Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— И Оливу бросил из-за неё?

— По ходу дела да. Он весной как раз с ней встречался уже в открытую.

— Неужели он её так любит?

— О нет! Салтыков в принципе никого любить не умеет, не тот человек. Да и друзей-то настоящих нет у него.

— Фу, какой он мерзкий…

— Ну-ну. Уверяю тебя, как только ты с ним познакомишься, он и тебе понравится. Что-что, а нравиться он умеет…

«Да уж, — подумала Олива, — Ну что ж, теперь мне всё ясно…»

От волнения она даже чуть не потеряла равновесие. Паркетная половица предательски скрипнула под её ногами. Олива вросла в стену, но треск паркета под дверью спальни достиг чуткого уха Кузьки.

— Тссс! — еле слышным шёпотом произнёс Кузька, показывая пальцем на дверь, — Слышишь?

— Нет… — так же неслышно прошептала Никки.

Кузька быстро встал и, бесшумно как кот прокравшись к двери, резко распахнул её. Олива, отпрянувшая от неожиданности, упала на пол.

— Так. Подслушиваешь! — презрительно бросил Кузька, — Это кто ж тебя научил под дверьми шпионить? Тебе никогда не приходило в голову, что это нечестно?

— А честно было от меня скрывать столько времени правду? — накинулась на него Олива, — Честно было знать это и скрывать?

— Нет, ты ответь сначала на мой вопрос! — Кузька повысил голос, — Разве то, что ты щас делала, не подлость по отношению ко мне, к Никки?

— Кузь, подожди… — Никки вышла из спальни, — Сейчас не время для разборок. Давай ты отложишь это на утро хотя бы…

— Нет, я хочу разобраться сейчас!

— О Боже! Это, наконец, невыносимо! — застонала Никки, — Ни днём, ни ночью покоя нет! Поймите же, что у меня голова кругом от всех вас идёт! Каждый день, каждый день как на вулкане — я устала, я тоже не железная, поймите это, наконец!!!

— Хорошо, хорошо, Кроша, прости меня… — Кузька обнял Никки за плечи, — Пойдём спать, моя хорошая. А с тобой мы завтра поговорим, — холодно кинул он Оливе и исчез вслед за Никки в дверях спальни.

Однако всю ночь Кузька не мог заснуть. Его буквально трясло от злости и на Оливу, и на самого себя.

«Надо ж было так проколоться! — думал он, ворочаясь с боку на бок, — Что теперь будет, даже представить страшно. Ладно, утром пугну её как следует — авось, и не дойдёт дело до Салта…»

Приняв такое решение, Кузька попытался было заснуть, но не смог. Никки спала на его руке, чему-то улыбаясь во сне.

«Спи, спи, Кроша, ангел мой любимый… — тихо прошептал он, незаметно высвобождая свою руку, — Как бы я хотел послать к чёрту и Оливу, и Салтыкова, и всех, и остаться с тобой, только с тобой! И тебя они вымотали вконец, сволочи… Убил бы их всех нахуй…»

Кузька тихонько вылез из постели и босиком вышел из спальни. На улице было уже совсем светло; вот Даниил вышел из своей комнаты и прошёл в туалет…

«Откладывать нельзя», — твёрдо решил Кузька, берясь за дверную ручку, и решительно вошёл в большую комнату.

Ярпен тихо спал на диване, укрывшись пледом и отвернувшись к стенке.

Кровать же Оливы была пуста.

День выдался холодный. Олива продрогла в своей серой вязаной кофте, нервно сжимая в кармане рукоятку ножа. Приходилось запасаться терпением и, опершись спиной о железную дверь, ждать, ждать и ещё раз ждать…

В сущности, дело её было пустяшное. Оставалось только просочиться в подъезд. Для этого надо было, чтобы кто-нибудь вошёл в него, попридержать тихонько домофонную дверь, и, дождавшись, когда бдительный жилец растворится в дверях лифта, тихонько проскочить внутрь и занять позицию у двери. Всё. Дальше дело техники.

Из подъезда вышла пожилая супружеская пара, в которой Олива без особого труда угадала родителей Салтыкова. Они несли какие-то сумки и оживлённо переговаривались друг с другом: очевидно, они собирались на дачу. Настроение у обоих было превосходное — вероятно, в тот момент они даже не подозревали, что поджидает их любимого сына. Они даже не заметили Оливу у подъезда, а может, просто не узнали, кто она — ну, стоит тут какая-то девушка и стоит, а зачем она тут стоит — их совершенно не касалось.

Олива пропустила их в дверь, незаметно просунув в щель руку, предохраняя её от полного закрытия. Родители, очевидно не заметив ничего, мирно сели в машину, и Олива, как только они уехали, моментально юркнула внутрь подъезда…

Оставалось только сидеть на лестнице и ждать. Олива посмотрела на часы — было без пяти минут семь. «Значит, Салтыков ещё не успел уйти на работу, — подумала она, — Что ж, подождём. Торопиться всё равно некуда, а перед смертью, как говорится, не надышишься…»

Олива предусмотрительно выключила звук в телефоне и посмотрела на окна. Они были глухие, к тому же находились высоко от пола. Это значительно усложняло ход предстоящей операции.

Из квартиры вышел брат Салтыкова и, говоря что-то по мобильнику, сбежал вниз по лестнице.

«Хреновый ход», — промелькнуло у Оливы в голове. Очевидно, Бивис снова предупредил своего брата, что она здесь.

«Но в любом случае, он здесь появится, — подумала она, — Так или иначе, рано или поздно, но ему придётся появиться здесь. А мне спешить некуда… Хоть двое суток буду сидеть тут, но дождусь его…»

Олива незаметно провела рукой в кармане по лезвию ножа и сжала пальцы на его рукоятке.

«Буду сидеть здесь, сидеть… и завтра, и послезавтра… сидеть до тех пор, пока не убью его… а потом себя…»

Сердце бешено заколотилось. Олива судорожно сжала рукоятку ножа, зажмурилась, сильно сжав зубы.

«Убить?.. Хватит ли у меня духу, чтобы сделать это, и довести дело до конца? — пронеслось в её голове, — А ну как кто помешает? Боже, только не это…»

«…А как тогда? Как же жить дальше с таким грузом?.. С позором, несмываемым на всю жизнь? Рогоносица… Хуже этого унижения, кажется, и придумать нельзя! Но уйти самой, не утащив его, обидно как-то. Он должен ответить за всё, за всё… За мою разбитую, разрушенную жизнь… Разве этого мало?..»

«…Я поцелую его, в последний раз, обниму одной рукой, а другою незаметно приставлю нож к темени… Главное, быстро, резко воткнуть, как открывашку в консервную банку — рраз! И всё… Второй удар будет по горлу, от уха до уха — вжжик! Главное — быстро, точно. А потом — тут же, не медля ни секунды! — то же самое проделать и с собой… Больно не будет, нет… Я же разрезала себе руку вдоль и поперёк — это ни капельки не больно…»

Страшно убивать? Страшно умирать самой? Секунда — и Оливе показалось — да, страшно. Ей хотелось, чтобы вечно длилось это сидение на лестнице, целую вечность длилось. Мороз по коже продрал: а ну как не получится? Трудно убить себя, ещё труднее убить того, кто ещё хочет жить.

Олива не знала, сколько времени так прошло, в трансе. Может, час, а может, два. Может, пять часов. Сон сковал ей веки. Оставалось сидеть и ждать.

«Буду сидеть здесь, сидеть… День, ночь, завтра, послезавтра… Целую вечность буду сидеть здесь, и никуда отсюда не уйду…»

…Она проваливалась в черноту. Шла босиком по нефтяным облакам, тонула в них и снова выплывала, задыхаясь и рыдая. Её качала, словно огромная страшная колыбель, чёрная волна. Как в детстве бабушка пела — спи, моя радость, усни…

«Бабушка, дорогая, ты спишь и не видишь, что они сделали со мной! Ты не знаешь, что внучка твоя пала так низко, что никогда уж больше не поднимется из этой бездны мучений и ужасов… Ты не знаешь, в чьи руки попала я, ты не видишь, как он изуродовал меня, во что превратил! Никто не вступится, никто… Он не имеет права жить! — А ты что за судья? — Молчи! Ценою жизни купила я себе это право…»

Олива сидела, скорчившись, на ступеньках лестницы и, шевеля губами, смотрела в противоположную стену затуманившимся взглядом. Для неё уже не существовало ни времени, ни реальности — сидя тут, под дверью его квартиры, она даже не заметила, как тихо сошла с ума.

«Друзья мои, зачем вы полюбили меня? Я конченый человек… Ты нужна нам… Огромные, голубые глаза Тассадара, красивая его улыбка… Полный любви взгляд Даниила — „Отпусти грустные мысли“… Ярпен, его стихи…

…И в сердце зазвучит по-новому струна… тебя я вижу… выходи, моя весна…

И над ними — Салтыков, протягивает руки — „Мелкий, я люблю тебя, мелкий!“ Убить его? Господи прости! Я люблю его…»

— Олива!

Она встрепенулась до последнего нерва. Ярпен, Никки, Гладиатор, Хром Вайт… Зачем они здесь? Как поняли, что она тут? И Салтыков вышел из квартиры, разговаривая по мобильнику…

— Да, Кузя, да! Да, щас с Оливой разбираюсь… Окей, будь на связи.

— Мелкий, иди домой, — отрезал Салтыков.

Олива подняла на него глаза. Он был как в тумане.

— Ты… ты гонишь меня?

— Ннет, но… иди домой, мелкий. Послушайся своих друзей.

— Я никуда отсюда не уйду. Я буду сидеть здесь день, ночь… завтра, послезавтра… Я никуда не уйду отсюда… Я всё время буду здесь сидеть.

— Ярпен уведёт тебя…

— Не уведёт, — заявила она.

— Тогда тебя заберут в милицию.

— Похуй. Пускай забирают. Сама я отсюда не уйду.

У Салтыкова зазвонил мобильник.

— Выключи телефон, — потребовала Олива.

Салтыков выключил.

— Зачем ты дал мне надежду? Зачем говорил что любишь? Зачем издевался надо мной?! — возопила она.

— Я ошибался. Я это признаю. Прости меня.

— Я не могу тебя простить. Ты же не можешь меня простить за вчерашнее?

Салтыков отрицательно помотал головой.

— Вот и я не могу тебя простить за сломанную жизнь…

— Но я же признал свою ошибку…

— Ошибки надо не признавать. Их надо смывать, — Олива незаметно провела пальцем по лезвию в кармане, — Что же ты не обнимешь меня?

— Я не хочу подавать тебе надежду. Всё кончено.

— Но я с этим не согласна!

— Я одного не могу понять. Неужели на мне свет клином сошёлся? У тебя ведь столько друзей…

— Ты же сам мне все мозги запутал!

— Ну прости, я тогда не думал…

— Значит, я за тебя должна была думать?!

Салтыков молчал, избегая глядеть ей в глаза.

— Зачем ты обманул меня? — воскликнула Олива, — Я же знаю, что у тебя есть баба! Зачем же надо было так врать?! Зачем? Зачем???

— Кто тебе сказал?

— Неважно.

— Это… это неправда… Кто тебе сказал? Майкл?

— Я же говорю — неважно. Ты опять мне врёшь!

— Хватит, Салтыков, — вмешался Ярпен, — Перестань мучить Оливу. Скажи ей, наконец, всю правду. Ты же не любишь её…

— Ярпен, я не могу ей сказать этого, — оправдывался Салтыков.

— Это в конце концов не по-мужски. У тебя хватало смелости морочить ей голову, но почему-то не хватает смелости сказать ей правду…

— Я уже всё сказал. Между нами всё кончено. Я больше не буду доставать её звонками и смсками.

— Ты так легко отказываешься от меня? — воскликнула Олива.

— Мы с тобой чужие люди. Между нами нет ничего общего.

Олива досадливо оглянулась на своих друзей. Они стояли рядом и мешали ей. Она попросила их уйти, но они не ушли, а лишь поднялись по лестнице этажом выше и остались стоять там.

Салтыкову трудно было говорить. Он мямлил неразборчиво, словно каждое слово стоило ему титанических усилий. Ему легко было врать Оливе про любовь по смскам и по телефону, зная, что она далеко, за тысячу километров; но теперь, когда она стояла в двух шагах от него, и с перекошенным от боли лицом смотрела ему в глаза, он не мог выговорить ни слова. Врать было уже бессмысленно, да и невозможно, а правда тяжёлым комом застревала у него в горле.

— Скажи мне честно… — сказала Олива, пристально глядя в его глаза, — Я… действительно не нужна тебе?

Салтыков что-то пробормотал себе под нос. Она хотела услышать «нужна», хотела удостовериться в этом…

— Я не понимаю тебя! Говори отчётливо! — потребовала Олива.

— Н-нужна…

— Что?

— Не нужна!

— Ещё раз. Я не поняла… что ты сказал?..

— Я сказал, что ты мне не нужна.

Мир лопнул у неё перед глазами. Олива забыла, зачем пришла сюда. Это был заведомо точный удар, и он вырубил в ней всё.

— Когда ты это понял? — выдавила из себя она, — Ты это понял до Нового года?

— Да.

— Зачем же ты продолжал меня обманывать тогда, что мы поженимся и будем вместе?

— Это было сложно… Я не хотел лишать тебя надежды…

— Ты женишься на другой? Отвечай правду! Ты сможешь жениться на другой женщине?!

— Д а.

— Ты не любишь меня?..

Молчание.

— Салтыков, отвечай уже, и мы уйдём, — не выдержал Ярпен.

— Да. Я не люблю тебя.

— Всё. Он сказал правду. Теперь мы уходим, Олив, — Ярпен тронул её за плечо.