Наталья Алферова - Зов Аспидной горы. Сказание об Орской яшме (СИ)

Летний зной мороком укутывал степь. Ветер лениво перебирал серебристый пушистый ковыль. Кузнечики стрекотали изредка и словно нехотя. Зелень трав островками прикрывала ещё не успевшую растрескаться от жары землю. Полынь пока не цвела, но её горький запах уже перебивал все остальные. Солнце клонилось к закату, окрашивая облака в розовый цвет. Безмятежность природы, казалось, ничто не могло потревожить. Но это только казалось. Вдали быстро разрастались клубы пыли. Тишину смело топотом коней и резкими гортанными криками людей, их понукающих. Небольшой отряд из шести всадников остановился. Трое спешились.

Если двое были детьми степи: коренастый широкоскулый батыр и молоденькая женщина, придерживающая руками заметно выпирающий живот, то в третьем явно текла славянская кровь. Высокий, широкоплечий, с кудрявыми русыми волосами, в полотняной рубахе, перехваченной поясом, старых казачьих штанах с отпоротыми лампасами. Он смотрел на спутников исподлобья, настороженно. Батыр подошёл ближе и заговорил по-русски, довольно чисто, почти не коверкая слов:

— Пришло время расчёта, мастер. Держи, — он протянул мешочек с монетами.

Названный мастером собрался убрать деньги, но был остановлен резким окриком:

— Считай!

Пожав плечами, мастер пересчитал монеты, сунул мешочек за пазуху и сказал:

— Всё по уговору.

— Ты доволен, мастер?

— Доволен.

Батыр отошёл к женщине, доставая камчу и поигрывая ей. Повернулся, бросил с усмешкой:

— За это тоже расчёт будет, — и ткнул рукоятью плети в живот спутницы. Та ойкнула и согнулась от боли.

Мастер рванулся к женщине, но помешал накинутый на него одним из верховых аркан. Верёвка обхватила посредине, крепко прижав руки к туловищу. Женщина выпрямилась и отчаянно закричала на батыра:

— Ты клялся доставить его обратно! Клялся!

— Но не клялся, что живым. Хей! — повинуясь окрику, всадники пустили коней в галоп.

Мастера поволокло по земле. Женщина упала на колени, закрыла уши руками, зажмурила глаза и завыла дико и отчаянно. Постепенно вой сменился тихими всхлипываниями. Батыр вскочил на коня и напряжённо всматривался вслед соплеменникам, в сторону возвышавшейся вдали Аспидной горы. За ней скрывалась крепость русских Яман Кала — злой город.

— Убей и меня. — Батыр вздрогнул, услышав хриплый голос, и взглянул на спутницу. Она сидела на земле и смотрела на ковыль рядом.

— Нет. Наш отец не простит. А вот проклятое отродье, что ты носишь, уничтожу. Вставай, Карлыгаш, пора обратно.

Женщина отрицательно покачала головой и принялась раскачиваться, подвывая. Со стороны крепости раздались выстрелы.

Вскоре показались степняки, один на скаку сматывал аркан. Заметно отставая, за ними гнались казаки, также на скаку перезаряжая ружья. Батыр ещё раз окликнул спутницу. Не услышав ответа, на мгновенье заколебался. Если взять с собой силой, перекинув через седло — не уйти от преследователей. Оставить? Жалость резко кольнула сердце и тут же отпустила. «Сестра опозорила род. Пусть остаётся, а там, как рассудит Всевышний. Никто не виноват, что наткнулись на казачий разъезд», — это батыр уже додумывал, присоединяясь к своим людям. Вновь раздались выстрелы.

Словно два вихря пронеслось мимо охваченной странным оцепенением женщины. Она всё видела, слышала, но не могла шевельнуться, да и не хотела. Возлюбленного убили, и ей незачем больше жить. Ребёнок сильно толкнулся в животе, напоминая о себе. «Наша дочь будет красавицей, ласточка моя!» Прозвучавший словно наяву родной голос вырвал из забытья. А ведь брат не оставит в живых ребёнка «проклятого русского». Карлыгаш, чьё имя означало «ласточка», попробовала встать, но ноги отказали, она со стоном повалилась в траву и осталась лежать. Раздался шум. Это возвращались казаки. «Не догнали», — подумалось равнодушно. Двое остановились рядом, переговариваясь. Женщина понимала их — у степняков и обитателей форпоста случались разные времена: вражда сменялась периодами оживлённой торговли — но даже не шелохнулась, когда один из казаков начал медленно вынимать шашку. Глаза его наливались кровью:

— Зарублю гадюку!

Второй, с тронутым оспой лицом, прикрикнул:

— А ну, погодь!

Первый нехотя послушался, ворча:

— Добрый ты больно, Тимоха. Киргизам, знать, можно наших увечить, а я — погодь?

— Малохольный ты стал опосля раненья. Вишь, баба-то брюхатая. Таких трогать грех. Едем, а то есаул уж оборачивается. Но, пошла, каурая! — дёрнул за поводья второй казак.

Казаки удалялись, потихоньку переругиваясь. Женщина смотрела в небо, постепенно темнеющее. На степь опускался вечер. Повеяло прохладой. Рядом раздалось фырканье, щеки коснулось что-то влажное. Это вернулась к хозяйке ускакавшая из-за суматохи кобыла. Опираясь на свою любимицу, Карлыгаш встала на ноги. Взгляд упал на Аспидную гору, больше похожую на холм. Русские называли её по-другому: Яшмовые увалы. Там, на вершине были древние могилы, выложенные пёстрым камнем. На одной давно, ещё в детстве, Карлыгаш с братом нашли выбитый знак — тамгу своего рода. Говорили — это могила Лунной красавицы, жены хана Абулхаира. Из уст в уста передавалась в их Жузе легенда о великой любви хана и дочери бедняка. Любви, над которой не властно время. Отчётливо вспомнились слова старого акына о том, что на могиле сходятся прошлое и будущее. И желание того, кому посчастливится оказаться там в ночь полнолуния, исполнится. Любое, кроме оживления уже призванных Всевышним.

Женщина погладила живот, почувствовав нерезкую тянущую боль внизу. Посмотрела на появившуюся круглую без щербинок луну. Если бы родить сейчас! Можно попросить Лунную красавицу позаботиться о судьбе ребёнка. Разыгравшийся ветер словно швырнул в лицо запах трав. Полынь! Как же она забыла? Бабушка использовала отвар полыни, когда кобыла не могла ожеребиться. Отвар усиливал схватки. Говорили, и роженицам так же можно, но опасно — злые духи могут наслать видения. Карлыгаш, слегка поколебавшись, наклонилась и принялась срывать верхние листочки полыни. Нарвав пучок, выпрямилась, постояла, держась за занывшую поясницу. Затем отправила в рот несколько листков и начала жевать. Резкая горечь обожгла, побуждая выплюнуть траву. Но женщина, переборов себя, проглотила и откусила ещё, лихорадочно отвязывая от седла флягу. Несколько глотков тёплой воды облегчение принесли, но горечь не смыли. Съесть больше Карлыгаш не решилась.

Она дошла до Аспидной горы, лошадь оставила у подножья и, прихватив флягу с водой, начала подъём по пологому склону. Около могил резкий приступ боли заставил согнуться. Карлыгаш казалось, сердце не выдержит, нечем стало дышать. Боль отпустила так же внезапно, чтобы вернуться с новой силой. Роды начались. Женщина в перерывах между схватками вознесла молитву, перебирая бусы из яшмы, выточенные для неё любимым сразу, как только он узнал о ребёнке.

Девочка родилась легко, за три потуги. Её крик спугнул ворона, хранителя степных могил. Карлыгаш вздрогнула, но потом обрадовалась, значит, души усопших здесь, рядом. Она узкими лентами с кос перевязала пуповину. Поняла, что разрезать нечем. Камней с острыми краями рядом не оказалось. Тогда женщина перегрызла пуповину, вкуса крови не почувствовала, во рту всё ещё сохранялась горечь, потом обтёрла девочку смоченным водой платком, завернула в свой бархатный камзол, расшитый серебряной нитью, и приложила к груди. Одной рукой прижимала ребёнка, а второй выкапывала ямку, чтобы зарыть послед. Горькие слёзы текли по щекам. Ей, ханской дочери, изнеженной и избалованной, пришлось уподобиться диким животным. Лунный свет заставил вспомнить, зачем она здесь. Карлыгаш произнесла вслух:

— О, любимая жена великого хана, помоги спасти мою дочь.

Воздух рядом с могилой заколыхался подобно тёмному полупрозрачному шёлку. Карлыгаш смотрела сквозь него, не отрываясь. Там, где на Намазной горе стояла крепость русских, все было залито светом странных огней. Откуда-то прошелестел нежный голос:

— Будущее примет ребёнка. — Карлыгаш непроизвольно подалась к воздушному шёлку. — Только ребёнка. Тебя — нет. Решайся быстрее.

Женщина сняла с себя бусы, отвернула верх камзола, поместила яшму рядом с дочкой, прижалась губами ко лбу девочки. Затем быстро, боясь передумать, переместила бесценную ношу через «шёлк», бережно опустив на землю. На мгновение закрыла глаза, защипавшие от слёз, а когда открыла, не увидела ничего, кроме мерцания единичных огней на сторожевых башнях. Ребёнка нигде не было. Зато с противоположной стороны послышался топот копыт. Заржала оставленная у подножья лошадь, не тревожно, скорее, радостно. «Брат вернулся», — подумала Карлыгаш, устало прислонилась к прохладным камням и тихонько прошептала:

— Спасибо, Лунная красавица. Но если бы ты могла оживлять… Если бы могла…

Полуденное жаркое солнце пыталось пробиться сквозь прикрытые двери гаража, переделанного в мастерскую. Виктор Белов закончил перебирать привезённые заготовки, откинулся на спинку стула и с удовольствием потянулся. Да, камни, что надо. Хотя если на них глянуть до обработки — лежит на столе груда булыжников. Такая она, яшма. Ещё прадед говорил, а тому его прадед: «Не всякий красоту яшмовую способен высмотреть, душу камня почувствовать, да на свет Божий явить». От предков дар только Виктору и достался. Старый мастер успел порадоваться, свои секреты передать, первый медальон, правнуком выточенный, в руках подержать.

Часто стал прадед вспоминаться. «Батя бы сказал, помянуть надо», — подумал Виктор и потянулся к шкафчику, где была припрятана фляжка с коньяком. Но тут его внимание привлёк блеск на отложенном в сторону камне. Остальные предназначались для картины-мозаики, на которой будут мчаться гнедые кони по цветущей степи. Но этот обещал необычный рисунок на распиле, солнечный луч, заигравший на вкраплениях, подтвердил догадку.

Виктор взял заготовку и направился к станку. Закрепил камень, поставил новый алмазный круг, надел клеёнчатый фартук, маску из плексигласа, наушники, включил воду и принялся за работу. Он уже точно знал, под каким углом нужно резать. За работой время летело незаметно. Результат превзошёл все ожидания. Конечно, предстояла шлифовка и полировка, но уже сейчас была отчётливо видна фигурка всадницы на фоне гор. В голове мастера возник образ овальной шкатулки. И тут же мысли переключились на другую шкатулку. Давно сделанную, наполненную украшениями из яшмы и надёжно припрятанную здесь, в мастерской.

Виктор взобрался на стремянку и пошарил рукой на полке под потолком. Сдвинул на столе камни и поместил туда небольшой свёрток. Развернул прорезиненную ткань. Намётанный глаз тут же выхватил мелкие дефекты шлифовки извлечённой на свет шкатулки. Ничего удивительного, делал в подарок жене на год совместной жизни. С тех пор мастерства прибавилось. За четырнадцать лет много чего поменялось. Неожиданно дрогнувшей рукой снял крышку. Серьги, кулоны, зеркальце в оправе из яшмы и бусы, единственная вещь, сделанная не им.

«Пора рассказать обо всём дочери», — решил Виктор и осознал, что не видел свою любимицу со вчерашнего вечера. Утром не стал будить, пусть отсыпается в каникулы, оставил завтрак на столе и отправился в мастерскую, работой заглушить неприятные воспоминания о случившемся накануне. Помогло, но на время. Сейчас же безобразная сцена очень живо встала перед глазами.

Он вернулся из Оренбурга, куда ездил продлять аренду участка на горе Полковник, на день раньше. Виктор горько усмехнулся, подумав, что анекдоты о мужьях вернувшихся из командировки, чаще всего правдивы. Не его случай, но и ему досталось не хило. Застал скандал между дочерью и той, на которой уже собирался жениться. Даже дочь, обычно жутко ревновавшая папулю ко всем женщинам, приняла Риту. Попросила выточить рамку из яшмы и вставила туда фото потенциальной мачехи. Этой рамкой Ритка, обычно спокойная до невозмутимости, трясла и кричала, срываясь на визг:

— Ты, идиотка малолетняя! Так и прибила бы, дрянь! — она швырнула фото на пол и только тогда заметила Виктора. Побледнела, попятилась.

— Собирай вещи и убирайся. — Виктор вспомнил, с каким трудом далось спокойствие.

— Но, Витя, она… — начала лепетать Рита.

— Вон из нашей жизни, — процедил Виктор, боясь сорваться. Тогда он не заострил внимание, каким торжеством осветилось лицо дочери. Теперь же подумал: его девочка тоже не ангел, хотя Риту это не оправдывает.