Хочу процитировать фразу Капитана Америки: «Не выражайся!», но захожусь в кашле. А потом и вовсе обо всем забываю, потому что Ник подхватывает меня на руки и куда-то несет.

Ага, снова в свою пещеру. В смысле в спальню. На мягкую кроватку с потрясающе прохладным простынями. Если бы моя голова не чувствовала себя так, будто я залезла под большой колокол, а потом попросила по нему со всей силы треснуть, то было бы почти идеально.

Омельчин куда-то уходит, но быстро возвращается… Или это мне кажется. Потому что панорамные окна показывают ночь, а я вообще не представляю, сколько сейчас времени. Да и не все ли равно. Ник ставит подушки «на ребро», подтягивает меня к изголовью кровати и вручает чашку с чем-то кисло-ядрено-жгучим. Я кашляю от первого глотка, кипятком сползающего в желудок. Зато глаза открываются, и я могу даже рассмотреть мужчину, сидящего на краю постели.

– Что это за фигня?!

– Лайм, имбирь, зеленый чай.

– Фу, гадость!

– Зато работает.

– Вот сам и пей! – вручаю ему чашку.

Донельзя спокойный Омельчин поднимает бровь:

– То есть выздоравливать и возвращаться на учебу ты не хочешь?

Изверг!

Приходится вернуться к острой фигне и быстро ее выпить. Быстро не выходит, потому что кажется, что она обжигает все внутри. Но с каждым глотком становится и правда легче. Чуточку. Вот если бы еще голова не болела, и платочки я где-то забыла и теперь шмыгаю носом.

– Ты как? – интересуется он.

– Мне хреново.

– И когда ты обнаружила, что тебе хреново?

Кашлять я начала еще ночью, а вот насморк настиг меня по дороге в Школу. Но я не собираюсь отчитываться перед Ником.

– Отстань, – отмахиваюсь я и сползаю по подушкам. – И вообще тебе нельзя оставаться рядом. Вдруг это грипп?

– У меня крепкий иммунитет.

Невозможный!

Я закатываю глаза и бросаю в Омельчина подушкой. Правда с моими нынешними силами ему вряд ли больно. Но мне уже все равно, я куда-то проваливаюсь… Вот только провалиться не дают чужие руки, стягивающие с меня джинсы. Хочется снова спросить: «Что за фигня?», но на это тоже нет сил. Краешком сознания отмечаю, что сейчас Ник может делать со мной все, что захочет. Если его, конечно, возбуждают такие бревнышки, как я сейчас. Об этом я тоже хочу ему сказать, но в следующую секунду выключаюсь.

Просыпаюсь глубокой ночью. Теперь меня всю колотит, и даже плотное одеяло и пижама не спасают от холода. Стоп! Откуда на мне пижама? Впрочем, неважно. Сейчас все не важно, потому что из многострадального стертого носа снова соплепоток и в горло будто иголок натыкали. Но на тумбочке возле кровати коробка с салфетками, а на мой кашель откуда-то появляется Омельчин, он заставляет меня выпить какие-то таблетки, укутывает в одеяло.

Мне то холодно, то жарко. То стучу зубами, то скидываю с себя одеяло. И так долго-долго.

Просыпаюсь я от голоса Ника. Он звучит приглушенно, но все равно пробивается сквозь сон. Омельчин разговаривает с кем-то по телефону, а точнее, ругается.

Разворачиваюсь из кокона одеяла и потягиваюсь: сегодня в голове пусто, но сейчас нет ощущения, что в виски забили гвозди. На мне действительно моя пижама и больше ничего, даже белья, но сейчас это вызывает только раздражение.

Поднимаюсь, и пусть меня слегка шатает, плетусь в бильярдную. Не знаю, который сейчас час, но может успею выпить чай или вот той ядерной фигни, которой отпаивал меня сводный братик. Но скрыться за занавеской своей комнаты не успеваю, натыкаюсь на небритого и злого Ника:

– Зачем ты встала?

– Как зачем? Мне надо на учебу. Сколько вообще времени?

– Час дня.

– Час?! – мое рычание напоминает вой охрипшего тигра, а осознание факта, что я проспала полдня заставляет забегать в панике. – Почему ты меня не разбудил?

– Может, потому что ты болеешь?

– Это, блин, не оправдание!

Я врываюсь в бильярдную и хватаю джинсы, висящие на стуле.

Жопа! Какая жопа! Я уже упустила полдня занятий.

А главное сегодня пасмурно, и вообще фиг поймешь, сколько времени. Я почти стягиваю шорты, и вскрикиваю, когда Ник входит в комнату без стука. Приходится быстро натянуть их обратно.

– Омельчин!

– Вета, ты болеешь. Какого хрена ты куда-то собралась?!

– Мне надо учиться.

– Сначала выздоровеешь, потом будешь учиться.

– Ты не станешь указывать, что мне делать!

Ник складывает руки на груди, преграждает мне дорогу к выходу и говорит:

– Сегодня ты остаешься дома.

Я просто офигеваю от такого поворота, но по взгляду Омельчина вижу, что спорить с ним бесполезно. То есть если я попытаюсь взять его штурмом, то ничего из этого не выйдет. Потому что сил в себе я совсем не чувствую: меня по-прежнему шатает, и очень хочется пить. Но раз я держусь на ногах, значит, не так все страшно?

– Ладненько, – тоже складываю руки на груди, копируя его позу. – Тогда я уйду из дома, когда уйдешь ты.

Пусть я пропустила первую половину дня, есть еще вторая. И рабочая съемка после учебы. Осталось только дождаться, когда Ник свалит…

– Сегодня я работаю дома, – «обнадеживает» меня Омельчин. В подтверждение его слов, у него звонит телефон.

Вот никогда не сообщай о своих планах врагу! Никогда!

– Возвращайся в постель, – говорит Ник. – Я принесу таблетки.

– Иди в задницу, папочка!

Омельчин никак не реагирует на мой выпад, и я морщусь. А когда все-таки спускаюсь на кухню, на разведку, заодно за своим рюкзаком, который так и остался внизу, понимаю, что незаметно сбежать из квартиры не получится, потому что Ник работает из гостиной.

Тогда я меняю свое первоначальное решение переместиться в бильярдную и оккупирую его кровать: она больше и мягче. Отменяю съемку, а затем звоню в Школу и предупреждаю, что сегодняшний день пропущу, но завтра точно буду. Администратор желает мне поправиться, и я тоже очень этого хочу. От противопростудного не отказываюсь, потому что чем раньше приду в норму, тем лучше. Поэтому большую часть времени я либо проваливаюсь в сон, либо сражаюсь с насморком.

Когда просыпаюсь в последний раз, за окном темно, а мне хочется есть. И кажется, насморк побежден.

– Ты как? – Ник отрывается от ноутбука, и я замечаю на нем очки. Днем их точно не было, но тогда он решал все вопросы по телефону. Пальцы зудят запечатлеть его на камеру именно таким. Как я и думала, даже в очках он сексуален, и от этого осознания я слегка подвисаю. На пару минут.

– Я с тобой не разговариваю, – говорю и иду, куда шла, то есть на кухню.

– Потом скажешь спасибо, – доносится мне в спину.

– Вот не надо про «спасибо»!

Я реально хочу огреть его сковородой с ужином, но ужин жалко. Поэтому разогреваю еду. Омельчин ко мне присоединяется, жаль, уже без очков, и мы молча едим. Точнее, я пытаюсь не замечать его пристального взгляда и напряженной обстановочки. Я не привыкла молчать, но держусь и очень горжусь этим.

– Какой твой любимый режиссер? – внезапно спрашивает он, делая для меня лаймово-имбирную бурду.

– Кристофер Нолан, – отвечаю раньше, чем успеваю прикусить язык.

– Интересный выбор.

Ладно, раз уж мне все равно скучно.

– Люблю атмосферные фильмы, а у него они все такие.

– Мне нравится Тарантино.

– Серьезно?

Ник приподнимает брови:

– Что не так?

– Да. Нет. В смысле, тебе подходит.

Омельчин загружает посуду в посудомоечную машину и склоняется ко мне.

– Раз мы застряли дома, предлагаю посмотреть фильм.

– Для взрослых?

– Ты сама это сказала. Но я предпочитаю заниматься сексом, а не смотреть, как им занимаются другие.

Я поднимаю руки:

– Всё-всё! Не надо подробностей. Я соглашусь с одним условием. Ты мне будешь должен фотосессию.

Омельчин хмурится, и я добавляю:

– Я хочу поснимать тебя в очках.

– Сейчас?

– Э-м-м, нет. Когда побреешься.

– Идет, – соглашается Ник.

Мы смотрим «Начало» на большом экране в гостиной. Ну как смотрим, я больше наблюдаю за мужчиной рядом. Любимый фильм с Лео я и так десять раз видела, а вот Омельчина так близко не разглядывала, хотя между нами метр диванного пространства и большая миска попкорна.

Интересно, почему он остался сегодня дома и заботился обо мне? Судя по тому, какой уставший и периодически трет глаза, еще и ночь из-за меня не спал. И вряд ли делает все это исключительно ради секса со мной. Я сейчас такая секси, что только детей пугать.

Вот! Снова это чувство, что я не одинока, и почему-то оно возникает именно рядом с ним. Рядом с Ником.

Так и поверишь, что четвертое желание исполнилось.

Семья.

Я хотела семью, в которой не буду чувствовать себя лишней. И не будет одиночества.

Фильм я не досматриваю, засыпаю раньше. И только чувствую, как Ник несет меня наверх.

А утром просыпаюсь под кашель Омельчина.

Болеющий Ник – злой Ник.

Это я успеваю понять минут за десять, а за день моя уверенность только крепнет.

Утром у меня спала высокая температура, и пусть слабость во всем теле еще осталась, кажется, мой организм переборол все-таки заразу. Зато она радостно перекинулась на Омельчина, потому что теперь хреново ему. И если следовать его логике, то теперь хреново должно быть всем вокруг. Зачем-то наорал на кого-то по телефону, потом просверлил меня ненавидящим взглядом, когда я принесла лекарство, и морщился, пока пил. После и вовсе собрался на работу.

– Куда? – спрашиваю я.

– У меня встреча.

– А у меня лапки! И вообще учеба, а ты меня вчера никуда не отпустил.

Теперь мы оба сверлим друг друга взглядами. Пока Омельчин не отодвигает меня в сторону. На его лбу испарина, глаза нездорово блестят, но этот упоротый придурок все равно собирается идти по своим делам. Но и я не собираюсь бездействовать. Поэтому выхватываю его телефон, когда он снова оживает от нового звонка и несусь на первый этаж, перепрыгивая через ступеньки. На экране высвечивается «Макс», и я провожу пальцем, принимая вызов.

– Макс, здравствуйте, – говорю быстро, пока Ник не догнал, а он уже со страшно грозным видом спускается по лестнице. – Никита сегодня не сможет с вами встретиться. Он очень сильно заболел.

– Вета! – рявкает Омельчин. – Верни телефон!

– Привет. – У Макса приятный голос, и кажется, он даже не слишком удивлен. По крайне мере, в ступор не впал. – А с кем я разговариваю?

– Я – Вета. Его сводная сестра.

– Сестричка, – понимающе смеется Макс. Что он там понимает? Ник обо мне рассказывал?  – Надеюсь не смертельно?

– Нет. У него грипп.

– Тогда пусть выздоравливает.

В этот момент Омельчин подбирается ко мне и перехватывает за талию: даже болеющий Ник очень сильный, так что в неравном бою за телефон я сразу проигрываю.

– Макс, – говорит он, – я в норме… Нет, приеду.

Ник хмурится, слушая собеседника, но все-таки выдает:

– Хорошо. Пусть будет под твою ответственность… Мне и правда хреново… Какая нафиг медсестра? Посмотрел бы я на тебя… Ага, с градусником в заднице!

Он смотрит на меня зло, будто это я во всем виновата, а потом швыряет телефон на диван.

– Вот не надо было меня целовать! – заявляю я.

– Не надо было бегать босиком, – ворчит Ник.

– Все! – командую я. – Теперь моя очередь играть за доктора. Марш в постель, а я буду тебя лечить!

Мне нравится сама идея лечить Омельчина. Честно, очень хочется отыграться на нем за вчера. Ну вот очень!

– Тебе никуда не нужно? – он приподнимает бровь.

Мне нужно на учебу, но я оставить Ника в одиночестве, когда сам он заботился обо мне, не могу. Совесть не позволит.

– Нет, – качаю головой. – Сегодня я вся твоя.

Ник прикрывает глаза и со стоном падает на диван вслед за своим телефоном. Я плюхаюсь рядом: уверена, в таком состоянии, как мы с ним сейчас, можем разве что изображать диванные подушки.

Внизу мы и проводим большую часть дня – в гостиной или на кухне. Победив слабость, я готовлю овощной суп. Перетаскиваю вниз ноутбук и разбираю домашнее задание, сидя на любимом стуле. Омельчин тупит в телевизор или в телефон, но чаще спит. Тогда мой взгляд цепляется за его черты. Взлохмаченные волосы, расслабленные мышцы, маленький порез на подбородке (видимо, чувствовал он себя утром совсем неважно, но все равно побрился). Только губы сжимает упрямо даже во сне.

Я все чаще вспоминаю наш разговор, а еще много всяких мелочей, которые я всячески игнорировала, и которые и не мелочи вовсе. Например, то, что он позволил остаться в его квартире. Поддержал, когда я готова была бросить учебу. Защитил меня от Влада. Готовил завтрак. Ухаживал за мной во время гриппа.

Вспоминаю и раздумываю: то ли у меня снова температура, то ли я считаю, что у нас с Ником действительно может что-то получиться. Удивительно, но эта мысль не дает мне покоя, и в то же время не кажется неправильной. Скорее неправильным кажется то, что я не даю ему шанса. Заодно и себе.