— Что вам здесь нужно? — сухо повторил свой вопрос Тимар.

— Прежде всего — приличный костюм. Тот, что на мне, носит слишком явные следы непогоды и постигших меня бедствий.

Тимар молча подошел к гардеробу, вынул оттуда свою бекешу с каракулевым воротником, костюм и прочие принадлежности туалета. Сложив все эти вещи на пол, он жестом указал на них Кристиану.

Бродяга, не выпуская ружья и не снимая пальца с курка, поднял вещи левой рукой и с видом знатока стал рассматривать их.

— Допустим, в некотором роде все это подойдет. Но ведь к сюртуку полагается еще кое-что. Чего, по вашему мнению, недостает такому наряду? Ясное дело, туго набитого кошелька! Разве я не прав?

Тимар по-прежнему молча достал из ящика письменного стола бумажник и небрежно швырнул его вымогателю.

Поймав бумажник на лету левой рукой, бродяга зубами открыл его и тщательно пересчитал лежавшие там крупные банкноты.

— Ну, такая сумма меня, пожалуй, устроит, — изрек он, засовывая бумажник в карман бекеши. — А нельзя ли попросить и кое-какого бельишка? Признаться, я уже две недели не менял белья. Боюсь, что я выгляжу не слишком респектабельным визитером.

Тимар вынул из шкафа белье и белые сорочки.

— Ну, я как будто полностью экипирован, теперь можно и приодеться, — цинично заметил Кристиан. — Но сперва я должен кое-что разъяснить вам, чтобы вас не удивили рубцы на моем теле. Кстати, отбросим церемонии! На кой черт нам величать друг друга на «вы»? Как-никак мы закадычные друзья, почему же нам не быть на «ты»!

Тимар, не проронив ни слова, сел к своему столу.

— Итак, дружище, — развязно начал беглец, поправляя закрывавшую глаз повязку, — ты, конечно, не забыл, как несколько лет назад отправил меня в Бразилию? Признаться, я был тронут твоей заботой, прямо-таки растаял. Даже в отцы тебя избрал и дал зарок стать честным малым. Но позднее выяснилось, что ты сплавил меня в другое полушарие вовсе не с целью сделать из меня порядочного человека. Нет, попросту я встал тебе поперек дороги. И ты мудро рассудил. Если такой негодяй, подумал ты, очутится в краях, где свирепствуют болезни, пагубные для белых, то гибель его неизбежна. Он либо подохнет, либо станет разбойником. А может, утонет в море или кто-нибудь попросту его прикончит. Так или иначе, он навсегда исчезнет с твоего пути.

Тимар сидел, опустив голову на руки. У него не было сил ни взглянуть в глаза этого чудовища, ни возразить ему.

А негодяй, почувствовав свое превосходство, язвительно продолжал:

— Ты даже доверил мне целую груду денег, не так ли? Но что они для тебя значили? Решительно ничего. Да и сделано это было с прямым расчетом, что я тебя обворую и тогда уж мне не миновать решетки. Все действительно получилось, как ты задумал. Правда, я мог не раз подохнуть от одной из тех дурных болезней, которые ничего не стоит там подцепить. Но бог миловал, я кое-как выкарабкался — чему ты был, разумеется, чрезвычайно рад! — и усердно принялся за дело! И вот, пожалуйста, в твоей кассе не хватает десяти миллионов рейсов. Ха-ха-ха! Целых десяти миллионов! Правда, жуликоватые испанцы ведут счет на гроши, — видимо, нарочно, чтобы сумма казалась посолидней. По-нашему, это всего лишь сто тысяч форинтов. И знаешь, если бы ты видел, какие дивные глаза у тамошних женщин, эта сумма — я уверен — не показалась бы тебе слишком большой. Ну что поделаешь, если бразильские красотки желают носить только настоящий жемчуг. Черт возьми, им к лицу жемчужные ожерелья! Эх, конец пришел привольному житью. Теперь мы у себя дома. Что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Нет ананасов, обойдемся картошкой…

Мошенник явно расчувствовался.

— Так вот, твой заморский агент, этот безмозглый испанец, почему-то расценил мой поступок как преступление, распорядился поймать меня и отдал под суд. А негодяи судьи — подумай только, за юношескую шалость! — приговорили меня к пятнадцати годам каторжных работ. Ну посуди сам, разве это не варварство?

Дрожь пронизала Тимара.

— Да, круто они со мной обошлись. Сняли с меня щегольской костюм и, чтобы я не вырвался из их рук, выжгли раскаленным железом у меня на лопатке изображение виселицы.

При этих словах беглый каторжник стащил с себя сюртук морского офицера, сорвал с левого плеча грязную рубашку и с горестной ухмылкой показал Тимару багровое клеймо.

— Вот видишь! Заклеймили меня, словно я скотина какая-нибудь, один из твоих жеребят или бычков! Тебе-то что опасаться? Я и без того не собираюсь от тебя бежать!

С томительным любопытством, не отрывая глаз, смотрел Тимар на зловещую каторжную метку.

— Словом, все свершилось как положено. Потом меня схватили за шиворот, сволокли на галеру и десятифунтовой цепью приковали ноги к скамье. Можешь полюбоваться, следы от кандалов еще свежи.

И он сбросил с ног рваные башмаки, обнажив едва зарубцевавшиеся раны на лодыжках.

— Эти рубцы я тоже ношу как драгоценную памятку от тебя, — издевался беглый каторжник.

Взгляд Тимара был прикован к израненным ногам негодяя.

— Но представь себе, любезный друг, до чего благосклонна бывает судьба! Поистине пути провидения неисповедимы! Иной раз и несчастному страдальцу посылается радость! К той скамье, на которую меня столь предупредительно посадили на привязь, был прикован некий почтенный старец со всклокоченной бородой. Ему предстояло быть моим сожителем на галерной скамье целых пятнадцать лет. Вполне понятно, что человек должен хорошенько приглядеться к невесте, с которой его обручают на такой длительный срок. Пристально всмотревшись в старика, я сказал по-испански: «Сеньор, сдается, я где-то уже видел вашу милость». — «Вполне возможно, чтоб тебе ослепнуть!» — огрызнулся он. Тогда я заговорил по-турецки: «Эфенди, а не колобродил ли ты часом в Турции?» — «Ну, бывал. Да тебе-то какое дело?» Наконец, я обратился к нему по-мадьярски: «Не величали ли тебя поначалу Кристианом?»

Старик был явно ошарашен. Вытаращив на меня глаза, он ответил: «Было дело». — «В таком случае, разрешите представиться, я твой сын, Тодор! Драгоценный сыночек Тодор, твой единственный отпрыск!»

Ха-ха-ха! Можешь себе представить, дружище! Наткнуться на собственного папашу, найти давно утерянного родителя на другом конце земного шара, на галерной скамье! Провидение свершило чудо, соединив сына с отцом после столь долгой разлуки. Ха-ха-ха!.. Однако дал бы ты мне, ей-богу, кувшинчик вина да перекусить чего-нибудь Я голоден как волк, и глотку промочить не мешает, — ведь у меня в запасе еще немало занятных историй, которые должны тебя позабавить.

Тимар удовлетворил и это его желание. Получив ветчину, хлеб и вино, гость уселся за стол, поставил ружье между колен и принялся уничтожать еду с жадностью голодной собаки. С не меньшим усердием прикладывался он и к кувшину с вином, щелкая языком после каждого глотка, как человек, знающий толк в хороших напитках. Так, с набитым ртом, он снова стал рассказывать:

— Придя в себя от радости после неожиданной встречи, папаша нежно стукнул меня кулаком по башке и спросил: «А теперь говори, висельник, как ты сюда попал?» Сыновняя почтительность, разумеется, не позволила мне расспрашивать о том же моего незадачливого родителя. Я чистосердечно поведал ему, что растранжирил десять миллионов рейсов из капитала некоего господина по имени Тимар.

«А где он стащил этакую уйму денег?» — полюбопытствовал старик. Тут я растолковал ему, что названный господин ни у кого ничего не крал, поскольку он почтенный барин, крупный помещик, богатый купец и судовладелец. Но старик упрямо стоял на своем. «Все равно, — твердил он, — денежки сами не приходят, их воруют. И чем больше денег, тем крупнее была кража. Если человек сам не крал, значит, воровал его отец или дед. Существует сто тридцать три способа воровства, но только двадцать три по-настоящему опасны и могут привести на галеры». Убедившись, что старик упрям и позиций своих не сдает, я прекратил спор.

«Но какой черт свел тебя с этим Тимаром?» — допытывался мой родитель. И я рассказал ему, как было дело. Что познакомился я с Тимаром, когда еще он был бедняком, шкипером речной посудины, где сам чистил возле камбуза картошку для гуляша; что однажды, по поручению турецкой охранки, мне пришлось выслеживать некоего беглого пашу, удравшего в Венгрию как раз на суденышке Тимара. При этих словах старикашка удивленно вскинул брови. Ох, умора! Кожа у него на черепе смешно так двигалась, и когда он морщил лоб и поднимал брови, щетина на его наголо остриженной голове вставала торчком, как шерсть у рассерженной обезьяны.

«А как звали этого пашу?» — спросил он. — «Али Чорбаджи». — «Что такое? Али Чорбаджи?» — взревел он и свирепо стукнул меня кулаком по коленке. Это имя так потрясло его, что, не будь цепей, он бы наверняка выпал из галеры в море. «Может, он тебе тоже знаком, этот паша?» — спросил я.

Старик нахмурился и, сердито покачав головой, заставил меня рассказать, что сталось с Али Чорбаджи.

«Я обнаружил судно Тимара возле Оградинского острова, — продолжал я. — Сделав большой крюк, я опередил беглеца, и по моему доносу в Панчове на него была устроена засада, однако схватить его так и не удалось. Судно туда прибыло, но паши, увы, на нем не оказалось. Он внезапно помер в дороге. А так как похоронить его на берегу не разрешили, пришлось бросить труп в воду. Все это Тимар подтвердил документами» — «И он, этот Тимар, был в то время бедняком?» — «Вроде меня». — «А теперь у него миллионы?» — «Вот именно. А мне выпало счастье растратить из его капитала десять миллионов рейсов». — «Выходит, я сказал тебе сущую правду, дуралей! Богатство у него краденое. Хочешь знать, кого он обворовал? Али Чорбаджи. Укокошил его по дороге, а сокровище прибрал к рукам».

— Я так удивился, что даже рот разинул. Прямо, дух захватило. Побелел я весь от волнения, совсем как ты сейчас, и в восторге воскликнул: «Ну и догадлив же ты, папаша! Мне бы такое и в голову не пришло!» — «А теперь выслушай меня», — ворчливо сказал старик. Так и вижу его перед собой, как он сидит, пригнув голову к коленям, и искоса поглядывает на меня своими рысьими глазами. «Пришел и мой черед кое-что рассказать тебе. Да, я знал Али Чорбаджи. Даже очень хорошо знал. Разумеется, он тоже был мошенник, как любой толстосум. Но он принадлежал к числу воров сто двадцать второго и сто двадцать третьего разряда, к ним относятся лихоимцы-наместники и хранители казны. Али Чорбаджи были доверены сокровища, награбленные другим вором, но уже самого высокого, сто тридцать третьего разряда — то есть самим султаном. Подвизаясь в турецкой полиции, я однажды пронюхал, что жулик сто тридцать второго разряда, — другими словами, великий визирь, — решил свернуть шею главному казначею и присвоить награбленные им ценности. Служа в полиции, я был мошенником самого низкого, десятого разряда — из обанкротившихся купцов. И тут меня осенило! Попытаюсь-ка я выслужиться, подумал я, авось удастся одним махом подпрыгнуть до шестидесятого разряда! Сначала дело пошло недурно. Я отправился к паше-казначею и открыл ему выведанную мной тайну: что он внесен в черный список богачей, которых великий визирь решил обвинить в заговоре и вздернуть на виселицу, чтобы прикарманить их состояние.» «Что ты мне дашь, — спросил я пашу, — если я спасу тебя и твои сокровища?» Али Чорбаджи посулил мне солидную мзду, обещал отдать четвертую часть своих сокровищ, если я помогу ему скрыться. «Гм… — возразил я. — Как-никак я почтенный отец семейства. У меня есть сын, и я обязан позаботиться о его судьбе. А потому мне не очень-то с руки покупать кота в мешке. Хотелось бы знать, что вы подразумеваете под словом „сокровища“?»

— Ха-ха-ха! — снова захохотал Тодор Кристиан. — Меня до сих пор разбирает смех, едва вспомню, как торжественно была произнесена сия тирада.

«Так у тебя есть сын? — переспросил паша. — Ну, если мне удастся спастись, я готов отдать ему в жены свою единственную дочь. По крайней мере, мое состояние останется у нас в семье. Сегодня же пришли мне своего наследника, должен же я с ним познакомиться».

— Слышишь, дружище Тимар? Ах, черт возьми, если бы я знал тогда, что писаная красавица с бледным лицом и сросшимися бровями предназначалась как раз мне! Нет, я должен залить свое горе! Позволь мне осушить эту чарку в честь ее высокоблагородия, очаровательнейшей из дам!

Мародер вскочил с места и стоя с самым галантным видом опрокинул чарку. Причмокнув от удовольствия, он снова плюхнулся в кресло и продолжал:

— Папаша, не долго думая, согласился на такую сделку.

«Мы сошлись на том, — продолжал свой рассказ старик, — что Али Чорбаджи уложит самые драгоценные вещи в кожаный мешок и передаст его мне, я же как человек вне подозрений, сяду на английский корабль, без труда доберусь с поклажей до Мальты и там стану дожидаться Али Чорбаджи. А паша, вдвоем с дочерью, без всякого багажа покинет Стамбул, якобы отправляясь в увеселительную поездку, и окольными путями, тайком проберется к Пирейской гавани, а там сядет на шхуну мореходов с острова Идра и удерет на Мальту. Надо сказать, паша оказал мне величайшее доверие: чтобы не вызвать подозрений, он не сам пошел в свою сокровищницу, а послал туда меня. Мне было поручено отобрать по моему усмотрению и уложить в кожаный мешок наиболее ценные вещи. Я и сейчас могу перечислить все отобранные мною драгоценности. Там были и редкостные камни, и жемчужные ожерелья, и перстни, и броши, и аграфы, и агатовая шкатулка, полная драгоценных камней, — почти сплошь солитеры». «Что же ты не мог припрятать хоть один солитер?» — укорил я старика. «Дурень, — огрызнулся он, — такая проделка к лицу разве что заурядному воришке восемнадцатого разряда! Зачем красть один алмаз, когда я мог стащить все целиком!» — «Эге, да ты, я вижу, молодец», — похвалил я его. «Черта с два! Впрочем, ты прав. Надо было сунуть в карман одну драгоценную вещь, которая мне больше всего понравилась, — медальон с портретом жены паши, обрамленный двумя рядами бриллиантов».