Думать так – значит усреднять всех девушек с хорошими фигурами до (как это он выразился?) резвых телок. Телок, которым лишь бы стойло потеплее да сено послаще. Фу, гадость какая…

Пересекая улицу, Стефания сделала вид, будто не замечает оживленной мимики водителя бирюзовой с металлическим отливом «вольво». Лишнее подтверждение ее мыслям – люди просто отказываются верить в то, что «девушка с обложки» будет разгуливать по пешеходным переходам да еще без эскорта поклонников и телохранителей. Значит, делают они вывод, она сама не знает, какой драгоценностью является, а тогда почему бы за ней не увязаться.

И в этом состоит второе заблуждение обывателей. Бытует мнение, что если девушка (телка?) одета – раздета – вызывающе обтянуто, значит, она предлагает себя, причем всем подряд, и тут главное только не теряться.

Стефания брезгливо передернула плечами и подмигнула засмотревшемуся на нее негру в полицейской форме.

Конечно, очень может статься, что она и не подозревает о том, что является исключением. Что, гуляя по городу, а не скользя по улицам в роскошном лимузине, она просто эпатирует нью-йоркскую публику. Что ее наряды, призванные отнюдь не скрывать происходящего под ними, есть вовсе не призыв к нападению, а средство самовозбуждения, поддержания тонуса на уровне чуть повыше среднего. Почему бы и нет? Кому-то для того же необходимо напиться, а кто-то пьянеет от жизни. И нет двух похожих людей, и для каждого – своя мерка. Даже для «девушек с обложки».

Рядом притормозила «тойота», из открытого окошка которой доносилась заводная испанская дребедень. Поймав устремленный на ее ноги взгляд из-под темных очков, Стефания весело прошлась в ритме ламбады, чем вызвала бурю восторга как у водителя, так и у прохожих вокруг, но только отмахнулась, вильнула крепким задком и свернула в последний переулок.

7-я Авеню с застывшим в ожидании гостьи небоскребом была уже в каких-нибудь ста шагах.

По мере приближения к цели, Стефания все отчетливее чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. Внимание прохожих было не в счет. Может, это ей только так казалось, но Стефания готова была поспорить с кем угодно, что фотограф уже высматривает ее из окна «студии». В телевик ли фотоаппарата или в полевой бинокль – она ощущала этот взгляд. Но ведь он никогда ее не видел! Хотя… Дот довольно подробно описала ее по телефону.

Во взглядах фотографов, привыкших работать с женской натурой, есть что-то магнетическое. Наташа, прошедшая в свое время неплохую школу в России, считала, что человек с фотоаппаратом – все равно что врач. Стефания никогда так не думала. Всякий мужчина старается выбирать профессию или хобби по душе, чтобы оно в той или иной мере отвечало его жизненным запросам. Скульпторы или художники, если только они не прячутся цинично за натюрморты, церкви и прочие «предметы», ищут живую натуру. Творческий акт для них – Стефания была в этом уверена – понятие гораздо более широкое, чем создание конечного результата. Многим бывает важнее процесс, будь то лепка, живопись или фотографирование. Фотографы в душе распутны – это заключение она давно уже взяла на вооружение. И чем чаще подтверждал его опыт, тем охотнее она шла на общение с этими странными людьми. Наверное, потому, что сама была странной и распутной. В душе.

Вот и дом, вот и вход, вот и лифт. Небоскреб был старый и не такой уж по нынешним временам высокий. Лифт лязгал металлическими решетками, дверцы открывались и закрывались вручную, пол проседал, а когда кабина шла вверх, было слышно, как трутся и поскрипывают тросы. Стефанию эта допотопность многих нью-йоркских построек не переставала забавлять. Однако теперь цель была так близка, что пришло время сосредоточиться.

Кабина стала.

Стефания распахнула дверцы и увидела через решетку, что с тех пор, как она его помнила, помещение претерпело разительные изменения.

Исчезла вся мебель. Огромные окна зияли, лишенные занавесок. Зато повсюду теперь сидели, стояли и лежали невозмутимые манекены, куклы в человеческий рост, лысые, пластмассовые, с режущими глаз следами стыков в самых неподходящих местах и все до одного – мужские. Одни стояли, прислоненные крепкими затылками к колоннам и стенам, другие застыли на подобиях кресел в позах астронавтов, вышедших в открытый космос, третьи валялись прямо на полу, как будто их случайно уронили и забыли поднять.

Невдалеке от лифта, посреди обширного пространства, условно ограниченного тремя колоннами, стоял голубой, с низкой спинкой диван в белый цветочек.

Стефания робко вышла из лифта и была приятно обрадована тем, что пол под изящными туфельками чисто подметен и свежевымыт. Запустение и хаос были ложными.

Она огляделась.

Никто ее не встречал, никто не протягивал к ней влажных рук и не говорил, как она замечательно выглядит. Ей давали время на то, чтобы как следует осмотреться.

За неимением ничего лучшего, Стефания приблизилась к дивану. Не успела она, однако, сесть на него, как из висевших тут же динамиков раздался приятный мужской голос.

– Доброе утро, Стефания. Спасибо за точность. Все уже готово, и мы можем приступать.

– Вы не хотите поздороваться со мной по-человечески? – задиристо спросила пустоту девушка.

– Пока это не входит в мои планы. Вы же знаете вашу задачу.

– Разумеется, как знаю и то, что в вашем распоряжении полчаса. Время уже пошло, не так ли?

– Вы правы, Стефания. Раздевайтесь.

Она уже заметила, где мог находиться обладатель невидимого голоса: у одной их самых дальних колонн была расположена широкая бархатная ширма. За ней-то он наверняка и прятался.

Сбоку от ширмы что-то сверкнуло. Это мог быть только объектив нацеленного на нее аппарата.

Подумав о том, хватит ли для фотографа света – конечно, хватит, окна здесь вон какие громадные, – Стефания расстегнула на боку «молнию» юбки и наклонилась вперед, отчего юбка аккуратно спустилась до стройных щиколоток.

Оставшись в белой кофточке и узких шелковых трусиках, рассекавших белоснежным конусом женственно выпуклую чашу живота и полные, но упругие бедра, Стефания потянулась. Она любила раздеваться перед мужчинами и сознавать силу своего крепко сбитого и одновременно нежного тела. Особенно, если видела этого мужчину впервые в жизни. Сейчас она не видела его вообще.

Всякий раз, когда она делала это, ей становилось стыдно. И радостно. Радостно оттого, что удалось подавить стеснение и снова одержать над собой маленькую победу. Чувство же стыда, причем не кокетливого, а всамделишнего, до румянца на щеках, возникало потому, что Стефания с детства имела привычку наблюдать за собой со стороны и анализировать свои поступки как посторонний созерцатель. Ее стыдила сама ситуация: женщина, обнажающая свое тело для удовольствия, как правило, постороннего мужчины. Когда мужчина становился не посторонним, ощущения притуплялись, если только он не обладал изощренной фантазией, что встречается, как это ни странно, довольно редко. Быть может, именно поэтому Стефания до сих пор не смогла остановиться на ком-нибудь одном…

Проверив, хорошо ли держатся клипсы, Стефания стянула через голову кофточку. Груди ее на мгновение приподнялись вместе с узкой материей, но сразу же смекнули, где попросторнее, и выскользнули на свободу.

У Стефании была пышная грива каштановых, местами причудливо выбеленных волос, которые мягко спадали ей ниже плеч и казались живыми – с такой лаской они никли к ее голой коже.

Повернувшись к ширме спиной, она слегка наклонилась над диваном и спустила с бедер трусики. Она обожала это ощущение, когда волосы внизу живота охватывал свежий воздух и все тело пело: обнажена, обнажена!

Теперь на ней остались только клипсы, часики – нужно же следить за временем – и туфли на высоком каблуке.

Когда голос из динамиков зазвучал вновь, Стефания почему-то подумала, что пауза получилась непроизвольная. Фотограф наверняка собирался покомандовать ею, сказать, с чего начать, каким боком повернуться, но вышло по-другому: она просто-напросто опередила его своей дерзостью и – ох уж эта самокритичность! – красотой. Только сейчас он снова обрел дар речи.

– Все замечательно, Стефания. Теперь мне нужно, чтобы ты поиграла с манекенами.

– Что?

– Вообрази, что они живые, что они хотят тебя.

Тут он дал промашку. Стефания поняла, что говорящий недостаточно хорошо чувствует ее. Он должен был сказать: «что ты хочешь их».

Подумав об этом, она, однако, заметила, что уже идет по направлению к ближайшему пластмассовому истукану, распростертому в горизонтальном положении и устремившему раскрашенные белки глаз в потолок.

Пол в помещении был бетонным, отчего каблучки ее туфель издавали волнующее цоканье.

Стефания считала, что обнаженная женщина никогда не должна ходить босиком. И вовсе не потому, что тогда у нее в самом невыгодном свете обрисовывается линия ноги, укороченной и слоноватой. Просто наготу, если она предназначена для соблазнения, возбуждения или восхищения, всегда следует прикрывать. Лежащая в постели голенькая Даная смотрится слишком обыкновенно, в ней нет утонченности, которая непременно требуется при создании атмосферы, называемой эротикой. Стефании очень нравились фотографии распростертых на покрывалах девушек в одних только носочках. Одного этого оказывалось достаточно – картинка оживала и влекла к себе взгляд. Обнаженность полная требовала, по мнению Стефании, отточенности позы, поскольку неправильная постановка того же кадра могла превратить нагую босую девушку в голую девку.

Но это – что касается искусства. Стефания же считала, что жизнь не должна сильно отличаться от искусства – и даже от сна-мечты. Многим людям почему-то кажется, будто состояние последнего недостижимо в реальности. Однако это не было правдой, какой ее понимала и знала Стефания. Обычным людям зачастую просто не хватает дерзости, дерзновения. Внутренний голос испуганно нашептывает им: этого нельзя, так никто не делает, опомнись. Но разве можно поверить во что бы там ни было, не проверив самой, на своем опыте? Разве хоть кто-нибудь из живущих верит в смерть? Никто. Да, ее боятся, но все-таки до конца не могут осознать конечности бытия. Только уход близкого человека как бы приоткрывает завесу, и тогда одним становится страшно, а другим легко на душе, но в корне это ничего не меняет.

Стефания с самых юных лет учила себя не прятаться от сна. Он явственно проступал перед ней и наяву, указывая дорогу, и девочка шла по ней, шла, как сомнамбула, шла отчаянно, пока сон не стал ее будничным, повседневным состоянием и окружением. При этом она отнюдь не перестала ощущать действительность. Напротив, та сделалась для нее еще более яркой и насыщенной. Человек, сделавший самого себя, – self-made man – это выражение можно было с полным правом отнести и к Стефании, но только придав ему больше романтичности: self-dreamed woman – женщина, сотворившая себя из грез.

Манекен смотрел, как Стефания склоняется над ним, и тянулся к ее медленно оттягивающимся вниз грудям бежевыми пластмассовыми руками.

Она уперлась в его твердую грудь ладонями и ощутила животом гладкую бесполую промежность. Ей захотелось лечь на него, и она не стала бороться с желанием.

Хотя все окна были закрыты, от каменного пола поднималась прохлада, а по помещению гулял легкий ветерок, так что Стефания вздрогнула, когда прикоснулась нежной кожей к мертвому пластику. Груди расплющились и постепенно согрели пластмассу.

Манекен закачался.

Он был почти как живой, этот яйцеголовый мужчина без признаков пола, одновременно застывший в беспомощной позе и чувствительно отзывающийся на каждое движение модели.

Модели…

В самом деле, Стефания на какое-то мгновение совершенно позабыла о том, что за ней наблюдают. Она приподняла голову и поверх блестящего лба куклы увидела, как сверкает в солнечных лучах объектив возле ширмы. Сам фотограф умудрялся даже сейчас хранить инкогнито. Вероятно, он был слишком занят собой и боялся, как бы девушка не обнаружила, что он там делает на самом деле. Однако она и без того была вполне уверена в том, что он не теряет времени даром и уже запустил пятерню под раскрытую «молнию» на ширинке.

Отклеившись от первого любовника, так и оставшегося покачиваться в позе зародыша, Стефания плавно перешла к тому, который стоял посреди залы на подставке, в которую влип ногами. Она двигалась с вызовом, как гарцующая по загону лошадка.

Теперь она стояла к наблюдателю боком и терлась животом о пластмассовое бедро. Манекен упорно смотрел перед собой, и как Стефания ни искала его взгляд, смотрел он выше нее.

Заметив, что поднятая рука куклы снабжена шарнирами, девушка опустила ее вниз. Оттопыренный большой палец оказался так соблазнительно близко, что она слегка раздвинула ноги и аккуратно присела на него. Не все же одному фотографу наслаждаться, подумала она и закрыла глаза.

Где-то вдалеке щелкал затвор. Потом слышалось жужжание перемотки. Неужели у него уже кончилась первая пленка? Или вторая?..