Пьер Лоти - Женитьба Лоти

Не тем прекрасна эта земля…

Не всем доступна ее краса…

Поезжайте-ка подальше от Папеэте, туда, куда еще не добралась цивилизация, где под стройными пальмами у коралловых шельфов перед лицом необъятного Великого океана стоят таитянские хижины с панданусовыми кровлями. Посмотрите на этих людей: загадочных, будто погруженных в грезы, часами неподвижно сидящих небольшими группками у стволов громадных деревьев, всегда праздных, прислушивающихся к чему-то неведомому, словно одним созерцанием живущих… Вслушайтесь в величавую тишину тропической природы, такой же неподвижной, как и люди, в монотонный шорох коралловых обломков и волн… Взгляните на грандиозные эти пейзажи, на базальтовые утесы, на покрытые густой зеленью сумрачные горы… И вокруг безбрежная водная пустыня: Тихий океан…

В Папеэте намечался большой праздник: королева давала бал в честь офицеров вновь пришедшего фрегата.[28]

Уже выстроились в гостиной при открытых дверях и окнах белые чиновники во фраках и фрейлины двора в вечерних туалетах – весь высший свет.

А в саду свое гулянье. Множество нарядных женщин, не принадлежащих к избранному обществу, в праздничных уборах, украшенные цветами, завели упа-упа, грандиозную пляску на всю ночь. Под тамтамы[29] танцевали босиком, а во дворце – под фортепьяно – в атласных туфельках.

Офицеры успели перезнакомиться со всеми и благодаря нестрогим таитянским нравам свободно переходили из одного мира в другой, наслаждаясь столь разнообразным весельем.

Ревность – неизвестная в Океании страсть – отравляла существование Рараху.

Засыпая в одиночестве в бедной хижине под шум окружающего леса, воображала она, как ее Лоти проводит вечера с фрейлинами Фаиманой и Териа… Больно сжималось бедное сердечко при мысли о принцессе Ариитее, ибо женским чутьем Рараху угадывала в ней соперницу…

Именно ревность, да еще, пожалуй, любопытство, привели влюбленную девочку в королевский сад на бал…

– Иа ора на, Лоти! (Здравствуй, Лоти!) – внезапно раздался за моей спиной знакомый детский голосок, неуместный в пряной атмосфере совсем не детского праздника.

Я удивленно обернулся.

Да-да, она самая, маленькая Рараху, предстала передо мной в белом платьице. Малышка держала за руку неразлучную подружку. Девочки, хотя и хорохорились, были заметно смущены вниманием к себе со стороны взрослых женщин. Принужденно улыбаясь, Рараху укорила меня:

– Почему ты не с нами, Лоти? Не хочешь знаться? Может, другие, во дворце, красивей нас? Или лучше одеты?

В воздухе запахло грозой. Обиженный голосок звенел от злости.

Малышка прекрасно знала, что для меня лучше ее не было никого, только поэтому она позволила себе столь дерзкую выходку.

Успокоившись, Рараху попросила:

– Подойдем-ка поближе, я хочу посмотреть, что делают там эти во дворце.

Мы втроем, взявшись за руки, сквозь пляшущую толпу муслиновых светлых платьев и цветочных гирлянд пробрались к распахнутым окнам, где вовсю продолжался королевский бал.

– Ой, что они делают? – горячо прошептала Тиауи.

Она показывала на роскошных дам, в дорогих туниках, с подведенными бистром[30] бровями. Вместе с офицерами дамы сидели за накрытым зеленым сукном столом. Они передвигали золотые монеты, а пальцы быстро перебирали раскрашенные глянцевые карточки; а между тем в глазах их застыла ленивая истома, присущая исключительно южанкам…

Тиауи понятия не имела о тайнах покера и баккара,[31] и мои объяснения ничем ей не помогли.

Вдруг в душном воздухе раздались первые аккорды рояля; все замолкло. Рараху замерла, очарованная.

Никогда прежде она не слышала ничего подобного; от изумления и восторга ее диковинные глаза округлились еще больше. Смолк и тамтам; прекратилась зажигательная туземная пляска. Я чувствовал, как за нашими спинами, стараясь не шуметь, собирались люди. Слышались только колыханье легких тканей, бархатный шорох больших бабочек, задевавших крыльями пламя зажженных свечей; да еще доносился никогда не умолкающий отдаленный гул океана…

В паре с капитаном фрегата вышла вальсировать принцесса Ариитеа.

– Она очень красивая, Лоти! – ревниво выдохнула Рараху.

– Очень, Рараху, – согласился я.

– И ты, когда подойдет твоя очередь с ней танцевать, ты так же обнимешь ее? А Рараху вдвоем с Тиауи вернется в Апире и ляжет там спать вся в слезах? Нет, Лоти, нет! – вспыхнула она вдруг. – Ты не пойдешь туда! Я пришла за тобой!

– Успокойся, Рараху! Ты еще послушаешь, как чудно звучит рояль под моими руками. Уверяю, тебе не приходилось слышать такой сладкой музыки. А потом ты уйдешь – ведь уже ночь. Завтрашнего дня ждать недолго, завтра мы снова будем вместе…

– Боже! Нет, Лоти, нет, я не пущу тебя! – закричала она дрожащим от ярости детским голоском и стремительно, как дикая кошка, вцепилась в меня, сорвала золотой аксельбант,[32] измяла воротничок моей безупречной английской сорочки и разорвала сверху донизу крахмальную манишку.

Делать нечего! Малышка добилась своего. Не мог же я, в самом деле, появиться на балу в таком виде. Пришлось обратить все в шутку, рассмеяться и вместе с Рараху пойти в джунгли Апире…

Среди деревьев, в глухой темноте мне все показалось нелепым и тоскливым: тишина, свет чужих звезд, запахи экзотических цветов – все, даже счастливый голосок маленькой чаровницы, что шла вместе со мной. Меня преследовало волшебное видение: Ариитеа в длинном темно-синем, как ночь, атласном платье вальсирует среди праздничных огней под звуки благородной музыки. Жгучее желание влекло меня к ней. Напрасно в этот вечер Рараху увела меня с собой…

ЛОТИ – СЕСТРЕ В БРАЙТБЕРИ

Папеэте, 1872 год

Милая сестрица!

Вот и я очарован – очарован этой страной, ни на какие другие не похожей. Должно быть, я вижу ее через ту же волшебную призму, что и Джордж; двух месяцев не прошло, как я слупил на эту землю, – и вот я пленен. Забылось уныние первых дней. Здесь, пожалуй, хотел бы я жить, любить и умереть, как говорила Миньона…[33]

Мы останемся здесь еще на полгода – до октября. Так решил наш капитан: ведь и ему здесь хорошо как нигде. Еще полгода буду предаваться сладчайшей истоме здешней жизни, пока не превращусь окончательно в туземца. Боюсь, как бы час отплытия не причинил мне жестоких страданий.

Не могу передать тебе, с каким странным чувством я встречаю здесь свои отроческие воспоминания. Ощущение такое, что я попал в страну детства. Все эти пейзажи мною уже видены, все имена известны, все люди настолько подобны персонажам моих детских снов, что иногда я вынужден ущипнуть себя – уж не сплю ли я? Удивляюсь, как двенадцатилетним мальчиком, грезя об Океании, я угадал ее такой, какой нашел ныне.

Покопайся в бумагах, оставшихся после Джорджа, может быть, найдешь выцветшую фотографию: хижина на берегу моря под высокими пальмами, в густой зелени. Это его дом. Он и сейчас цел.

Мне показали его, я сразу же его узнал.

С отъездом брата дом опустел, обветшал, начал разрушаться от морского ветра, стены заплела вьющаяся ваниль… Но его до сих пор называют домом Руери – это таитянское имя Джорджа.

О Джордже здесь помнят, особенно королева. Ради него она и меня приветила и, кажется, полюбила.

С тобою, сестра, Джордж наверняка был откровенен. Ты, конечно, знала, что все четыре года на чужбине он жил с таитянкой, своей возлюбленной.

Меня считали ребенком и ничего об этом не говорили, я сам обо всем догадался. Я даже видел у него на столе письма на незнакомом языке, ее письма… Теперь я этот язык немного понимаю и даже говорю на нем.

Возлюбленную Джорджа зовут Таимахой. Она живет на соседнем острове; мне бы хотелось ее повидать. Я не раз собирался разыскать ее, но что-то меня останавливало. Имею ли я право ворошить остывший пепел, проникать в сокровенные тайны брата, на которые смерть набросила священный покров?!

ОБ УСТРОЙСТВЕ ОБЩЕСТВА И ФИЛОСОФИИ

Таитяне подобны детям: так же капризны, переменчивы, по любому пустяку способны сердиться, легко отходчивы, смех и слезы всегда рядом. Между тем они безукоризненно честны и простодушны…

Они мечтательны и поэтичны, склонны, к созерцанию; тонко чувствуют природу – и радость и печаль ее…

Туземцы суеверны: они страшатся лесных дебрей и темноты, а более всего – злых духов и призраков, обитающих там.

На Таити обожают ночное купанье. Девичьи компании при лунном свете плещутся в дивно-прохладных лесных прудах. Но если крикнуть: «Тупапаху!» – купальщицы разбегаются как полоумные.

Тупапаху – странное слово, жуткое и непереводимое: так зовут татуированные призраки, которые наводят смертельный ужас на всех полинезийцев.

В Океании понятия не имеют, что такое труд. Природа дает все необходимое для прокорма этого беспечного племени: для всех плодоносят хлебные деревья, дикие бананы и прочие экзотические растения. Посему живут эти взрослые дети, как птицы небесные, не заботясь о хлебе насущном, в полной праздности и вечных грезах. Они и не подозревают, что в нашей прекрасной Европе столько бедняков изнемогают в нужде и тяжкой работе ради пропитания…

ОБЛАЧКО

Вся веселая компания собралась на берегу ручья в Апире. Мы валялись на траве, а Тетуара – она в этот день была в ударе, – объедаясь апельсинами и кокосовыми орехами, рассказывала нам одну байку за другой, в духе Рабле.[34]

С ее трескотней сливался полуденный стрекот цикад.

В этот самый час на другой стороне земного шара мои далекие друзья мерзли и кутались в плащи, выходя из парижских театров в ледяной туман зимней ночи…

А здесь покой и истома: по верхушкам деревьев порхает легкий ветерок, весело пляшут солнечные зайчики, до бесконечности умноженные легкой сеткой мимоз и гуаяв.

Вдруг я увидел, что к нам приближается девушка в длинной тунике цвета морской волны; черные волосы заплетены в аккуратные косы, на голове – жасминовый венок…

Под полупрозрачной тканью туники просвечивала нежная девичья грудь, не знавшая корсета, и роскошное парео – белые цветы на красном фоне…

Никогда еще я не видел Рараху такой красивой и такой довольной собою.

Она подошла. Ее встретили с восторгом. Право, она была на диво хороша, и застенчивое кокетство красило ее еще больше.

Смущенно и робко присела она рядом, потупила глаза, щечки ее зарделись… Так ведет себя напроказивший ребенок: вдруг откроется его проступок?

– Знает кошка, чье мясо съела! – донесся ехидный голос из кустов, и красавицы недобро захихикали.

Я удивился. Беспощадная Тетуара вставила колкое словцо:

– А материал на платье – китайский!

Казалось, смеялись кусты, вода, небо… Бедная Рараху едва не расплакалась…

ТО ЖЕ ОБЛАЧКО

– Материал китайский! – сказала Тетуара. Ядовитый намек не шел у меня из головы… Действительно, к этому зеленому газовому платью я не имел отношения. Старики Рараху жили в панданусовой хижине, сами ходили полуголые и, конечно, не могли расщедриться на такую роскошь. Мне стало не по себе.

…Таитянки презирают китайских купцов из Папеэте. Нет большего позора для здешней женщины, чем принять ухаживания китайца.

Но те богаты и хитры и соблазняют туземок богатыми подарками и красивыми тряпками…

Я ни словом, ни намеком не поделился ужасными подозрениями с Джоном: он бы проклял бедняжку. Мне хватило ума обойтись без упреков и сцен: я просто затаился и наблюдал…

ОБЛАЧКО НЕ УХОДИТ

В неурочное время – в три часа дня – пришел я к нашей купальне под гуаявами на ручье в Апире. Неслышно подкрался, раздвинул ветки и – остолбенел.

Какой ужас! В нашем укромном местечке в прозрачной воде сидел старый голый китаец. Он чувствовал себя как дома. Седую косичку ловелас по-бабьи обмотал вокруг лысой макушки. Тщательно мыл он в нашем ручье костлявое безобразное тело, шафранно-желтое. И это бесстыдство, хотя и через густую листву, освещало солнце! И свежая чистая вода для него журчала так же просто и весело, как и для нас!

Я продолжал наблюдать. Напряженное любопытство приковало меня к одному месту. Мне не терпелось узнать, что будет дальше.

Ждать долго не пришлось. Легонько зашуршали ветки, зазвучали нежные голоса – появились девочки.

Китаец выскочил из воды, как черт из табакерки, и побежал одеваться: наверное, стыдился выставлять напоказ свое безобразие. На ветвях болталась его одежда – множество балахонов, надеваемых один поверх другого.

Пока девочки подходили, он успел натянуть пару балахонов.

Впереди шествовал кот Рараху. Увидев китайца, он возмущенно зашипел, выгнул спину и, задрав хвост, повернул назад.