Маргарет Лерой - Жена солдата

Жду, пока она сделает несколько глотков чая.

- Эвелин... я решила. Мы с девочками уедем.

Она ничего не говорит, смотрит на меня. Вижу недоумение в ее карих, цвета хереса, глазах. Для нее это новость, несмотря на то, что мы говорили об этом много раз.

- Я отведу тебя в Ле Рут. Будешь жить с Фрэнком и Энжи. Энжи присмотрит за тобой, пока нас с девочками не будет...

- Энжи ле Брок выходит на улицу в бигудях, - говорит она.

Ее голос тверд, словно неодобрение поведения Энжи дает Эвелин уверенность в этом изменчивом мире. Дает ей возможность за что-то цепляться.

- Да, она так делает, - отвечаю я. - Но у Энжи доброе сердце. Она хорошо о тебе позаботится. Я отведу тебя туда после завтрака, как только соберу вещи.

Порой замечаю за собой, что разговариваю с ней, как с ребенком. Тщательно проговариваю слова.

Она выглядит растерянной.

- Нет. Только не после завтрака, Вивьен.

Как будто я сказала что-то неприличное.

- Да, именно после завтрака, - говорю я ей. – Сразу, как только упакую твои вещи. Потом мы с девочками отправимся в город, чтобы сесть на корабль.

- Но, Вивьен... это действительно слишком быстро. У меня есть еще пара-тройка дел. Я управлюсь до следующей недели, если тебя это устроит.

Во мне бьет неистовая энергия. Это так сложно - пытаться быть терпеливой. Сейчас, когда я уже приняла решение, меня одолевает панический страх, что мы можем опоздать на пристань.

- Эвелин, если мы едем, то именно сегодня. Из Уэймута придет корабль. Но с сегодняшнего дня больше кораблей может и не быть. Мы не имеем права так рисковать.

- Им это вряд ли поможет, правда? Торопить нас? Они не очень-то рассудительны, Вивьен.

- Все солдаты ушли, - говорю я ей. - Нас некому защищать...

Остальную часть приговора я произнести не в силах. О том, что могут прийти немцы.

- Ох, - произносит она. - Ох.

Потом озарение освещает ее лицо. У нее был взгляд, словно она что-то поняла.

- Юджин должен быть здесь, - говорит она.

- Юджин воюет, ты же помнишь? - говорю я, как можно мягче. - Он уехал, чтобы присоединиться к армии. Он очень смелый.

Эвелин качает головой:

- Как бы мне хотелось, чтобы он был здесь. Юджин знал бы, что делать.

Кладу руку на ее запястье в знак утешения, что абсолютно бесполезно: какое утешение я могу предложить ей, если обожаемого ею сына нет рядом? 

* * *

Делаю девочкам тосты на завтрак. Оглядываюсь, кухня знакома до мельчайших деталей: кухонное полотенце висит на ручке печки, стоят баночки с изюмом и мукой.

На стене висит рисунок Маргарет Таррант (рождественский подарок Эвелин для Бланш) — младенец Христос, окруженный ангелами. Это немного сентиментально, но я люблю это изображение. Люблю за неподвижное благоговение ангелов и замечательный мягкий цвет их резных крыльев. Они дымчатого, голубоватого оттенка розмарина.

Интересно, я когда-нибудь увижу все эти вещи снова. Если да, то какой станет наша жизнь в неопределенном будущем? Я возношу короткую молитву ангелам.

В кухню, потирая глаза со сна, спускаются девочки. От них исходит запах теплой постели. Альфонс подходит к Милли и принимается нарезать вокруг нее круги. Она наклоняется, чтобы погладить его, утреннее солнце блестит в ее темных шелковистых волосах. На солнце видна вся их рыжина.

- Значит так, девочки. Мы уезжаем, - говорю я им. - На корабль мы садимся сегодня. Он довезет нас до Уэймута, оттуда на поезде доберемся до Лондона.

Лицо Бланш вспыхивает, словно включается свет.

- Да, - говорит она с трепетом в голосе. - Но тебе нужно было принять это решение чуть раньше, мама. Я бы тогда помыла волосы.

- Вы должны собраться очень быстро, - говорю им. - Сразу после завтрака. Возьмите нижнее белье, зубные щетки и всю одежду, что поместится.

Для Милли я приготовила саквояж, а для Бланш небольшой кожаный чемодан Юджина. Бланш потрясенно смотрит на него.

- Мам, ты что, шутишь, что ли.

- Нет, не шучу.

- Но как я смогу уместить туда все свое?

Я знаю, что для Бланш Лондон является гламурным городом. За шесть лет до рождения Милли, когда Бланш было шесть, мы ездили на праздники к Ирис. С тех самых пор Лондон стал для нее землей обетованной - мечтой, воплощением того, какой и должна быть жизнь.

Когда-то она мечтала о Трафальгарской площади с ее великолепными фонтанами и голубями, о лондонском Тауэре, откуда видно чаепитие шимпанзе в зоопарке. Теперь же, когда она стала молодой женщиной, она мечтает о мужчинах в форме (решительных, с властным квадратным подбородком) и о чаепитии в чайной «Дорчестер» с блестящей люстрой. Мечтает о пирожных и флирте, когда играет «Все проходит».

Она хочет взять все свои самые лучшие вещи: чулки, коралловое платье из тафты, пару своих первых туфель на каблуках, которые я купила ей на четырнадцатилетие, перед окончанием школы. Я понимаю ее и ощущаю ее нетерпение.

- Придется уложиться, Бланш. Мне очень жаль. На корабле будет не очень много места. Просто сложи столько одежды, сколько будет возможно. И вам нужно надеть зимние пальто.

- Но, мама, жарко ведь.

- Уж постарайся, - говорю я. - И, Бланш, когда закончишь, помоги Милли.

- Нет, не надо. Я сама справлюсь, - говорит Милли.

Она пьет свое утреннее молоко, вокруг губ образовалась белая кромка. Милли вяло ест тост и мед.

- Конечно, справишься, милая. Ты уже большая девочка, - говорю ей. - Но Бланш тебе поможет. Собирайтесь так быстро, как только сможете. Обе. Если мы собираемся уехать, то уезжать надо сегодня.

Я некоторое время смотрю на них. На Бланш с ее волнением и Милли, все еще не отошедшую ото сна. Мы подходим к моменту, которого я боялась больше всего.

- Однако есть одна очень печальная новость, - говорю я. - Мы должны отвезти Альфонса к ветеринару.

Милли тут же настораживается, всю сонливость как рукой сняло. Взгляд твердеет. Она смотрит на меня недоверчиво и подозрительно.

- Но с ним все в порядке, - произносит Милли.

- Боюсь, он должен уснуть.

- Что значит уснуть? - спрашивает Милли. В ее голосе слышится угроза.

- Мы должны его усыпить, - говорю я.

- Нет, не должны, - отвечает она. Ее лицо пылает от гнева.

- Альфонс не может поехать с нами. И оставить его здесь мы тоже не можем.

- Нет. Мамочка, ты убийца. Я тебя ненавижу.

- Мы не можем взять его с собой, Милли. Не можем взять кота на корабль. Все отвозят в ветеринарную клинику своих кошек и собак. Все. Миссис Фицпатрик, из церкви, отвезла вчера туда своего терьера. Она рассказала мне об этом. Она сказала, что ей было ужасно грустно, но это правильный поступок.

- Значит, они все убийцы, - говорит она. Ее маленькое личико мрачнее тучи. Глазки сверкают. Она хватает Альфонса в охапку. Кот начинает вырываться.

- Милли. Он не может поехать с нами.

- Значит, он может жить с кем-нибудь другим, мамочка. Это же не его вина. Он не хочет умирать. Я ему не позволю. Альфонс же не просил, чтобы его родили именно в это время. Война - это такая глупость.

Как неожиданно. Невозможно. Дыхание сбивается. Я не могу огорчать ее.

- Послушай... я поговорю с миссис ле Брок, - устало и разбито говорю я. Словно вся комната выдыхает вместе со мной, когда я произношу это. Я знаю, что сказала бы Эвелин, что она уже неоднократно говорила прежде: «Ты слишком мягка с этими девочками, Вивьен».

- Посмотрим, что я смогу сделать, - продолжаю я. - Просто соберите вещи и будьте готовы. 

 Иду с Эвелин в дом Энжи по одной из узких дорожек, что разбегаются в ширь и даль по всему Гернси. Их запутанный маршрут не менялся со времен Средневековья.

Высокая влажная живая изгородь стоит по обе стороны проулка; на ней растет красная валериана и льнянка. Лепестки высокого и стройного дигиталиса размыто-фиолетовые, словно их очень долго вымачивали в воде. С собой у меня сумка с одеждой Эвелин и корзинка с Альфонсом.

Подъем утомляет Эвелин. Мы останавливаемся на повороте, где стоит каменное корыто для скота. Усаживаю Эвелин на его обод, чтобы она немного отдышалась. Брызги солнечного света, проходящие сквозь листья, играют на поверхности воды, скрывая все, что лежит в глубине.

- Далеко еще, Вивьен? - спрашивает она, словно ребенок.

- Нет. Не очень далеко.

Мы подходим к терновнику, растущему на пути к Ле Рут. Солидный белый дом стоит там на протяжении сотен лет. У двери растет бузина: островитяне выращивают ее, чтобы защититься от зла - чтобы ведьма облетала стороной молочные фермы, и молоко там не превращалось в масло.

Позади дома стоят теплицы, где Фрэнк ле Брок выращивает свои томаты. В грязи возятся куры; они болтают о нас. Альфонс приходит в исступление при виде цыплят и их запаха. Он извивается и царапается в корзинке. Стучу в дверь.

Мне открывает Энжи. В руке сигарета, на бигудях намотан платок. Она видит нас обеих, и в ее глазах появляется проблеск понимания. У нее теплая, широкая улыбка, смягчающая черты ее лица.

- Значит, Вивьен, ты приняла решение.

- Да.

Я так благодарна Энжи за то, что она в очередной раз мне помогает. Она всегда добра ко мне: помогает делать мармелад, подшивает платья Милли, замораживает Рождественский пудинг. Я знаю, она будет рада Эвелин. Она очень щедра.

Энжи подает Эвелин руку.

- Входите, миссис де ла Маре, - говорит она. - Мы позаботимся о вас, обещаю.

Она усаживает Эвелин возле большого очага. Та сидит на самом краешке - нерешительно, словно боится, что скамейка не выдержит ее веса. Ее руки аккуратно сложены.

- Не знаю, как и благодарить тебя, Энжи, - говорю я.

Она слегка покачивает головой.

- Это самое меньшее, что я могу сделать. Никогда не сомневалась, что ты примешь правильное решение, Вивьен. С двумя дочерьми на руках никогда не знаешь, что может случиться. - Потом, слегка понизив голос, она добавляет: - Может случиться, когда они придут.

- Да. Что ж...

Она наклоняется ко мне ближе, чтобы можно было говорить шепотом. Под солнечными лучами ее кожа становится более матовой и коричневой, как созревший орех. Ощущаю на своем лице тепло от ее дыхания с запахом никотина.

- Я слышала такие ужасные вещи, - говорит она. - Слышала, что они насилуют и потом распинают девушек.

- О Боже, - произношу я.

Меня окутывает ужас. Но я говорю себе, что это всего лишь байка. Энжи способна поверить всякому. Она любит поговорить о колдовстве, привидениях и проклятьях. Энжи говорит, что волосы будут расти гораздо быстрее, если стричь их, когда луна входит в фазу роста. А если чайки собираются на доме моряка, то это к смерти.

В любом случае задаюсь вопросом, разве могут такие зверства произойти здесь, среди квохчущих кур, запаха спелых помидоров и летнего ветерка, шуршащего в листве? Это невообразимо.

Наверное, Энжи видит сомнение в моих глазах.

- Тебе стоит верить мне, Вивьен. Ты права, что собираешься увезти девочек. Ведь она права, да, Фрэнк?

Оборачиваюсь. Фрэнк, муж Энжи, полуодетым стоит в дверном проеме. Его рубашка расстегнута и висит свободно. Вижу рыжеватые волосы на его груди. Никак не могла решить, нравится ли он мне. Фрэнк был здоровенным пьющим мужчиной. Иногда у Энжи появляются синяки под глазами, и я гадаю, не от его ли кулаков.

Он кивает в ответ на ее вопрос.

- Мы говорили об этом только вчера, - произносит он. - Что тебе следует приглядывать за девочками, если ты решишь остаться. Особенно за Бланш. Она выглядит уже почти как женщина. Я даже думать не хочу, что может произойти, если она будет здесь, когда они придут.

Он разглядывал Бланш, заметил изменения ее тела. Мне это неприятно.

- Это беспокоит, да, - неопределенно говорю я.

Он выходит на кухню, застегивая рубашку.

- Вивьен, я тут подумал. Если хочешь, я мог бы подбросить вас до корабля.

Чувствую прилив благодарности за его доброту. Мне становится стыдно за свою неприятную мысль.

- Спасибо огромное, это бы мне очень помогло, - говорю я.

- Пожалуйста.

Он заправляет рубашку. От него исходит слабый кисловатый запах пота.

- Есть еще кое-что... - говорю я и замолкаю. Мне неловко просить о большем, они и так делают слишком много для нас. - Не могли бы вы присмотреть еще и за Альфонсом? Я планировала его усыпить, но Милли была бы безутешна.

- Да благословит Господь ее доброе сердечко. Конечно, приглядим, - говорит Энжи. - Конечно, мы возьмем бедного Альфонса. Он составит компанию Эвелин, когда вся ее семья уедет.