Еще секунду назад готовая драться до последнего, я зависаю и чувствую себя крайне глупо.

– Ты назвал меня слоном, – напоминаю я, складываю руки на груди.

– Нет, я сказал, что ты топала, как слоник. Маленький такой, но было слышно.

– Чтобы ты знал, слоны ходят бесшумно.

– Так чего обиделась?

Нет, ну он точно невозможный! Хотя ситуация реально тупая. Потому что Ника вроде как мои детские комплексы не касаются. И я ведь считала, что давно с ними справилась. Мне хочется обидеться, но уже не получается. Особенно после слов про тигрицу. Вроде снова назвал животным, но… Как-то по-другому. Тигры вообще красивые.

Тогда в чем подвох?

– Завтрак, – напоминает Омельчин. – Решай, пока я добрый.

– Омлет, – выбираю, топая обратно.

– Хорошо.

– А еще кофе, – добавляю, – и серьезный разговор.

– Насколько серьезный? – интересуется Ник, разливая смузи по бокалам и подвигая один ко мне, а сам приступает к приготовлению яичницы. У него это получается ловко, будто у заправского шефа.

Впервые пробую овощной смузи: напоминает нечто среднее между густым супом и хорошо перемолотым салатом. Но ничего так, есть можно.

– О моем вчерашнем возвращении домой.

– Хочешь извиниться за опоздание? – спрашивает он, орудуя венчиком.

– Нет! – возмущаюсь я, опуская бокал на стол с таким звучным «дзынь», что тут же опасаюсь за их сохранность. И стола, и бокала, и смузи в последнем. – Хочу сказать, что ты не прав!

Он вскидывает брови вверх, но от своего занятия не отрывается.

– Если хочешь, говори. Я тебя слушаю.

Это сарказм или показалось? В всяком случае, приободренная таким началом, вспоминаю все собственные доводы, которые придумала ночью:

– Я целиком и полностью согласна с правилом насчет уборки и мытья посуды, и с тем, чтобы не приглашать никого в гости. Потому что это твоя квартира, и это напрямую касается тебя и твоего комфорта. Но я совершенно против правила, где должна возвращаться к какому-то определенному времени. Потому что это уже касается меня и только меня. Моей личной жизни, которая тебя не касается.

Выдыхаю, как после выныривания из-под воды. Я все сказала, и это было не так уж сложно.

– Почему не касается? – интересуется Ник. – Ты со мной живешь.

– Не с тобой, а в твоей квартире, – поправляю я.

– Все и всё в моей квартире меня касается. И я за тебя в ответе.

– Угу. Слоник, которого ты приручил. Омельчин, ты сам себя слышишь? П-ф-ф.

Ник оставляет миску со смесью в сторону, его взгляд тяжелеет.

– Елизавета, ты не забыла, о чем говорила мне? Про учебу и большую мечту. Прошла всего неделя, а ты снимаешь парней, и мы сейчас не про фотографии.

– Нет, не забыла, – заявляю я, хотя моя выдержка вот-вот лопнет.

Становится совестно. Всего на мгновение. Потому что мне действительно стоит думать исключительно об учебе. Но я же не виновата, что встретила Влада именно сейчас, не через полгода, а в день своего прилета в Москву.

– Я учусь, – продолжаю, – а еще работаю, знаешь ли. Снимаю парней и девушек, но не в том смысле. На что я, по-твоему, всю неделю покупаю продукты? Но мы уже однажды выяснили, что ты мне не отчим, и не брат, чтобы интересоваться моей личной жизнью.

– Значит, личная жизнь? – уточняет Ник.

– Да, – киваю я. – Поэтому я хочу, чтобы ты отменил дурацкое правило про девять часов!

Он как ни в чем не бывало достает сковороду из кухонного ящика, ставит ее на большой огонь и выливает на нее смесь для омлета.

– Мне нужен достаточно веский аргумент, чтобы его отменить.

Что?!

– Аргумент?

– Да. Если ты будешь возвращаться поздно, то не сможешь хорошо учиться. Поэтому либо бросишь учебу, либо тебя выгонят из группы. И прощай мечта.

Внутри меня неприятно холодеет, потому что братец озвучивает мой самый-самый страх. Но я тут же отгоняю подобные мысли прочь. Нельзя же все время бояться: так ничего и не сделаешь. Поэтому меня все больше бесит этот разговор и непробиваемость Омельчина. Тем более что пока я злюсь, он как ни в чем ни бывало обжаривает омлет с двух сторон.

Аромат такой, что даже гордость не позволяет отказаться. Так что я подтягиваю к себе одну из тарелок, которые он ставит на стол.

Первый кусочек омлета тает во рту, и я довольно жмурюсь.

– Вкусно? – спрашивает Омельчин.

– Очень. Где ты научился так готовить?

– Когда живешь один, приходится полагаться на себя.

Мы молча жуем какой-то время, и я с тоской понимаю, что когда-то мечтала именно о таких домашних завтраках. Но то время было и прошло.

Поэтому я встречаю внимательный взгляд Ника и возвращаюсь к нашему серьезному разговору:

– Я не собираюсь приходить поздно или пренебрегать учебой, но я и не хочу вести жизнь затворницы в свои лучшие годы.

– Лучшие годы?

– Да, – продолжаю. – Только не говори, что ты не занимался сексом в девятнадцать?

Омельчин на монаха не тянул. Ни когда я увидела его впервые, ни сейчас – тем более. Так что ни за что в это не поверю, сколько бы он мне тут не втирал про важность обучения!

Но я все-таки в глубине души рассчитывала его поразить своей раскованностью. Ну, вдруг он там омлетом подавится. А нет, только хитро прищуривается, вилку в сторону откладывает и делает глоток из своего бокала.

– Занимался, взрослая девочка. Кто же им не занимается?

Кто-то может им и занимается, я – пока нет.

– Только ты уверена, что твой выбор – правильный?

Омельчин непробиваемый, а вот я едва не давлюсь смузи. Захожусь в кашле, и Ник тянется через стол и стучит ладонью по моей спине.

– Уверена, – отвечаю сквозь выступившие на глаза слезы. – Только ты уверен, что мы о том говорим?

– Почему же не о том? Об аргументе.

– Нет, – возражаю я. – О моей личной жизни, которая не просто так называется личной. Еще скажи, что ты должен одобрить Влада!

Теперь прищур Ника становится хищным. Он весь словно подбирается, как перед броском. А еще меня тигрицей назвал!

– Значит, Владик, – говорит он так, будто имя парня – страшное ругательство. –  Я запомню. Кто он вообще такой?

– Мы вместе учимся.

– Студент?

Почему я не могу встречаться со студентом, тем более с таким крутым парнем, как Влад? С какой радости я вообще должна отчитываться, кто он такой?!

– У него свой бизнес, – замечаю ехидно.

– И какой же?

– Тату-мастеркая.

– Даже так, – хмыкает Ник, но мне мало верится, что ему действительно интересно слушать о Владе. – Возвращаясь к твоему вопросу… Как ты правильно сказала, тебе девятнадцать, думаю, любитель кусаться – не тот вариант, ради которого стоит не спать ночами.

Да как он… Как он смеет мне что-то указывать? Целоваться или кусаться!

Можно сказать, что это я люблю кусаться. Пора закрыть этот разговор, но во мне вдруг вспыхивает обида. Он считает, что я не разбираюсь в парнях?! Я в них разбираюсь!

– Влад целуется лучше, чем кто-либо, – с небрежной улыбкой сообщаю я Омельчину и складываю руки на груди. – Это сойдет за аргумент?

Я надеюсь, что он наконец-то отстанет, и внутри ликую, когда Ник поднимается. Но вместо того, чтобы уйти… мыть посуду, например, сводный брат огибает угол стола и оказывается еще ближе ко мне.

– Что-то я теперь сильно сомневаюсь, что ты многих целовала, тигрица.

– Я достаточно целовалась, чтобы увидеть разницу, – заявляю я, и мысленно ругаюсь на свой дрогнувший голос. Хотя как тут не дрогнуть, когда в полуметре стоит наполовину голый Омельчин.

Уже не в полуметре! Между нами оказываются считанные сантиметры, прежде чем я прихожу в себя и упираюсь ладонями в его грудь и сдавленно интересуюсь:

– Что ты делаешь?

– Исправляю твою статистику поцелуев.

Кожа под пальцами такая огненная, что я едва не отдергиваю руки, чтобы не обжечься. Но тогда между мной и Омельчиным не останется даже крохотного расстояния.

– Ты – что?!

– Расслабься, взрослая девочка, – интимным шепотом приказывает он.

Пытаюсь отодвинуть его от себя или хотя бы отодвинуться самой, но Ник будто читает мои мысли и кладет ладони на столешницу, по обе стороны, поймав меня в своеобразную ловушку. Единственный путь – вниз, но это даже выглядеть будет  неприлично.

– Эй, это неправильно, – напоминаю я.

– Разве?

– Я ничего такого не хотела!

– Да ну?

Ладно, хотела! Но ни за что в этом не признаюсь. Раньше я много чего хотела. Когда-то давно я мечтала о поцелуе с Ником, но сейчас до меня окончательно доходит мысль, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО собирается меня поцеловать.

Свежий аромат лосьона после бритья, запах кожи, запах мужчины. Жар его тела. Взгляд глаза в глаза. Вблизи они у него не такие темные, а со светлым ободком радужки ближе к центру. Все это заставляет мое сердце качать кровь по венам с утроенной силой. Он ко мне не прикоснулся, а у меня уже голова кружится.

– Что ты теряешь, Вета? – насмешливо интересуется этот засранец. – Если мой поцелуй окажется хуже, сможешь возвращаться домой, когда захочешь.

Он смеется.

Пока я тут в глубоком ауте, он надо мной смеется!

Омельчин настолько уверен в своей неотразимости, что рассчитывает выиграть наш спор? А еще в очередной раз доказать, что я маленькая глупая девочка.

Это приводит в чувство, отрезвляет, и мой ступор окончательно машет ручкой. Ну мечтала я об этом поцелуе, угу, но где-то там в мечтах все и закончилось, а в реальности все может оказаться совершенно другим. Слюнявым, пресным и без бабочек в животе.

Поэтому я принимаю вызов в потемневших глазах, притягиваю его к себе и целую первая. Ударяюсь губами о губы, прижимаюсь сильно-сильно к твердому рту. Вот, как тебе такое?!

Мне нужно всего лишь продержаться несколько секунд, потом сказать, что Ник целуется ужасно, и клятое золушкино правило останется в прошлом! Смогу возвращаться домой, когда захочу, и встречаться, с кем угодно.

Я смогу, я все смогу.

И у меня правда получается, потому что мужчина даже не пытается ответить на поцелуй, приоткрыть рот или перехватить инициативу. Вместо того, чтобы отодвинуться, я зарываюсь пальцами в его волосы на затылке и провожу языком по сомкнутым губам, сухим, слегка обветренным, но безрезультатно. Не то чтобы я хотела поразить его опытом, но по-моему мнению, в этом действии должны участвовать оба. А тут выходит слишком легкая победа с каплей разочарования.

– Не хочу снова обижать твою гордость, Омельчин, – говорю я, распахнув глаза и встречаясь с ним взглядом, – но это самый странный поцелуй, который у меня когда-либо был.

Брови Ника приподнимаются.

– Это был поцелуй, взрослая девочка?

– А что это по-твоему было? – раздражаюсь я.

– Больше напомнило нападение, – пожимает он плечами. – В конце что-то начало получаться, но ты как-то быстро сдалась. Я не удивлен, что вы с Владиком, как любители кусаться, нашли друг друга.

Кажется, я багровею до кончиков волос, а они у меня и так красные. От злости багровею. На него и на себя. Потому что повелась на провокацию, целью которой было показать, насколько я для него… никакая!

– Если бы ты не изображал истукана, – рычу я в новой попытке оттолкнуть этого изображающего холодильник гада, – то может быть что-то и почувствовал бы! А теперь пропусти меня.

Так как Омельчин продолжает стоять, как стоял, то я жду, когда же он отойдет в сторону.

– Я выиграла, – напоминаю.

– Нет, ты просто сделала свой ход. Теперь моя очередь.

– Мы так не…

– Договаривались? – перебивает он. – Речь шла о моем поцелуе, но мне нравится, когда девушка проявляет инициативу.

Почему-то мысль о других девушках, проявляющих инициативу рядом с Омельчиным, не просто раздражает, она меня зверски бесит: и сама мысль, и эти другие. Хочу сказать, что у меня была причина его поцеловать. У меня на кону возможность возвращаться не до девяти, а когда захочется! Но наталкиваюсь на темный взгляд, и все мысли резво выпрыгивают из моей головы, как пассажиры с идущего ко дну судна.

Ник не двигается, не пытается меня лапать или набрасываться с поцелуями. Он просто скользит глазами по моим губам, вызывая во мне странные чувства. Только от одного этого взгляда мой пульс зашкаливает, а во рту пересыхает от волнения. Если можно целовать взглядом, именно это он сейчас и делает.

Я себя одергиваю: ведь я только что целовала его, и ничего.

Точнее, пусть целует сколько влезет. Я смогу остаться такой же равнодушной!

Посижу таким же холодильником, еще и глаза закрою. Пусть буравит меня взглядом, если ему так хочется…

Тем неожиданнее оказывается прикосновение его губ к скуле. Я даже подпрыгиваю на месте, когда согревающее дыхание ласкает ухо и кожу шеи ниже, мигом покрывающуюся мурашками. Ник втягивает воздух ноздрями, будто мой запах самый возбуждающий аромат на свете, а потом едва скользит губами по линии подбородка, тем самым заставляя меня запрокинуть голову. Он вот-вот отыщет мой рот, но снова «промахивается», прижимаясь гладко выбритой щекой к моей щеке.