Здесь грозно возвышаются друг против друга утесы, где гнездятся витютни, там, чуть поодаль, угрожающе нависает скала Разбойник, рядом с ней выступает из-под воды громадная глыба, через которую перекатываются волны, а еще в стороне протянулась целая гряда рифов, заставляющих повернуть вспять бурные воды. О других подводных рифах можно лишь догадаться по ряби на поверхности воды.

Это, пожалуй, самый опасный для судоходства участок Дуная. Даже старые «морские волки» — англичане и турки, итальянцы и шведы, побывавшие в разных переделках на море, испытывают страх, приближаясь к этим местам.

Тут погибло множество судов. Именно здесь вдребезги разбился корабль «Силистрия» — гордость турецкого военного флота, корабль этот плыл в Белград с особой миссией — направить решение пресловутого «восточного вопроса» по выгодному Оттоманской империи руслу. Но мудрый и миролюбивый политик — скалистый остров Рескивал порешил иначе и продырявил железные бока корабля, пустил его ко дну, положив конец притязаниям турок.

И все-таки через коварное озеро, усеянное подводными рифами, есть путь, известный немногим, а уж пройти этим путем отваживаются и вовсе лишь отчаянные смельчаки.

Для прохода груженых судов от сербского берега к румынскому в русле капризного Дуная пробит узкий канал. Скалистые пороги ровными шпалерами отделяли этот канал на всей его протяженности от большого Дуная. Войдя в канал под Свиницей, судно вновь попадало в Дунай только у Скелы-Гладоки.

Лишь тот, кто хорошо знал места за Пиатрой-Калугерой, где Дунай относительно спокоен, мог, поведя судно наискось, войти в этот канал.

Маневр этот подобен salto-mortale, выполненному на плавучей махине.

Корабельный рог протрубил три раза, затем еще шесть, и погонщики поняли, что это означает. Форейтор на переднем коне-вожаке слез с седла — на то была своя причина, — и сразу же послышалось щелканье кнутов, крики, ругань. Барка заметно ускорила ход против течения.

Рог издал девять коротких сигналов.

Погонщики ударили по лошадям с еще бо́льшим остервенением. Бедные животные, оглушенные криками и ударами, которые посыпались на них со всех сторон, рванулись вперед что есть мочи. Пять минут такого напряжения стоили им больше, чем день тяжелой работы.

Рог протрубил двенадцать раз. Кони и люди напрягли последние силы. Толстый железный трос натянулся, как тетива, а железный брус на носу барки, к которому он был привязан мертвым морским узлом, раскалился от трения. Шкипер стоял на носу, держа острый абордажный топорик наготове.

В момент, когда судно развило наибольшую скорость, он одним резким и сильным ударом обрубил канат на носу барки.

Натянутый до предела трос взвился в воздух со свистом лопнувшей гигантской струны. Лошади от толчка припали на передние ноги, а коренной, с размаху ударившись о землю, сломал себе шею — вот почему еще загодя слез с коня форейтор.

Освобожденное от каната судно круто изменило курс и, повернувшись носом на север, пошло по инерции, пересекая реку.

Моряки называют этот смелый маневр «кантованием».

Тяжелое судно идет при «кантовании» без всяких усилий. Его гонит не пар, не ветер в парусах, не весла в руках гребцов и даже не течение, — напротив, оно ведь встречное, — лишь сила инерции заставляет судно идти вперед к противоположному берегу.

Этот сложный маневр, при котором надо было принимать в расчет силу инерции, расстояние до берега и встречное течение, сбавляющее ход судна, сделал бы честь даже самому опытному штурману, прошедшему курс судовождения. Но самоучка рулевой полагался лишь на собственный опыт.

С той минуты, как Тимар обрубил буксирный канат, все живое на судне было отдано в руки одного человека — рулевого. Тогда-то Янош Фабула и показал, на что он способен.

— Помоги нам, боже! — вымолвил он и налег всем туловищем на штурвал. Судно понеслось по заливу, у штурвала теперь должны были встать двое, но и они едва справлялись со встречной волной.

Тимар по-прежнему стоял на носу, измеряя лотом глубину русла. Одной рукой он держал шпагат с оловянным грузилом, другой молча показывал рулевому, сколько футов до дна.

— Помоги нам, боже!

Янош так хорошо знал здешние скалы, что мог на глаз определить поднявшийся уровень воды. Судно находилось в надежных руках. Если бы Фабула допустил хоть малейшую оплошность, если бы барка хотя бы на мгновенье замедлила ход и отклонилась от курса, она бы, подобно злополучной мельнице, оказалась вовлеченной в бездонную периградскую пучину, а прекрасная гречанка разделила бы судьбу белой кошки.

Барка благополучно миновала первые рескивальские пороги. Скверное это место, коварное: бег судна здесь замедляется — сила инерции на исходе, а пролив весь усеян острыми зубьями рифов.

Перегнувшись через борт, Тимея смотрела на прозрачную водную гладь. В набегавшей волне отчетливо виднелись рифы самых различных оттенков: зеленые, желтые, красноватые каменные глыбы как бы составляли огромную мозаику. Между рифами сновали серебристые стайки рыб с розовыми плавниками. Зрелище это восхищало Тимею.

На барке воцарилась глубокая тишина: все, кроме не ведавшей страха белолицей гречанки, понимали, что место, где они плывут, в любую минуту может стать для них кладбищем. Только промысел всевышнего мог спасти их от столкновения с подводной скалой.

Вскоре судно очутилось в заливе, образованном выстроившимися полукругом скалами. Старожилы называли этот залив «Стреляющим», может быть потому, что звуки разбивающихся о здешние скалы волн действительно напоминали непрерывную ружейную пальбу.

Главный рукав Дуная образовал здесь довольно глубокий бассейн, поэтому подводные рифы были не столь уж опасны. Сквозь зеленый полумрак проступали лишь смутные очертания огромных ленивых рыбин, почти недвижимо стоявших в воде. То были морские гости — белуги. Можно было увидеть и речного разбойника — огромную щуку, вспугивавшую своим появлением пестрый табор отдыхающих мелких рыбешек.

Тимея с удовольствием наблюдала за игрой обитателей подводного царства, глядя на них как бы с птичьего полета.

Очнулась она от того, что Тимар вдруг резко схватил ее за плечи, оторвал от борта, почти на руках перенес в каюту и с шумом захлопнул за нею дверь.

— Ох-хо-хо!! Берегись, — закричали в один голос все, кто был на судне.

Не в силах понять, что происходит и почему с ней так грубо обращаются, Тимея прильнула к окну каюты.

Барка, благополучно пройдя скалистым заливом, уже готовилась войти в румынский канал, но тут, у самого входа в него, ураганный ветер поднял высоченную волну. Преодоление этой последней трудности было самым грозным моментом в операции «salto-mortale».

Через оконце каюты Тимея видела Тимара, стоящего на носу судна с огромным багром в руках. Но уже в следующее мгновенье раздался оглушительный рев, и гигантская, словно гора, вся в пене, волна захлестнула барку. Зеленые брызги обдали окно каюты — Тимея закрыла глаза. Спустя минуту, когда она вновь открыла их, шкипера на носу корабля уже не было.

Снаружи донесся громкий крик. Тимея бросилась к выходу и на пороге столкнулась с отцом.

— Мы тонем? — спросила она.

— Нет. Судно спасено, но шкипера смыло волной.

Сообщение это не ошеломило Тимею, и хотя все произошло у нее на глазах, сердце ее даже не дрогнуло. Удивительное дело! При виде гибнущей в волнах белой кошки она пришла в отчаяние и не смогла сдержать слез, а теперь, когда река поглотила шкипера, она не выдавила из себя ни слова сочувствия.

Впрочем, что же тут странного? Ведь кошка так жалобно мяукала, взывая о помощи, а человек молчал, упрямо бросая вызов стихии. К тому же белая кошка — маленькое милое существо, а шкипер — дерзкий грубиян. И, наконец, бедная кошка была беззащитной, а шкипер — сильный и ловкий человек, наверняка сумеет постоять за себя в любой обстановке — на то он и мужчина!

Успешно совершив рискованный маневр, барка спокойно поплыла по каналу. Захватив багры, матросы бросились к шлюпке, чтобы поспешить на поиски Тимара. Эфтим, высоко подняв над головой мешочек со звонкими монетами, потрясал им, обещая большую награду за спасение шкипера. «Сто золотых тому, кто вытащит его живым из реки!» — кричал он.

— Придержите-ка свое золото, сударь! — послышался вдруг мужской голос с другого конца судна. — Я уже здесь.

По якорному канату на корму взбирался Тимар. Вот это человек! Такой нигде не пропадет!

Шкипер как ни в чем не бывало тут же отдал распоряжение трем матросам:

— Спустить шлюпку! Едем на берег!

— Переоденьтесь! — посоветовал ему Эфтим.

— Излишняя роскошь! — отвечал Тимар. — Сегодня придется еще не раз принять ванну. По крайней мере, больше не промокну. Надо спешить.

Последнюю фразу он сказал шепотом. У торговца беспокойно блеснули глаза.

Шкипер спрыгнул в лодку и направил ее к ближайшему причалу, где он надеялся достать тягло. Там он быстро подрядил восемьдесят волов, на барке тем временем приготовили новый буксирный канат, а затем впрягли волов. Не прошло и полутора часов, как «Святая Борбала» уже продолжала свой путь через Железные ворота, идя теперь вдоль левого берега.

Когда Тимар вернулся на судно, одежда на нем уже высохла. Барка, а с нею вместе груз, команда судна, Эфтим и Тимея были, можно сказать, дважды спасены от верной гибели. Своим спасением они были обязаны Тимару.

Собственно говоря, что ему до них? Ради чего он так старается, рискует жизнью? Ведь он всего-навсего рядовой шкипер, получает довольно скудное годовое жалованье; ему, по сути дела, абсолютно безразлично, чем гружен корабль: пшеницей ли, контрабандным ли табаком или настоящим жемчугом, — ведь ему все равно платят одинаково.

Именно так рассуждал про себя «чиститель» — здесь, в спокойных водах румынского канала, он вновь затеял с рулевым разговор, прерванный испытаниями, выпавшими на долю судна.

— Признайтесь, дружище, никогда еще мы не были так близко к преисподней, как нынче?

— Что верно, то верно, — отозвался Фабула.

— Какая же вам нужда испытывать судьбу и рисковать жизнью в день святого Михая?

— Гм… — буркнул Янош Фабула, на миг приложившись к своей фляге. — А какой куш вам положен за день работы?

— Двадцать крейцеров, — ответил чиновник.

— Какой же дьявол заставляет вас рисковать жизнью вместе с нами из-за двадцати несчастных крейцеров? Я вас вроде сюда не звал. А мне на сутки положен целый форинт, не считая харчей. Выходит, мне на сорок крейцеров больше смысла рисковать головой.

Чиновник покачал головой и откинул со лба капюшон, чтобы лучше слышать.

— Сдается мне, — сказал он, — что ваше судно бежит от турецкого корабля, который следует за нами по пятам. За «Святой Борбалой» — погоня.

— Кхы!.. — Рулевой закашлял так усердно, что совсем охрип и не в силах был издать ни звука.

Мое дело — сторона… — пожав плечами, сказал «чиститель», — я австрийский таможенник, и до турок мне нет никакого дела, но что я знаю, то знаю.

— Ну так узнайте же и то, чего не знаете! — пробасил Янош Фабула. — Да, нас преследует турецкая галера, из-за нее мы и следы запутываем, и этот чертов крюк проделываем. Суть в том, что белолицую красотку, которую вы видите там, у каюты, султан хочет забрать к себе в гарем. Но отец предпочел бежать с ней из Турции. Наше дело — помочь им ступить на венгерскую землю, где султан не вправе их преследовать. Теперь вы знаете все и больше ни о чем не спрашивайте. Лучше ступайте-ка к великомученице Борбале да взгляните, не загасило ли волной лампаду. Коль не горит лампада, зажгите ее снова да не забудьте, если вы истинный католик, спалить перед тем три вербных сережки.

«Чиститель» неохотно поднялся и, достав огниво, брюзгливо пробурчал:

— Я-то истинный католик, а вот про вас говорят, что вы католик лишь на корабле, а как ступите на землю, становитесь кальвинистом. На воде-то вы богу молитесь, а на суше только и слышишь от вас сквернословие. И еще говорят, что имя ваше — «Фабула» — по-латыни означает «сказка». Ну что ж, так и быть, на этот раз я поверю сказкам, которые услышал от вас…

— Вот это мудрые слова! А теперь ступай, ступай да не показывайся, пока не позову.

* * *

Двадцати четырем гребцам турецкого судна потребовалось битых три часа, чтобы подняться вверх по Дунаю от того места, где они впервые увидели перед собой «Святую Борбалу», до Периградского острова, разделявшего реку на два рукава. Скалистые вершины острова скрыли от турок весь дунайский бассейн. Преследователи не могли видеть, что происходило за скалами.

На подступах к острову турки увидели плавающие доски и бревна, выброшенные из пучины на поверхность реки. То были останки погибшей мельницы, но со стороны их трудно было отличить от корабельных снастей.