Мор Йокаи - Золотой человек

Белый батистовый, весь в оборках, капот застегнут наглухо, волосы аккуратно запрятаны под вышитый чепец, прекрасные белые руки, до самых запястий скрытые воланами, выпростаны поверх одеяла.

Лицо и руки ее чисто вымыты, она спит безмятежным сном.

Госпожа Зофия при виде дочери прислоняется к стене, чтобы не упасть.

- Как крепко она спит, - замечает городской лекарь. - Ее, видно, тоже угостили опием.

К постели подходит полковой врач, щупает у Атали пульс: он бьется спокойно, ровно.

- Да, безусловно спит!

Ни единая черточка не дрогнула в лице Атали, пока врачи проверяли пульс. Невозможно предположить, будто она слышит все, что происходит вокруг.

Благодаря столь невероятному самообладанию ей удалось провести всех. Только один человек не поддался обману: тот, возлюбленную которого она пыталась убить.

- Вы уверены, что она спит? - спрашивает майор.

- Потрогайте ее руку, - предлагает врач. - Рука холодная и безвольная.

Атали чувствует : сейчас ее берет за руку майор.

- Взгляните, господин доктор! - восклицает майор. - Если повнимательнее присмотреться к этой белой ручке, то под ногтями у нее - свежая кровь...

При этих словах пальцы Атали судорожно сжимаются, и майору кажется, будто орлиные когти впиваются ему в руку.

С демоническим смехом барышня сбрасывает с себя одеяло и встает; под капотом она полностью одета. Вызывающе дерзко смотрит она на изумленных мужчин, с торжествующим злорадством глядит на майора. Затем взгляд ее переходит на лицо госпожи Зофии, простодушная женщина, не выдержав злобного укора дочери, падает без чувств.

"Дело девицы Атали Бразович" - одно из интереснейших уголовных дел, хранящихся в комаромском архиве.

Обвиняемая мастерски защищалась. Вину свою отрицала начисто, любые доказательство блистательно опровергала и, когда, казалось, ее удавалось припереть к стене, она напускала такого тумана, что судьям из него никак было не выбраться.

С какой стати ей было покушаться на Тимею? Ведь она и сама в невестах ходит; партия ей подвернулась приличная, а Тимея, благодетельница, позаботилась о богатом приданом для нее.

Кроме как в комнат Тимеи, нигде никаких следов убийства не обнаружено: ни окровавленной тряпки, ни полотенца в пятнах, ни остатков сожженной в печи одежды.

Установить, кто подсыпал челяди сонного порошка, тоже невозможно. В тот день слуги ели и пили подряд все, что ни попало, среди подкрашенных сладостей и всевозможных иноземных специй вполне мог оказаться какой-то продукт снотворного действия. Думали на пунш, но в людской не удалось обнаружить его ни капли; даже бокалы, из которых его пили, к тому времени как вломилась стража, были тщательно вымыты и расставлены по местам. Атали утверждала, будто бы и она в тот вечер почувствовала какой-то странный привкус у пунша, оттого и уснула так крепко, что ни от криков госпожи Зофии ни от последующего переполоха в доме не пробудилась. Она пришла в себя, лишь когда майор схватил ее за руку.

Единственная живая душа, кто за полчала до трагедии видел ее кровать пустой, была госпожа Зофия, но разве мать станет свидетельствовать против родной дочери?

Главным аргументом в свою пользу Атали выставляла такое обстоятельство: все двери в комнату Тимеи были заперты изнутри, а сама она лежала без памяти. Каким же образом убийца ухитрился проникнуть в комнату, а затем выбраться оттуда?

Если кто-то покушался на жизнь Тимеи, то отчего за разгадкой этой таинственной истории обращаются к ней, а не к другим обитателям дома?

Кстати сказать, майор допоздна засиделся в тот вечер у Тимеи. Не мог ли злоумышленник прошмыгнуть в комнату в тот момент, когда майор уходил?

Был ли то мужчина или женщина - даже этого никто не может сказать с определенностью.

А единственный человек, кому все доподлинно известно, не выдаст ее тайны.

Тимея по-прежнему настаивает на том, что ничего не помнит. Ужас пережитого был слишком велик, все тотчас же улетучилось из памяти, как кошмарный сон. Нет, Тимея не станет обвинительницей Атали, даже очную ставку она отклоняет.

Тимея все еще не оправилась от ран. Душевное потрясение мучает ее сильнее, чем сабельные удары. Она страшится за судьбу Атали.

После трагического события Тимею и на минуту не оставляют одну; врач и сиделка попеременно дежурят у ее постели. Днем у нее подолгу сидит майор, часто наведывается и вице-губернатор, чтобы в беседе как бы ненароком выспросить кое-какие подробности. Однако стоит Тимее заметить, что разговор переходит на Атали, как она сразу же умолкает и от нее ни слова не добьешься.

Однажды врач посоветовал занять Тимею каким-нибудь развлекательным чтением.

Тимея к тому времени уже поднялась с постели и теперь принимала визитеров, сидя в кресле.

Господин Качука предложил прочесть именинные поздравления, полученные в тот памятный день.

Исполненные трогательной детской любви наивные пожелания добра - может ли быть что-нибудь более приятное сердцу крестной матери, чудом избежавшей смерти? Стоило выжить хотя бы ради того, чтобы услышать слова детской ласки и благодарности!

Руки Тимеи пока еще в бинтах: конверты распечатывает господин Качука и читает письма вслух. При этой сцене присутствует и вице-губернатор.

Лицо больной сияет от радости. Чтение и правда выбрано удачно.

- Какая странная печать! - вдруг говорит майор, беря в руки письмо, запечатанное вместо фамильного герба кусочком воска с вплавленным в него золотистым жучком.

- Правда, - подтверждает Тимея, - мне тоже тогда бросилось в глаза.

Господин Качука вскрывает письмо и начинает читать: "Сударыня! В вашей комнате на стене висит картина с изображением святого Георгия..." Он умолкает, взгляд его, пробегающий строки письма, страшен, губы бледнеют до синевы, на лбу выступает пот. Дочитав письмо, он отбрасывает его в сторону и, как одержимый, бросается к мозаичной картине. Разбив стекло кулаком, он вместе с рамой срывает картину со стены.

В стене чернее проем.

Майор врывается в тайник и через минуту выходит обратно, держа в руках вещественные доказательство преступления: окровавленную одежду Атали.

Тимея в ужасе закрывает лицо руками.

Вице-губернатор подбирает с пола письмо и завладевает уликами.

Из тайника извлекаются и еще кое-какие сюрпризы: битком набитая ядами шкатулка и дневник Атали. Чудовищная исповедь освещает темные омуты ее души подобно фосфоресцирующим моллюскам среди подводных коралловых зарослей. Какие же монстры скрываются в тех глубинах!..

Тимея, позабыв о незаживших ранах, молитвенно стискивает руки и заклинает врача, вице-губернатора и своего жениха сохранить находку в тайне, никому о ней не рассказывать...

Однако просьбу эту выполнить невозможно.

Улики переданы в суд, и Атали остается разве что уповать на милость божию.

А Тимее придется подчиниться закону и, как только выздоровеет, самолично предстать перед судом для очной ставки с Атали.

Какая суровая мера! Ведь Тимея не оступится от своих показаний: она ничего не помнит.

Теперь следует поторопиться со свадьбой: Тимея может выступать на суде лишь как супруга господина Качуки.

Когда здоровье Тимеи пошло на поправку, состоялась скромная свадьба: на дому, без торжественных песнопений и праздничной роскоши, без шумного пира и без гостей. Присутствовали только священник и два свидетеля: вице-губернатор и домашний врач. Иных визитеров в тот день у Тимеи не было.

Как только Тимея достаточно окрепла, чтобы доехать в карете до комитатской управы, ее вызывают - теперь уже в сопровождении супруга - в суд для очной ставки с Атали. Законы человеческой справедливости не избавляют ее от мучительной сцены - вновь столкнуться лицом к лицу с собственным убийцей.

Зато Атали не страшится этой встречи. Она с нетерпением ждет, когда ее жертва предстанет перед нею, и если уж другого оружия нет под рукою, она убийственным взглядом сумеет нанести еще один удар сопернице.

Атали облачена в глубокий траур, лицо ее бледно, однако в глазах горит дерзкий вызов. Насмешливо смотрит она на судей.

И все же она вздрагивает при словах председателя:

- Пригласите госпожу Тимею Качука!

Госпожа Качука! Значит, она все-таки стала его женой.

Но затем лицо Атали расплывается в довольной улыбке: входит Тимея - бледная, точно статую белого мрамора, с красным шармом ото лба к виску. Этот след рокового удара останется ей в память об Атали.

Председательствующий призывает Тимею поклясться именем Господним отвечать на вопросы судей правду и подтвердить правоту своих прежних показаний. Тимея, сняв перчатку, простирает к небесам руку, обезображенную глубоким сабельным шрамом. Грудь Атали наполняется горделивой радостью: это ее свадебный подарок Тимее.

А Тимея, подняв дрожащую, израненную руку, клянется именем Господним, что ничего не помнит; была ли то женщина или на нее напал мужчина - она не знает.

"Жалкая женщина!" - сквозь стиснутые зубы шепчет Атали. Ведь они боролись, вцепившись друг в друга. "У тебя не хватает духа даже на обвинение, тогда как у меня хватило на удар!".

- Не станем вдаваться в подробности! - вмешивается председательствующий. - У суда к вам следующие вопросы: действительно ли по почте пришло к вам в день покушения письмо, написанное детской рукою и запечатанное жучком? Не было ли оно вскрыто, прежде чем его распечатал ваш супруг? Не было ли известно его содержание кому-либо из посторонних?

Тимея спокойно отвечает на каждый вопрос: "Да". "Нет". "Нет".

Тогда председатель обращается к Атали.

- А теперь послушайте, барышня Бразович, о чем говорится в письме.

"Сударыня! В вашей комнате на стене висит картина с изображением святого Георгия. Эта картина закрывает потайную нишу, в которую можно попасть через посудный шкаф. Велите замуровать нишу и берегите свою жизнь. Да продлит Господь ваши счастливые годы! Доди".

Председатель сдергивает со стола покрывало, и взору собравшихся предстают обличающие улики: окровавленный капот Атали, шкатулка с ядами, дневник.

Атали вскрикивает, как смертельно раненный хищник, и прячет лицо в ладони.

Когда она вновь открывает лицо, бледности ее как не бывало: щеки полыхают огненным румянцем.

Шею Атали украшает завязанная бантом широкая черная лента. Обеими руками она срывает бант и швыряет на пол, словно обнажая перед палачом свою прекрасную белую шею или давая простор рвущимся из сердца словам.

- Да, все правда! Это я пыталась убить тебя и жалею лишь об одном: что мне не удалось довести задуманное до конца! Ты сгубила мою жизнь, проклятая! Из-за тебя, бледная немочь, все мои муки и страдания! Да, я хотела убить тебя, таков мой долг перед судьбою. Не знать мне покоя ни в этой жизни, ни на том свете, покуда ты жива и счастлива! Видишь, сколько у меня яда? Его хватило бы для всех гостей на твоей свадьбе, но мне нужна была твоя кровь. Жаль, что ты не умерла, а я свою жажду утолила и теперь не боюсь смерти. Но прежде чем топор палача коснется меня, я нанесу тебе еще один удар, от которого тебе уже никогда не оправиться. Эту рану не исцелят нежнейшие супружеские объятия! Теперь моя очередь давать клятву. Услышь меня, Господи! К вам взываю, святые угодники и ангелы! Нечистая сила, служители сатаны, приспешники дьявола, не дайте солгать!

Обезумевшая женщина упала на колени и исступленно простерла руки над головой, призывая в свидетели все силы небесные и адские:

- Клянусь! Клянусь, что о потайном ходе знал кроме меня только один человек: Михай Тимар Леветинцский. Он исчез на другой день после того, как узнал от меня эту тайну. И если кто-то сейчас открыл тебе эту тайну, значит, Тимар не умер на следующий день. Значит, Михай Тимар Леветинцский жив, так что страшись и жди, твой первый муж еще вернется! Клянусь милостью господней, это святая правда: Тимар жив! А ты похоронила какого-нибудь вора, укравшего у Тимара одежду!.. Живи же с этой раной в сердце, если выживешь!

За попытку отравления семерых человек и предумышленное покушение на убийство суд осудил Атали на смерть. Король милостиво заменил казнь пожизненным тюремным заключением.

Атали жива и поныне.

С тех пор минуло четыре десятилетия, и ей теперь, должно быть, лет шестьдесят семь.

Однако душою она не сломилась - молчаливая, жестокосердая, ничуть не раскаивающаяся в содеянном.

Когда ее товарки по воскресеньям отправляются в церковь, Атали запирают в одиночной камере, чтобы она своим богохульством не оскверняла благоговейные чувства верующих.

Поначалу ее принуждали ходить на богослужения, но, после того как она посреди прочувствованной проповеди закричала священнику: "Врешь!" - и плюнула на пол пред алтарем, ее оставили в покое.

За это время в стране не раз проходили широкие амнистии. Во дни всеобщих радостей народа сотням заключенных высочайшей милостью была дарована свобода, и лишь одну эту женщину тюремные надзиратели никогда не представляли на амнистирование.