Ну а я, самое большее, могу радоваться, что успел кое к чему привлечь внимание, поделиться своими мыслями и мечтами, вспомнить про свой восторг… про восторг говорилось особенно много — и не раз. А о мыслях и мечтах я упоминаю отнюдь не с целью перенести реальные проблемы в область идеального и объявить, что я все себе навоображал! Что любовь к Зузе была лишь фантазией, и сейчас, когда фантазия, как всякий плод воображения, улетучилась, я записываю сохранившиеся в памяти нюансы, выискиваю на пепелище чувств и страданий отдельные уцелевшие знаки и гаденько насмехаюсь над теми, кто мне поверил. Мои слова «Забавы с Зузой больше не лезут в голову» можно понять и так: все, о чем выше шла речь, происходило исключительно у меня в голове. Так вот: ничего подобного! История эта от начала до конца была одной из самых реальных в моей жизни и самых неподатливых, я бился головой об стену, пытался любой ценой ее сокрушить и проникнуть внутрь, и это мне не удалось: я был близок к цели, но сюжет никак не складывался, и это меня сгубило. Шлюхи терпеть не могут, когда сюжет отсутствует или им не подходит. Что необходимо учитывать? Попробуем разобраться не спеша. Сперва установим, что отпадает. Отпадает все. Ну, скажем, почти все. Искусство быть проституткой — это искусство существовать в одиночестве. В противном случае девушка обречена выслушивать победные монологи более хватких подруг (она никогда не будет ни такой хваткой, ни такой победительной), обсуждать рост цен на пластические операции, слушать байки о валяющихся под ногами больших деньгах. А может, и сравнивать идентичные бюсты? С этим я, честно говоря, не сталкивался. Что же остается? Остается любовь к животным. Остаются собаки и кошки. Любовь эта гипертрофированная, но должна создавать видимость нормальности. Еще остается чтение. Если девушка читает, она не пропадет. Вот только лично мне читающих не попадалось. Бесконечно унылые квартиры без единой книжки, еще более унылые комнаты без мебели — матрас на полу не в счет. Поймите меня правильно. Я не виню барышень за то, что они ухудшают читательскую статистику, не требую, чтобы путем чтения книг они повышали свой духовный уровень. Я только прикидываю: их иммунитет к пустоте — то же самое, что дар одиночества? Я бы, будь мне нечего читать, не выдержал.

Остался невыясненным либо слишком тенденциозно освещенным вопрос, становятся ли шлюхами по необходимости. Если не ошибаюсь, я утверждал, что блядства по необходимости вроде как не существует, что, по крайней мере, элита пробавляющихся этим делом любит свое ремесло и все, что составляет его суть, иначе говоря, бабло и секс. Бабло по-быстрому и секс по-быстрому. Так оно и есть, не сомневайтесь, только ответ требуется более обстоятельный. Итак: блядство по необходимости существует, но решение принимается не сразу, ему предшествуют всякие размышления, колебания, наверняка включается воображение… да бог весть что еще. Ежедневно сотни женщин волей-неволей сталкиваются с этой проблемой, однако решаются лишь немногие. Ну а как обстоит дело с вынужденным тактильным контактом? Как они справляются? Спиртное помогает?

Линда С., стройная брюнетка, приехала в Варшаву из южной Польши с тщательно продуманной инвестиционно-финансовой программой. Как все стройные брюнетки, мечтающие о бабле по-быстрому, она намеревалась хорошо заработать, а потом раскрутить какой-нибудь собственный бизнес. В отличие от большинства барышень с не менее наивными жизненными планами, у Линды имелись кое-какие шансы. Решительности и упорства ей было не занимать. Начала она с огоньком, на ходу подметки рвала. С намеченного пути не сворачивала, и манеры у нее были недурные. Старалась, чтобы в ее обществе клиент хорошо себя чувствовал. Долгосрочная стратегия себя оправдывала. Клиенты приходили снова и снова. Одним из них был — пускай остается известен под этим и только этим именем — Влад. Пресловутая любовь с первого секса. Со всеми привходящими. Он вознамерился вытащить ее из грязи. Она не хотела. Он упорствовал. Она всячески пыталась от него отделаться. Это было нелегко, он полюбил ее токсичной любовью. Без Линды только в петлю. Она уже подумывала, не прикончить ли его, и зря: Влад пообещал подарить ей шикарный бордель, в котором она будет хозяйкой.

48

Господь обо мне печется и хочет вознаградить за постное детство. Дома на Хожей — по большей части пяти-шестиэтажные, в стиле раннего Гомулки. Изредка попадается «вставной зуб» — верх роскоши, жемчужина той эпохи. Я живу в таком зубе. Не случись бескровная революция, которая смела прежнюю систему, я бы — кто знает! — мог быть партийным функционером, которому от его маленькой (пятьдесят метров) квартирки до здания ЦК рукой подать. Пять минут пешком. Когда лет пятнадцать назад я поселился на Хожей, ничего интересного, несмотря на уйму окон вокруг, увидеть было нельзя. Понимаете, о чем я? И только вчера я был вознагражден за свое долготерпение. Молодая пара, снявшая или купившая квартиру напротив, полночи танцевала нагишом при незадернутых шторах. Бинокль прыгал у меня в руках, искажая картину… он большой, плечистый, она маленькая и худая.

49

Позвоночник ни к черту: странная боль, особенно, когда встаю. Дрожь распространяется от правой ноги по всему телу. Немота… во всяком случае, говорить трудно, даже очень трудно. Можно считать это послеоперационным осложнением, нарушение речи произошло во время электростимуляции; меня уверяли, что вот-вот пройдет само, но пока становится только хуже. Так или иначе, я все чаще впадаю в уныние, минуты эйфории столь редки, что, можно считать, их не бывает вообще. В чем дело? Выскочила грыжа; посмотрим, «пройдет ли сама». Остальное пустяки: немеют руки, отекают ноги и т. д., и т. п. Я был уверен, что такого рода недуги меня обойдут — не обошли! Раньше — когда я увлекался спиртным — как оно бывало: просыпаешься больной и выздоравливаешь. Иногда медленнее, иногда быстрее, но рано или поздно здоровье возвращалось. А сейчас будто стоишь на льдине: глядь, подплывает другая, крепкая, понадежнее, — прыг на нее, а она так же уходит из-под ног; в общем, все то же самое или еще хуже. Перепрыгиваю с льдины на льдину, от болезни к болезни. Лучше не становится. По частям выпадаю из действительности. Одна немота чего стоит. А если не немота, так жалкий беспомощный хрип. Сказать что-нибудь любой ценой. Успеть. Раньше я не понимал, что значит владеть речью, во скольких ситуациях без этого не обойтись. «Тебе незачем говорить, твое дело — писать»… мы шутили, пока положение не стало угрожающим. Много времени на это не понадобилось. А теперь… попробуйте-ка сами вызвать по телефону такси, купить продукты, объясниться на почте, написать книгу о любви к Зузе…

А ведь все должно было сложиться совсем иначе. Первая встреча — восторг. Вторая, третья, четвертая — то же самое. Наконец она сдается. Вы идете в кино. Когда предлагаешь сходить в кино или еще куда-нибудь, она неизменно отказывается, но в конце концов уступает, как будто речь идет неизвестно (а очень даже известно) о чем. Любовный роман не напишешь, пока не влезешь в душу к другому человеку. Пока не лишишь его свободы. Я спал с Зузой, но она не была моей. Моя да не моя: не Зуза мне принадлежала, а ее тело. Я был в ней — но не с ней. Был очень близко, ближе некуда, но на самом деле она меня — всегда! — держала на расстоянии. Подобные сетования можно услышать от тех, что имея не имели. Подавляющее большинство сталкивается с молчанием тела. Тело молчит, а ведь столько — если б хотело — могло бы рассказать. Я что, принял восторг за любовь? Можно ли так ошибаться? Столетиями восторг был началом любви.


Потом первая совместная поездка. К ее родным на Возвращенные земли[24]. Специалисты по душераздирающим сюжетам утверждают, что он должен быть в полном неведении.

Время от времени что-то его смущает, что-то с чем-то не вяжется, но в целом он так ничего и не понял. Влюбленный по уши пастушок. Простофиля в безнравственном лживом мире. Мне такой вариант не интересен, ничуть не интересен. Он — ветеран эротических битв, влюбленный в телесное совершенство. Она знает о нем почти все, да и он о ней немало. Он твердый орешек, и она тоже. Она не позволяет себе сильных эмоций, он принимает восторг за любовь. Возможна ли любовь без восторга? В юности мы отвечали: нет. Тогда восторг был самым важным. Без оговорок. Главным условием любви. Круг женщин, по сути, был невелик — сводился к нескольким, слывшим красавицами, притом что умением распознавать красоту мы не отличались. Красоток атаковали неумело и слишком многих сразу — неудивительно, что облом следовал за обломом. Даже эти бездушные куклы видели, что ничего в нас нет. Множественное число в данном случае не означает, что я ограничиваюсь школьными воспоминаниями. Студентами мы еще оставались в плену своих — что тут скрывать — инфантильных представлений. Например, были заложниками формы. Всем хотелось, чтобы наши девушки не имели запаха, как те, которыми изредка удавалось полюбоваться на фото в иллюстрированных журналах. Чтобы их плоть была лишена физиологии. На худой конец, пусть бы пахли типографской краской. Что, не было такого рода иконографии? Была, только ущербная. С большими пробелами. Кто-то что-то видел. Кто-то что-то привез. Случайная встреча (необязательно над Наревом) помнится спустя пятьдесят лет. Как тогда, как когда-то… Бассейн у нас в Висле… Девушка не привлекала внимания, поскольку не была ни стандартной красоткой, ни хрупкой длинноногой и длинноволосой блондинкой, ни обладательницей умопомрачительного купальника. Наоборот, на ней был хоть и состоящий из двух частей, но довольно закрытый черный купальный костюм. Не эластичный. Эпоха эластичных купальников приближалась семимильными шагами, но до польских земель еще не добралась. Молодая женщина просто сидела за столиком… как бы сказать поточнее… сидела раскрепощенно. Сидела, потому что сидела, сидела, потому что ей хотелось сидеть. Скажу еще иначе: сидела, не стесненная путами кокетства. Мол, посмотрите, как я красиво сижу, как лежит моя рука, как вскинута голова… нет, на это не было и намека, а уж тем более ни о какой зазывности речи не шло. В том, как чувиха (пардон, в ту пору так говорили) сидела, ощущалась внутренняя сила и отсутствие комплексов, и это, а не красота, завораживало. Я сидел близко, за соседним столиком. При чем тут столики? А вот при чем: упомянув, что представшая моему взору сцена происходила в бассейне, я забыл добавить: в кафе при бассейне — у нас в Висле там было весьма популярное кафе.

У брюнетки была куча знакомых — почему-то меня это раздражало, однако приходилось мириться: к ней то и дело кто-то подходил, здоровался — более или менее фамильярно, шептал что-то на ухо. Клянусь, она здесь знала всех, кроме меня. Мы с ней не обменялись ни словом, хотя, думаю, это было бы вполне реально. Я лечился от щенячьего похмелья, пил лимонад и лениво поглядывал по сторонам. Незнакомка пила пиво и жевала бутерброд с ветчиной. Да, да, припоминаю: кафе при бассейне недаром пользовалось успехом — туда захаживали, чтобы угоститься бутербродом с ветчиной, не только двадцать второго июля[25]. Ела она так же, как сидела, о крошках, падающих на ее грудь, я не вспоминал без малого пятьдесят лет…

(Здесь рукопись то ли кончается, то ли обрывается.)