руками тростниковые заросли и, выводя друзей к заливу, обернулся назад и ободряюще улыбнулся Оливе. У него была хорошая улыбка: искренняя и доброжелательная. Ветер трепал его чёрный брезентовый плащ и тёмно-русые волосы его, перемешивая их с пышными волнами кудрей идущей рядом Оливы. И вся окружающая её обстановка, так не похожая на Москву — морской залив, тростник, чайки, длинноволосый красивый парень в плаще, являющий контраст с двумя блондинами — Кузькой и Ярпеном, что шли позади — всё это представилось ей как кадр из голливудского фильма про молодых американцев-путешественников с Томом Крузом в главной роли.

«Точно — он похож на Тома Круза! — пронеслось в голове у Оливы, — А я тогда кто? А я, наверное, на Кейт Уинслет похожа…»

И ей представилось, что они сейчас не на Беломорском заливе в русском городе Северодвинск, а где-нибудь на побережье Атлантики или Гудзонова залива в самом сердце Канады.

— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.

— Очень…

— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Тебе не холодно?

— Есть немного, — поёживаясь, отвечала Олива.

Тассадар снял с себя плащ и накрыл им плечи девушки. Олива поймала себя на том, что ей с ним так хорошо, что хочется как можно дольше оставаться в его руках.

— Знаешь, — призналась она ему, — Здесь всё так интересно и необычно, здесь, с нами со всеми… Что я написала про всех нас книгу и теперь пишу продолжение… И вообще, у меня мечта однажды снять про нас кино…

— Хорошая идея, — ответил Тассадар, — Только очень сложно будет найти актёров, полностью вжившихся в наши образы и полностью отождествляющих нас. Мы всё-таки очень специфичны…

— Этим-то мы и привлекательны! Мы, вы, все… Архангельск… Я люблю Архангельск, люблю вас, моих друзей, что живут здесь… — восторженно говорила Олива, — Я хочу, чтобы этот забытый Богом город, который все знают лишь как какую-то безымянную провинцию, стал известен всем с другой стороны, как одно из самых прекрасных мест, где живут яркие, неординарные, замечательные люди, редкие по своей доброте и дружелюбию, которых сейчас днём с огнём не найдёшь нигде…

— Я буду очень рад, если у тебя всё получится, — сказал Тассадар, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…

— Ты тоже поэт, как Ярпен?

— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…

— Прочти, — попросила Олива.

И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:

Умереть, чтобы вновь родиться,

И родиться, чтобы не жить,

И жизнью своей не напиться,

И жизни другой не родить.

Ветер правды в лицо мне ударил

Ветер скорби мой пульс обнажил.

Было то, во что я не верил,

Потому что я жил и любил.

Предан месяц с багряной луною

Предан осени той листопад…

Я не помню, что было со мною,

Я не знаю, чему я был рад.

Солнца луч проскочил по зеницам,

Ослепив не на миг — навсегда.

Краски мира исчезли как птица,

Улетевшая вдруг в никуда.

Мир слепых принимает сурово

Всех, кто с умыслом входит в него…

Или место твоё не готово,

Или больше не жди ничего.

— Когда ты их написал? Когда? — взволнованно спросила Олива, едва он кончил читать.

— Этой весной. Мне было очень плохо… Но я не хочу вспоминать об этом.

И Олива с поразительной ясностью вспомнила того длинноволосого большеглазого парня в коридоре психбольницы. Она вгляделась в лицо Тассадара — глаза были те же самые. Олива внезапно почувствовала, как что-то ёкнуло у неё внутри.

— Знаешь, это невероятно, это… это точно, это был ты! Это твои стихи…

И, не помня себя, она схватила обе руки Тассадара и прижала их к своим щекам.

Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, практически рядом с нею загоралась другая заря, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.

Никки и Олива не спеша возвращались домой после вечерней прогулки. Из Северодвинска они вернулись где-то час тому назад; парни, проводив их, разбрелись по своим домам, но девушкам перед сном захотелось ещё немного прогуляться.

— Ну как, тебе понравилась поездка в Северодвинск? — спросила Никки.

— Супер! — восторженно отвечала Олива, — Особенно мне понравилось, как мы на каруселях катались, помнишь? Особенно на этой, как её…

— На орбите, — подсказала Никки.

— Да! Точно. На орбите, — Олива радостно заулыбалась, — Как она, значит, скорость-то стала набирать и высоту — ну, чую, душа в пятки ушла, хочу заверещать во всю глотку — а не могу, неудобно перед Тассадаром. Вижу — напротив Кузька тебя обнял, думаю — интересно, Тассадар меня обнимет или нет?..

— Паша скромный, — заметила Никки, — Он бы сам ни за что не решился.

— Ну и хорошо, что он скромный. Вон Салтыков у меня был нескромный — чё хорошего? Этому вообще ссы в глаза — всё Божья роса. А Тассадар… Боже, какой он красивый… Он мне стихи читал… А какие у него глаза бездонные…

— Влюбись, тебе недолго.

— Ну а ты разве в Кузьку не влюблена?

— Дааа, — мечтательно произнесла Никки. — Мне с ним так теплооо….

— Я поистине чувствую к Тассадару что-то необыкновенное! Он — принц, настоящий принц! Ну как тебе это объяснить…

— Оля, не надо его идеализировать. Паша не принц.

— Ну, вот опять ты… Нельзя и помечтать немножко. Нет у тебя никакой фантазии!

— Ну мечтай, мечтай. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.

— Конечно, о таком парне, как он, мне лучше и не мечтать, — вздохнула Олива, — Но всё равно я так счастлива, что сегодняшний день был в моей жизни! Такое море позитива, что у меня аж рот болит от улыбки…

— А какие вкусные блинчики мы сегодня ели! — вспомнила Никки и облизнулась, — Я съела с творогом и с клубничным джемом…

— А я с грибами и со сгущёнкой, — подхватила Олива, — Они были такие вкусные! Я наелась так, что еле-еле вылезла из-за стола…

— Меня удивляет, как ты радуешься здесь всему, — заметила Никки, — Ведь в Москве гораздо больше всего, чем здесь! И не скажешь, что ты из Москвы приехала…

— Ну и что, что там больше всего, — отмахнулась Олива, — Там у меня нет главного — друзей. А без этого всё остальное теряет смысл. Вон Костя Река не стал же жить в Москве, вернулся опять сюда — а, казалось бы, там всё есть… Вот и пойми…

— Ну, так-то дааа…

— Ах, как хорошо, отлично! — Олива радостно засмеялась и побежала вприпрыжку, болтая руками как ребёнок, — Как здесь всё круто, клёво, здорово! Я так рада, так рада, что я сюда… — она внезапно остановилась как вкопанная; восторженная улыбка медленно сползла с её лица, — Прие… хала… — упавшим голосом докончила она.

Как солнечное затмение, когда посреди ясного безоблачного дня вдруг ни с того ни с сего наступает ночь — так внезапно и совершенно неожиданно пропало куда-то полуденное солнце Оливиной радости. Всё, что секунду назад делало её такой счастливой — любимый Архангельск, любимые друзья, вкусные блинчики в кафе «Чайная ложка», карусель «Орбита», Медозеро, «морской бой» в автобусе, чайки, парящие над заливом, заросли тростника и Тассадар с его прекрасными глазами и чудесной улыбкой — всё это разбилось обо что-то, разлетелось по ветру осколками и пропало.