Самоубийство? Для малодушного человека это, пожалуй, самый легкий способ вырваться из беды. Душевные невзгоды и неудачи, отчаяние, угрызения совести и травля со стороны недоброжелателей, несправедливости, разочарования, крушение надежд, телесные страдания, кошмарные видения, воспоминания о понесенных утратах, немеркнущий образ умерших близких — все окажется лишь дурным сном, от которого можно мгновенно пробудиться, едва нажмешь курок пистолета. Ну а те, у кого хватает сил оставаться жить на этом свете, пусть себе живут на здоровье.

В последний вечер перед отъездом Михай вместе с женщинами вышел после ужина в палисадник. Все трое присели на скамейку возле хижины. Михай с грустью подумал, что еще недавно их было четверо.

Шар луны то и дело прятался за серебристыми облаками. Ноэми положила руку Михая себе на колени и долго не выпускала ее из своих ладоней.

— Что это за небесное тело, луна? — спросила она.

Покоившаяся у нее на коленях рука Михая судорожно сжалась в кулак.

«Это моя несчастливая звезда, — подумал он. — Не видеть бы мне никогда того зловещего красного полумесяца!»

На вопрос дочери ответила Тереза:

— Луна — остывшая, мертвая планета. На ней нет ни деревьев, ни цветов, ни животных. Нет воздуха и воды, нет звуков и красок.

— Совсем ничего? — недоумевала Ноэми. — Неужели такое огромное светило существует просто так, само по себе? Значит, луна необитаема, там нет ни одной живой души?

— Никто этого не знает, — ответила Тереза. — Когда я еще училась в пансионе, мы часто разглядывали луну в подзорную трубу. Поверхность ее кругом изрыта. Говорят, что это кратеры давно потухших огнедышащих гор. Люди пока еще не создали таких мощных подзорных труб, чтобы можно было разглядеть там живые существа. Однако ученым доподлинно известно, что на луне нет воздуха и воды, а без них не может обходиться ничто живое, стало быть, не могут обитать и разумные существа.

— Но если они все-таки там обитают? — настаивала Ноэми.

— Ну, это уж чистая фантазия!

— А хотите, я расскажу вам, как мне все это представляется? Раньше, когда я оставалась одна, меня одолевали мрачные мысли. Особенно бывало не по себе, когда, сидя на берегу реки, я начинала всматриваться в волны. Казалось, пучина так и влечет, так и манит к себе: «В подводном царстве чудесно! Там в полной тишине ты обретешь покой и блаженство!» Не тревожься, Михай, ведь это было в давно минувшие дни. Так вот я и задумалась: «Ну, хорошо, тело твое будет покоиться на дне Дуная, а куда денется душа? Должна же она где-то приютиться?» И пришло мне в голову, что душе, насильственно разлученной со своей земной оболочкой, некуда переселиться, кроме как на луну. А теперь я верю в это еще крепче. Если на луне нет ни деревьев, ни цветов, ни воздуха, ни воды, ни звука, ни цвета, значит, это место как раз предназначено для тех, кто не пожелал сохранить свое бренное тело. Там они обретут мир пустоты, их ничто уже не будет огорчать и ничто не доставит радости.

Тереза и Михай одновременно вскочили и в испуге отпрянули от Ноэми. А она никак не могла понять, почему ее невинные рассуждения так растревожили их. Ведь она не знала, что ее отец покончил жизнь самоубийством, а человек, чью руку она держала в своей, был недалек от этого.

Сославшись на то, что ночь, слишком прохладная, Михай предложил всем вернуться в дом. Теперь к прежней навязчивой мысли о луне у него прибавилась новая. Первая была связана с Тимеей, вторая — с Ноэми.

Какое ужасное испытание для человека — вечно видеть в небе светило, которое напоминает ему о первом грехопадении, о первом роковом шаге в его исковерканной жизни.

На следующий день Михай покинул остров.

Он прошел мимо недостроенного орехового домика, даже не взглянув на него.

— Весной возвращайся снова, — нежно шепнула ему на ухо Ноэми.

Бедняжка, для нее уже стало вполне естественным, что какую-то часть года Михай не принадлежит ей. Кому же принадлежал он в это время? Такого вопроса она никогда не задавала ни себе, ни ему.


Долгий путь до Комарома еще больше утомил Михая. Когда он наконец прибыл туда, вид у него был крайне изнуренный. Тимея прямо ужаснулась, взглянув на него. Она еле его узнала. Всполошилась даже Аталия. Впрочем, у нее на это имелась особая причина.

— Вы были больны? — спросила Тимея, припав к груди мужа.

— Да, очень болен.

— Захворали где-нибудь в пути?

— Да, — коротко ответил Тимар, сразу насторожившись. Это напоминало допрос.

— И долго вы пролежали?

— Несколько недель.

— Боже мой, хворать среди чужих людей! Верно, за вами и присмотреть было некому?

«О нет, за мной ухаживал сущий ангел», — чуть было не проговорился Тимар, но вовремя спохватился и уклончиво ответил:

— За деньги можно получить все на свете.

Тимея умела скрывать свои огорчения, поэтому Тимар не заметил какой-либо значительной перемены в ее лице. Оно оставалось равнодушным, как всегда. Холодный поцелуй, отметивший их свидание, нисколько не сблизил супругов.

— Ради бога, берегите свое драгоценное здоровье, сударь! — шепнула Михаю на ухо Аталия.

Тимар сразу почувствовал, каким ядом пропитаны эти «заботливые» слова: он должен здравствовать, чтобы страданиям Тимеи не было конца. Ведь останься она вдовой, ничто уже не встанет поперек ее дороги к счастью. А счастье Тимеи причинило бы адские муки Аталии.

Осознав это, Тимар еще более страстно захотел покончить с опостылевшей ему жизнью. Аталия, этот коварный демон, полный ненависти к нему и к Тимее, молит судьбу о его выздоровлении лишь для того, чтобы продлить страдания Тимеи и его муки!

Перемена, происшедшая в нем за лето, всем бросалась в глаза. Весной он выглядел крепким, полным сил, жизнерадостным богатырем, а теперь, надломленный, молчаливый, походил на собственную тень.

Сразу после приезда в Комаром Тимар удалился к себе в кабинет и провел там целый день. Войдя туда после полудня, его секретарь нашел лежавший на письменном столе гроссбух раскрытым на том же листе, что и утром: Тимар даже не заглянул в него.

Приказчики, узнав о возвращении хозяина, поспешили к нему с докладами. Однако на все их сообщения Тимар отвечал: «Ладно», — и подписывал все бумаги, которые ему подавали. Порой даже не там, где следовало, или дважды одну и ту же.

Наконец он выпроводил всех и плотно запер дверь, заявив, что хочет уснуть. Но всем было хорошо слышно, как он в течение долгих часов все шагал и шагал взад и вперед по кабинету.

Когда настал час обеда, вид у него был настолько мрачный, что никто не решался с ним заговорить. Женщины ели молча, а сам он почти не прикасался к еде и даже не пригубил вина. Но не прошло и часа, как Тимар вызвал слугу и поторопил его с обедом, удивляясь, что его так долго не подают. Он совершенно забыл, что обеденное время прошло, посуда и столовые приборы давно вымыты. К вечеру он сделался таким вялым и утомленным, что с трудом держался на ногах и, едва присев в кресло, тут же засыпал. Но когда он удалился наконец в свою спальню и вытянулся на кровати, чтобы отдохнуть, всю его сонливость как рукой сняло.

«Ох, до чего же холодна эта постель! И все в доме такое холодное…»

Мебель, картины на стенах, даже старинные фрески плафона, казалось, кричали: «Зачем ты пришел сюда? Ты здесь не дома. Ты чужой!»

«Ох, как холодна эта постель!»

Явившийся звать Тимара к ужину слуга нашел его уже в кровати. Узнав об этом, Тимея сама поспешила к нему, тревожась, не заболел ли он снова.

— Нет, нет, ничего. Не беспокойтесь, — ответил Тимар. — Я просто устал с дороги.

— Может быть, послать за доктором?

— Прошу вас, не надо. Я не болен.

Пожелав ему спокойной ночи, Тимея удалилась, так и не приложив ему руку ко лбу.

Томимый бессонницей, Тимар прислушивался к звукам дома. Все говорили шепотом и ходили мимо его комнаты на цыпочках, чтобы не разбудить его.

А он все раздумывал, куда бы убежать от самого себя. В мир сновидений?.. Неплохо, если туда можно было бы так же легко погрузиться, как в царство смерти. Но, увы, в мир грез насильно не проникнешь.

Еще можно принять опий. Средство очень хорошее, уж оно-то усыпит наверняка…

Тимар долго следил, как комната погружается в сумрак. По мере того как наползала ночная тень, очертания предметов расплывались. Мрак все сгущался, и наконец Тимара окружила такая непроглядная тьма, какую можно сравнить лишь с плотным, густым туманом, с чернотой подземных недр, с беспросветностью полной слепоты. Такую кромешную тьму человек может «увидеть» лишь во сне. И Михай знал, что он теперь спит, а застилающий его глаза мрак — слепота сна.

Да, он отлично сознавал, что находится в мире сновидений. Лежит на постели, в своем комаромском особняке. Рядом стоит ночной столик со старинным бронзовым ночником под расписным абажуром из китайского фарфора. Над постелью висят стенные часы с музыкой. Шелковый полог опущен до пола. В его кровати — огромном ложе старинной работы, истинном шедевре искусства, — имеется выдвижной ящик. Это как бы дополнительная кровать. Еще и поныне в некоторых старинных домах встречается подобная громоздкая кровать, в которой может переночевать целое семейство.

Тимар также отчетливо помнил, что он не запер дверь комнаты и всякий, кому заблагорассудится, может сюда войти. А вдруг кто-нибудь вздумает его убить? Тогда он не заметит, как сон его перейдет в смерть. Да и есть ли разница между сном и смертью?..

Внезапно Тимару почудилось, что дверь тихо открывается. Кто-то входит в комнату. Шаги явно женские. Полог постели чуть слышно шуршит. Над Тимаром склоняется какая-то женщина.

«Это ты, Ноэми? — мысленно позвал он, встрепенувшись. — Как ты сюда попала? А вдруг тебя кто-нибудь увидит?»

Он ничего не видит во мраке, но слышит, как кто-то садится на край постели, прислушивается к его дыханию.

Так вот, когда он был болен, ночи напролет просиживала у его изголовья Ноэми, ловя его прерывистое дыхание.

«Ах, Ноэми, неужели ты опять собираешься бодрствовать до утра? Когда же ты наконец сама сможешь выспаться?»

Как бы в ответ на этот неслышный вопрос женщина опустилась на колени и осторожно выдвинула нижний ящик с запасной кроватью. Тимар испытал и радость и страх.

«Неужели ты последовала сюда за мной, чтобы выходить меня? Это очень благородно с твоей стороны, Ноэми. Но к рассвету тебе придется уйти, утро не должно застать тебя в моей спальне».

Гулко пробили стенные часы. Их глухие, как звон отдаленного колокола, удары возвестили позднее ночное время. Женская фигура поднялась и остановила маятник, чтобы громкий бой с музыкой не разбудил спящего. Для этого ей пришлось перегнуться через постель Тимара. Ее грудь слегка коснулась его головы, и он невольно услышал биенье ее сердца.

«Как тихо бьется сейчас твое сердце!» — прошептал он во сне.

Потом ему почудилось, будто чья-то рука шарит по ночному столику, видимо, ищет серные спички.

«Не вздумай этого делать! Это было бы слишком неосторожно. Кто-нибудь может пройти по коридору, увидит в моей спальне огонек и непременно тебя заметит».

Но еле различимая в темноте женщина уже чиркнула спичкой и зажгла ночник.

Михаю не удалось разглядеть лица женщины, но он был твердо уверен, что это Ноэми. Кто же другой будет бодрствовать у его изголовья!

Женская фигура протянула руку к абажуру и осторожно повернула его так, чтобы свет ночника не падал в глаза спящему.

«Ты собираешься лечь возле моей постели? О, как я люблю тебя! И как мне жутко!»

Потом видение постелило себе ложе в выдвижном ящике и улеглось там. А в груди спящего Тимара боролись страх и радость. Ему хотелось склониться к ней, обнять, поцеловать и в то же время крикнуть:

«Уходи! Уходи отсюда поскорей! Тебя же могут увидеть!..»

Но он не в силах был ни пошевелить языком, ни встать на ноги, тело его, казалось, было налито свинцом.

Вскоре женщина тоже заснула. А Тимар погружался во все более глубокое забытье. И тогда перед ним, как в калейдоскопе, начали мелькать картины прошлого и будущего. Сновидения переносили его в причудливый мир фантазий и снова возвращали к спящему призраку женщины. Ему не раз представлялось, что он уже проснулся, а призрак все еще рядом.

Наконец занялась заря. Тимару казалось, что солнце ярко светит в окно, что оно лучезарно, как никогда.

«Проснись же… проснись… — шептал он в полузабытьи. — Отправляйся скорей домой, Утро не должно застать тебя здесь. Оставь меня!»

Но постепенно рассудок вступал в единоборство с ночными видениями.

«Ведь тебя тут вовсе нет! Мне это только пригрезилось!»