Он был мужчиной строгих нравов с твердыми принципами и имел в отношении образа жизни жены совершенно определенные представления.

– Мария одевается так, – отпарировал он, – как принято у нас одеваться всем почтенным, состоятельным женщинам. И если мы не следуем парижской моде, то от этого мы отнюдь не чувствуем себя несчастными.

Говоря так, он в упор разглядывал молодого Курбвиля, слегка элегантный вид которого привлек его внимание.

– Кто этот молодой человек? – спросил он, указав на него пальцем.

– Мой конюх, – ответила Гортензия, несколько вызывающе. – Монсеньор Курбвиль, которого предоставил мне мой верный друг шевалье де Роан.

Оба господина обменялись приветствиями, и все собрались ехать дальше в Милан, где герцог фон Сесто, брат коннетабля, выделил дворец в их распоряжение. Было лето, и гнетущая жара в Риме была слишком изнурительна для женщин, прежде всего для Гортензии, не привычной к ней. К тому же болота, окружавшие священный город, обмелели, и оттуда распространялась опасная малярия, если даже не смертельный вирус чумы.

Приехав в Милан, Гортензия де Мазарини заперлась во дворце, никуда не выходила и не принимала гостей. Она хотела быть наедине со своим конюхом.

Герцог Невэрский был и на каплю не снисходительнее коннетабля. Когда он узнал, прибыв в Милан, что его сестра, отгородившись от мира… живет с конюхом, он пришел в ярость.

– Мадам, если бы я знал, что вы так низко падете, бросившись в объятия простого конюха, я бы пальцем не шевельнул, чтобы помочь вам бежать из Парижа.

– Никогда бы не подумала, что вы так узколобы, мой брат. Я свободна, как мне кажется…

– Свободна, свободна, это легко сказать. Весь Париж говорит о вашем недостойном поведении. Вы заблуждаетесь, когда считаете, что таким образом завоюете благосклонность короля и всех тех, кто вам чертовски нужен.

Когда речь заходила о любовных делах, Гортензия теряла терпение. Она свирепела.

– Что обо мне думают, мне совершенно безразлично! Если я отказалась от своего дома и положения в обществе, то это как раз ради того, чтобы жить так, как мне нравится, и не зависеть ни от кого. Я заплатила за свою свободу слишком дорого. Предоставьте ее мне!

– Если я вас правильно понял, – презрительно бросил Фил-лип, – то быть свободной означает для вас броситься в объятия первого встречного.

Начавшийся так разговор мог кончиться еще хуже. Брат и сестра спорили с присущей им горячностью и не пришли к согласию. Гортензия со слезами бросилась в объятия Курбвиля.

Поскольку пребывание в Милане со временем стало для нее по настоящему безрадостным, а Мария так много рассказывала о прелести Венеции и возможности там для развлечений, что обе сестры в конце концов отправились в город Доджей, затем в Сиену и, наконец, в Рим, но там все еще было очень жарко. Тогда они поехали к морю в Марино ди Маза, где к ним присоединился Филипп, который больше не сердился, помирившись со своей сестрой.

Но Курбвиль все еще оставался ее любовником, и ссора вспыхнула вновь. Филипп сообщил Роану о поведении его конюха, шевалье без всяких угрызений совести направил своих людей с поручением просто прикончить его.

Мария Колонна, увидев, какой оборот принимает дело, попыталась образумить влюбленного и потребовала, чтобы он оставил в покое прекрасную Гортензию, но получила в ответ одни оскорбления.

– Я не собираюсь никого слушать, – кричал Курбвиль вне себя от злости, – только госпожу герцогиню! Если она мне прикажет, я уйду отсюда!

– Вы покинете мой дом и немедленно, – ответила рассерженная Мария, – иначе я позову своих людей. Вы находитесь в моем доме!

Курбвиль вынужден был по-хорошему или по-плохому уйти, хотя Гортензия, конечно, его защищала.

– Если он уйдет, я уйду тоже, – заявила она сестре.

– Никто тебя не удерживает, – ответила жена коннетабля, совсем обессилив.

И обе сестры, рассорившись, разъехались. Гортензия перебралась к своей тетке Мартиноцци, доверив опекать дорогого Курбвиля своему дяде, кардиналу Манчини. Последний согласился взять к себе юношу, но потребовал, однако, чтобы племянница на некоторое время ушла в монастырь, что она и сделала. Несколько недель она провела в монастыре Кампо ди Марко, а кардинал Манчини через 8 дней после ее отъезда посадил докучливого конюха под домашний арест в замке Чивитавеккья. Вскоре будничные заботы заставили герцогиню забыть о ее любовной связи с шевалье. У нее больше не было денег, и, само собой разумеется, герцог Мазарини отказался ей их выслать.

– Если ей нужна поддержка, она сначала должна вернуться во Францию!

Перспектива возвращения в Париж, где ее ожидал бесконечный бракоразводный процесс, не представлялась Гортензии соблазнительной. Однако произошло событие, которое, возможно, помогло бы ей вернуть расположение короля: Филипп Манчини намеревался жениться.

Король подыскал для герцога Невэрского супругу. Речь шла о мадемуазель де Вевинье – племяннице мадам де Монтеспан. Поскольку Курбвиль все еще оставался в Чивитавеккья, брат и сестра уживались друг с другом. Вместе они собрались во Францию. Чтобы показать свою добрую волю, Гортензия согласилась остановиться в том месте, которое определил для нее ее муж – в аббатстве Монфрэн вблизи Шамбери. Там она вела себя примерно. Тем временем Филипп де Невэр уговорил свою тетку замолвить перед королем доброе слово за легкомысленную Гортензию.

Мадам де Монтеспан относилась к таким сумасшедшим выходкам с пониманием и согласилась.

Прекрасной любовнице короля потребовалось время на уговоры, пока Людовик XIV дал себя переубедить. Он был настроен по отношению к неисправимой Гортензии предвзято. Однако мадам де Монтеспан рассказала ему, как достойно Гортензия вела себя в монастыре де Лис, а также объяснила, что герцогиня Мазарини осталась без средств к существованию. Она принесла с собой в брак огромное состояние, но теперь оно оказалось полностью в руках ее мужа, так что Гортензия стала зависима от чужой помощи. Наконец, король согласился дать ей аудиенцию. Впрочем, тем временем Мазарини совершил еще кое-что.

Его ханжество достигло кульминации, он поднял руку даже на великолепную коллекцию произведений искусства, собранную кардиналом во дворце Мазарини. Он резал картины, на которых, по его мнению, было слишком много голого тела, и разбивал все греческие статуи, которым не посчастливилось показаться ему пристойными.

– Это опасный сумасшедший, Кольбер, – сказал Людовик XIV. – Мы должны что-нибудь сделать и спасти эти произведения искусства.

– Будет достаточным до поры до времени опечатать коллекцию.

Что и было сделано. И когда Гортензия поклонилась королю, он принял ее очень милостиво.

– Если раньше я не проявлял к вам больше благосклонности, то только потому, что ваше поведение не давало к этому повода, – сказал он. – Скажите откровенно, чего вы хотите? Если вы желаете непременно вернуться в Италию, я назначу вам ренту в четыреста двадцать тысяч фунтов, но я советую остаться во Франции.

– Сир, – ответила она, – мой муж хотел разрушить мою честь. Я не могу решиться жить с ним вновь, какие бы меры безопасности не были предприняты. При его нынешнем состоянии он превратил бы мою жизнь в ад. Я принимаю ренту, которую ваше величество милостиво мне предоставило, с благодарностью, но я предпочитаю покинуть Париж.

– Ну, тогда попытайтесь хорошо ею распорядиться и вести спокойную жизнь в обществе вашей сестры. Мы, в свою очередь, попытаемся образумить вашего мужа. Он кажется нам несколько… нервным.

С этим любезным преуменьшением король простился с Гортензией, и она, счастливая и освобожденная, вернулась в Рим, где надеялась вести, по возможности, нескучную жизнь. Общество там было приятное. И поскольку теперь она заключила мир с королем, никто не мог больше причинить ей вреда.

Возможно, это был несколько оптимистический взгляд на жизнь, однако она с легким сердцем покинула город и мужа, надеясь никогда больше не увидеть их. К сожалению, с такой же легкостью она рассталась и со своими четырьмя детьми. Материнских чувств графиня Мазарини не испытывала, поскольку она любила только саму себя.

Жизнь в Риме действительно было веселой, но в доме Колонна дела обстояли неважно. Брак ее сестры не оказался счастливым, поскольку характеры у Марии и у ее мужа были очень разными. А не так давно молодая женщина влюбилась в шевалье де Лоррана, живущего в Риме. Весь город уже говорил об этом, и выражение лица коннетабля Колонна становилось все более мрачным.

В один из вечеров в конце апреля 1672 года в наступивших темных сумерках, располагающих к откровенности, Мария излила сестре свою душу.

– Здесь, в Риме, я больше не в безопасности, – сказала она ей. – Мой муж следит за мной и все больше мрачнеет. Он очень ревнив.

– Тогда сделай что-нибудь, чтобы его успокоить! Расстанься с шевалье!

– Это легко сказать. Я люблю его… и к тому же это не единственная проблема. Не будет больше шевалье, – муж найдет другую причину для ссоры. По правде говоря, он не переносит, когда я развлекаюсь, когда я счастлива и окружена людьми. Он носится с мыслью запереть меня в своем безотрадном замке в Пальано на границе с королевством Неаполь, чтобы быть полностью уверенным, что я там одна. Я погибну там от тоски.

Мария начала всхлипывать, и Гортензия почувствовала, что в ней просыпается дух авантюризма.

– Тебе нужно поступить, как я. Твой муж злоупотребляет своей властью, и тебе остается только бежать.

– И куда я должна деться?

– Куда? Во Францию, в Савой, в Голландию, куда угодно, где Колонна тебя не сможет поймать! Женщина имеет право на свободу.

Это было ее искреннее мнение, и она подумала о своей собственной судьбе. Жизнь в доме Колонна становилась все более безрадостной, поскольку коннетабль, похоже, решил следить за своей невесткой так же, как и за собственной женой. В Риме было слишком много монахов… а у Колонна была очень большая власть. Если не в крепость, каковой являлся замок Пальано, то во дворец Колонна на Монте Ситория, имеющий толстенные стены, высокие решетки на окнах, для такого властного человека, как принц, упрятать двух беззащитных женщин не было ничего проще.

Сестры Манчини решились на побег. Шевалье де Лоррен, который не испытывал ни малейшего желания поставить себя в неприятное положение, благоразумно исчез с горизонта после того, как услышал слово «побег».

– Я буду тебя сопровождать, – пообещала Гортензия Марии. – Я сыта по горло Италией. Ты сможешь жить во Франции, где король, который тебя так любил, непременно будет к тебе снисходителен.

– Ну а ты, куда ты двинешься?

Гортензия хитро улыбнулась. С некоторых пор в ее голове созревал план, связанный, в первую очередь, с осознанием того, что четыреста двадцати фунтов в год, предоставленные ей Людовиком XIV, ей явно недостаточно, если учитывать ее постоянно меняющееся настроение и капризы.

Чтобы сгладить этот финансовый дефицит, оставалась единственная надежда: она должна найти себе покровителя, который был бы одновременно могуществен, независим, очень богат и, по возможности, обходителен.

Она откопала в своих девичьих воспоминаниях человека, который представлялся ей в этом смысле в высшей степени интересным. Это был герцог Савойский, Шарль-Эммануэль, который когда-то усердно за ней ухаживал и даже говорил, что хотел жениться на ней. Может, ей удастся пробудить эту заснувшую любовь? Ее женское тщеславие не хотело верить, что это чувство полностью угасло. И, кроме того, ее привлекала жажда приключений: что могло быть более заманчивым для молодой красивой женщины, как не покорение достойного мужчины?

Гортензия знала, что сейчас она прекраснее, чем когда-либо ранее.

Итак, обе сестры решили воспользоваться отсутствием коннетабля, чтобы бежать из Рима. 29 мая 1672 года они сложили чемоданы. Мария взяла с собой украшения, семьсот золотых пистолей и только свои личные вещи. Гортензия упаковала все, что имело ценность, после чего в сопровождении незаменимой Нанон и еще одной служанки, они сели в карету. Официально они направлялись в Фраскати, чтобы подышать свежим воздухом, но на полпути Мария приказала кучеру свернуть на Чивитавеккья, где их ждала заранее нанятая шхуна, стоявшая в нескольких милях от порта. Около двух часов утра они прибыли, и, пока кучер искал судно, четыре женщины укрылись в лесочке. Они не хотели останавливаться на постоялом дворе, чтобы не быть замеченными.

Однако им пришлось долго ждать, так как слуга не мог найти шхуну, и страх охватил маленькую уставшую и голодную группу. Наконец, им все же удалось погрузиться, и судно отплыло во Францию.

Плавание проходило без происшествий. На траверзе Монако они попали в шторм. Гортензию настолько укачало, что она решила, что пробил ее последний час. Однако и самым скверным путешествиям приходит конец и, спустя несколько дней, в Ля Сиота они ночью сошли на берег, так как у них не было документов.