Все, мимо чего она проходила: витрины магазинов, светофоры, мужчины и женщины на улице — казалось неестественно ярким и странно плоским. Мэгги переходила улицы вместе с другими пешеходами, уворачивалась от такси, которые останавливались слишком близко к тротуару, привычно лавировала в толпе, но думала только о словах Хелен Лоуренс.

Она не чувствовала шока, печали, удивления, жалости. Мэгги не ощущала ничего. Она казалась самой себе чистым листом бумаги. В ее душе воцарились холод и пустота. Единственным спасением оставалось движение.

Мэгги дошла до отеля «Карлайл». Она поднялась на этаж, где жила Тесса. Горничная открыла ей дверь, и Мэгги, оттолкнув ее, прошла в гостиную, где Тесса ставила в вазу цветы.

— Сегодня после обеда я побывала у Хелен Лоуренс. Она мне все рассказала. О тебе. О том, что у тебя рак. — Голос Мэгги звенел от гнева.

Тесса поставила розу и очень медленно выпрямилась, оттягивая мгновение, когда ей придется взглянуть в лицо дочери.

— Я полагаю, Хелен сочла, что ты в курсе событий, — спокойно ответила она. — Я собиралась поговорить с тобой, Мэгги, дорогая, но сейчас я чувствую себя превосходно. Если бы я не знала диагноз, я бы ни за что не поверила, что со мной что-то не в порядке.

— Нечего меня успокаивать! «Мэгги, дорогая». Как ты могла, Тесса? Как ты могла поступить со мной так жестоко? Почему ты просто не оставила все как было? Все шло замечательно до того момента, когда ты явилась к Лиз и соблазнила ее аукционом века. Ей оставалось только уговорить меня принять в этом участие. Будь ты проклята, Тесса! Я не нуждалась в тебе, не скучала без тебя, у меня была своя жизнь. Я никогда не думала о тебе. Но теперь все изменилось! Ты заманила меня в ловушку. Прежде чем ты все это затеяла, ты уже знала, что я тебя потеряю. Но нет, тебя не устраивало, что я живу сама по себе, ты заставила меня полюбить тебя…

— Но я…

— Не надо оправдываться! Так все и было задумано! Разве ты не хотела, чтобы я тебя полюбила? Попробуй скажи, что это неправда! — Мэгги с вызовом смотрела на мать. Гнев душил ее.

— Не стану отрицать. — Тессу нисколько не смутила ярость Мэгги. — Я хотела исправить то, что сделала. Я не хотела умирать, не получив твоего прощения.

— Я, я, все время я! — крикнула Мэгги. — Только о себе ты и думаешь. А ты хоть раз поставила себя на мое место? Хотя бы на минуту? Только вспомни, как ты вела себя в Сан-Паулу. Ты так заботилась обо мне, словно от этого зависело все на свете. А почему ты решила, что я вообще захочу иметь ребенка? Для тебя это был всего лишь предлог проявить свои материнские чувства, и ты этим воспользовалась. Почему ты не заботилась о себе? Ты же знала, что больна, ты тратила драгоценные силы, бегая по отелю и выполняя мою работу. Как, черт тебя подери, я должна себя теперь чувствовать? Я чувствую себя виноватой, вот так.

— Я не сделала ничего, что укоротило бы мою жизнь. Я отказалась от лечения, потому что оно не дает никаких результатов. Разве Хелен не объяснила тебе этого? Но возможность увидеть твоего ребенка… Это все изменило. И здесь я снова подумала только о себе.

— Это ничего не меняет, как ты не видишь? Я все равно чувствую себя ужасно виноватой, виноватой во всем. Ну почему я не прочла хотя бы одно твое письмо? Почему я была такой упрямой, почему я растила свою обиду и ни разу не попыталась взглянуть на все, что случилось, твоими глазами? О Тесса, я этого не вынесу… Я больше не знаю, что правильно, а что нет… Я не представляю, что теперь делать… — Мэгги захлебнулась слезами, прорвавшимися сквозь плотину гнева.

— Пойдем-ка сядем, — Тесса обняла дочь и подвела ее к дивану. Она вытерла слезы, катившиеся по щекам Мэгги, пригладила короткие кудри и легко поцеловала в щеку. — Не вини себя ни в чем! Только это я могу сказать тебе, Мэгги. Я уже сделала это за нас обеих. Прошу тебя, родная, успокойся. Я бы на твоем месте точно так же отсылала письма обратно, не читая, честное слово. У тебя собственная гордость, и ты была вправе отвернуться от меня. Это самое меньшее, что ты могла сделать. Если бы я не узнала, как мало мне осталось, я, наверное, предоставила бы тебе возможность и дальше жить так, как ты считаешь нужным, без меня.

— О Тесса, что же нам теперь делать? — с тревогой спросила Мэгги.

— Мы не можем выйти из зрительного зала и потребовать вернуть нам деньги за билеты, — в голосе Тессы прозвучали ироничные нотки, хотя по ее щекам текли слезы, смешиваясь со слезами Мэгги. — Мы обязаны досмотреть представление до конца. Во всяком случае, мы можем сидеть рядом и держать друг друга за руки, пока все не кончится.

— Чудесная парочка, — всхлипнула Мэгги.

— Я полагаю, нам надо перестать лить слезы и продолжать жить дальше.

— Я люблю тебя, Тесса. Я всегда любила тебя, даже тогда, когда думала, что ненавижу. Но теперь я люблю тебя еще сильнее. Ты ведь знаешь об этом, правда?

— Да, моя дорогая, моя дочка, моя девочка, я знаю. Вот ты и сказала, что мы будем делать. Мы будем любить друг друга. Это единственный ответ, который я могу тебе дать.


— Ты собираешься что-то сказать мне? И, по твоему мнению, я не хочу этого слышать? — прошептал Сэм на ухо Тессе, когда она лежала обнаженная в его объятиях. — Эли закончил сценарий, и они требуют, чтобы ты завтра же вылетела на побережье. Я угадал?

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ты еще ни разу не соблазняла меня так, как сегодня вечером… Я почувствовал себя невинным, молодым, неопытным парнишкой в руках потрясающей женщины, которая решила сделать из меня настоящего мужчину. Это актеры называют «входить в роль»?

— Ты думаешь, я уже играла роль Кэсси? Страстной Кэсси? — спросила Тесса, приподняв голову.

— Ты была страстной Тессой, но в тебе появилось что-то новое, удивительное, то, о чем раньше я не смел и мечтать.

Если бы дело было только в фильме, подумала Тесса, теснее прижимаясь к Сэму. Нет, это было последним сексуальным праздником, пока Сэм еще не узнал страшную правду. Потом, всякий раз, когда они будут заниматься любовью, он будет думать об этом и вести себя осторожнее.

— Но ты не знаешь, что я взял отпуск на год и смогу провести это время с тобой, пока будут идти съемки фильма, — продолжал Сэм. — Я вдруг понял, что не могу отпустить тебя одну. А если говорить откровенно, я просто не смогу остаться здесь один, без тебя. Я уже все обговорил с деканом.

— Это невозможно, Сэм, — Тесса села в постели, прислонилась к изголовью и натянула халат на обнаженное тело. Она глубоко вздохнула. — Этого не может быть, потому что я не могу сниматься в фильме, а я не могу сниматься в фильме, потому что у меня рак, — произнесла она на одном дыхании, стараясь, чтобы голос звучал ровно и не дрожал.

Сэм резко спустил ноги с постели.

— Я не верю.

— Сэм, ты же понимаешь, я не стала бы этого говорить, если бы это не было правдой.

Он посмотрел на Тессу. Она сидела в постели, сложив руки на груди, словно защищаясь, сжав пальцы в кулаки. Сэм бросился к ней и крепко обнял ее.

— Тесса, дорогая моя, мы будем бороться вместе, ты поправишься, обещаю тебе.

— Нет, Сэм, я не поправлюсь.

— Не говори так! Что бы ни потребовалось, ты должна все сделать, я буду с тобой рядом каждую секунду.

— С этим ничего нельзя сделать.

— Кто внушил тебе такую глупость?

— Врач.

— Ради бога, Тесса, что за идиот сказал тебе такое? Завтра же мы найдем самого лучшего врача в Нью-Йорке и…

— Сэм, дорогой, послушай меня. Я была у самого лучшего врача в Нью-Йорке. У меня рак поджелудочной…

— Господи! Нет! — Сэм резко отпустил Тессу, встал и со всей силы ударил кулаком в стену.

— Сэм? — окликнула она его в наступившей тишине.

— Мой отец умер от этого.

— Значит, ты все понимаешь.

— Да.

— Сколько ему было лет?

— Почти восемьдесят. Тесса, твой врач не ошибся? Ты консультировалась с кем-нибудь еще? Ты слишком молода для этого… Это какое-то недоразумение… Это просто невозможно…

— Я могу проконсультироваться с другим врачом, если тебе от этого станет легче, но мне делали ультразвук, компьютерную томографию и биопсию. Я побывала на приеме у самого лучшего онколога. Ошибки быть не может. Операция невозможна, от лечения я отказалась, потому что на него уйдет все отпущенное мне богом время. У меня впереди еще по крайней мере год, Сэм, может быть, даже два… Только обними меня, держи крепче и не отпускай.

— Я не отпущу тебя, моя красавица, моя девочка, я никогда не отпущу тебя.

40

Фиона Бриджес приехала в Нью-Йорк в последнюю неделю марта за два дня до аукциона. Она сидела в кресле, специально оставленном для нее Тессой. Это было одно из лучших мест, в самой середине аукционного зала. Родди Фенстервальд удобно устроился в кресле рядом с ней. Здесь собрались самые богатые люди. Фиона вертела головой по сторонам, благодарная Тессе за приглашение и за эти удобные места.

— Я чувствую себя настоящей деревенщиной, — прошептала она на ухо Родди.

— Я тоже, — ответил он. — Я даже не предполагал, что будет нечто подобное. Правда, я не попал на аукцион герцогини Виндзорской. Но он проходил в Женеве, а провинция, дорогая, есть провинция. А этот аукцион просто наэлектризовал Нью-Йорк. Все говорят только об этом, даже таксисты.

— Я не осмелилась никому сказать, что для меня зарезервировано место. Меня разорвали бы на куски от зависти.

— Особенно учитывая тот факт, что ты не будешь ничего покупать.

— А ты будешь, Родди?

— По таким-то ценам? Но я не смог устоять и все же взял табличку, показывающую цену, как и ты. Буду делать вид, что собрался кое-что прикупить для тебя, дорогая. Как ты думаешь, многие ли женщины будут торговаться для себя? Держу пари, единицы. В торгах всегда участвуют мужчины, подстегиваемые женщинами, и именно мужчины будут платить. Я все-таки никак не могу понять, зачем Тесса устраивает этот аукцион, — пробурчал Родди. — Ну лежали бы ее драгоценности в своих ячейках в банке, повышались бы в цене.

— Я думаю, что в этом нет никакой загадки. Тесса все прекрасно объяснила в предисловии к каталогу. С ее точки зрения, деньги, вырученные от продажи ее украшений, лучше потратить на научные исследования в области лечения рака.

— Ах, наша Тесса пожелала стать святой? Это не в ее стиле, — задумчиво усмехнулся Родди. — Ее драгоценности стали частью ее самой. Продавая их, она как будто прощается со своим прошлым. Мне становится грустно, и я чувствую себя старым… Полагаю, мне просто неприятна сама мысль о том, что их будут носить другие женщины.

— Может быть, это своего рода знак, что восьмидесятые годы и в самом деле кончились.

— Какая ужасная мысль! Фиона, никогда, никогда не повторяй этого больше! Даже думать так не смей! — Родди пришел в ужас.

— Прости, дорогой. Восьмидесятые будут длиться вечно, не бойся.

— Ты уверена?

— Несомненно, — насмешливо отозвалась Фиона.


Энди Маклауд, вернувшийся домой, чтобы присутствовать на аукционе Тессы Кент, стоял на своем привилегированном месте у подиума и любовался залом. Каждое кресло, которое они умудрились втиснуть в два аукционных зала фирмы, было занято. Покупатели съехались со всего мира. Многие из них никогда раньше не пользовались услугами фирмы «Скотт и Скотт», отдавая предпочтение «Сотби» и «Кристи».

По всему Западному полушарию: в Беверли-Хиллз, Чикаго, Бостоне, Далласе, Майами, Сан-Франциско, Палм-Бич, а также в Торонто, Монреале, Мехико, Сан-Паулу, Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе — отделения фирмы сняли бальные залы в отелях и наладили прямую связь с главным аукционом в Нью-Йорке.

Двадцать пять телефонов в каждом из залов в Нью-Йорке с отдельно выделенной линией и опытной телефонисткой будут принимать ставки от тех, кто счел неудобным или невозможным лично присутствовать на аукционе.

И никто в мире не узнает, напомнил себе Энди, кто именно победил, за исключением дяди Гамильтона, тети Лиз и, наконец, после стольких лет ожидания, его самого. Но самые высокие ставки будут сделаны анонимно.

Какой все же это замечательный бизнес! Да, Энди очень любил фарфор и керамику, которыми занимался, но и он вынужден был признать, что нет более захватывающего зрелища, если не считать продажи картин великих мастеров, чем аукцион драгоценностей. Он явственно ощущал течение реки мировых финансов, которая этим вечером избрала русло фирмы «Скотт и Скотт». На этом аукционе у Энди не было никаких официальных обязанностей. «Ты просто внимательно смотри, — сказала ему тетя Лиз, — и запоминай хорошенько». Имела ли в виду тетя в ту минуту и Мэгги Хорват Уэбстер? Мэгги, и это казалось совершенно невозможным, выглядела необыкновенно сексуальной и совершенно неотразимой, несмотря на беременность. Но, в конце концов, его жена, леди Кларисса, обладала своим собственным очарованием. Она казалась истинным воплощением изящества — тоненькая блондинка с хрупкой фигуркой, нежной улыбкой. Черт бы их побрал, эти невыразительные хрупкость и изящество. Как удавалось Мэгги, расцветшей, располневшей, громко смеющейся, с заметным животом выглядеть обворожительно женственной? Абсурд.