Я пребывала в умиротворенном состоянии, однако в империи настало неспокойное, тревожное время. Князья на границах наших владений затаились, но тишина была обманчивой — они присматривались к новому властителю, пытаясь понять, чего от него можно ожидать. Решив, что падишах полностью погружен в исполнение новых для него обязанностей, снова подняли голову вольнолюбивые правители Декана. Неприступные крепости деканских князей, пустыни и горы Виндхья отгораживали от нас плодородный юг, не позволяя завоевать его. Мы знали, что там, за этой преградой, лежит богатство, не уступающее богатству самих Моголов.

Шах-Джахан не мог послать в Декан Дару. Издавна старшие сыновья правителей набирались военного опыта именно там, но Дара был еще ребенком. Невозможно было поручить это и Махабат-хану. Опытный полководец показал однажды, что слишком большие полномочия способны вскружить ему голову, и мой муж не доверил бы ему командование целой армией.

В один из дней Шах-Джахан пришел ко мне на балкон и молча сел рядом, напряженно вглядываясь в извилистую, петляющую реку, в песчаные берега, белые, словно выцветшие от солнца и зноя. Он казался подавленным.

— Я надеялся, что столкновения удастся избежать. Эти бесполезные свары обессиливают нас, — он вздохнул. — Но крысы продолжают обгладывать границы государства. Они угрожают нашему миру, а я не могу допустить, чтобы Шах-Джахана запомнили как правителя, позволившего им отделиться от империи. Пусть уж это сделает кто-нибудь другой. Я сам выступлю на юг и утихомирю их.

Он взял меня за руку, прижал ладонь к губам.

— Ты хочешь, чтобы я ехала с тобой?

— Да. Мы вернемся не раньше чем через год. Такой долгой разлуки я не вынесу.

— Хаким предписал мне покой. А путешествие обещает быть тяжелым.

— Сейчас я не какой-нибудь би-даулет, бегающий от армии отца. Мы поедем медленно, с передышками и сможем позволить себе оставаться на одном месте столько, сколько тебе потребуется. — Он нежно погладил меня по животу. На лице было молчаливое сочувствие и печаль. — Прости меня.

— За что? За мое дитя? В ту ночь я приняла тебя с радостью. Я слишком долго ждала и желала тебя. Я довольна, что мы зачали его в любви. Вели мир-манзилу приготовить самую лучшую ратху, чтобы мне было удобно ехать.

— Это будет сделано.

Мир-манзил понял приказание буквально — он соорудил ратху, достойную моего положения: размером с жилую комнату, устланную персидскими коврами, со множеством мягчайших пуховых перин. Крышу и опоры повозки покрывали чеканное золото и узоры из драгоценных камней. Но даже перины не могли в полной мере избавить меня от тряски на ухабистой дороге. Шах-Джахан, правитель великой державы, был тут бессилен — он не мог приказать земле стать ровной и гладкой.

Конечно, и речи не было о том, чтобы я ехала верхом, но положенные мне семь слонов все равно следовали за повозкой. На каждого был водружен ажурный золотой мегдамбар, обитый изнутри бархатом, обложенный шелковыми подушками — но эти удобные сиденья пустовали на протяжении всего пути.

Каждое утро, за два часа до того, как заря разгонит ночную тьму, наш караван начинал свой путь на юг. Первой лагерь покидала артиллерия: сто слонов тянули тяжелые пушки, сопровождали их тридцать тысяч сипахов. За ними на исполинской платформе с впряженными в нее волами везли лодку правителя; если по пути попадались реки, мы с комфортом переправлялись на другой берег.

Мой любимый поднимался за час до рассвета. Прежде чем сесть на слона, он, под аккомпанемент дундуби, рогов и бубнов, представал перед подданными. О его появлении возвещали ружейные залпы, а военачальники, придворные и местная знать со своими женами громко возглашали: «Манзил мубарак!»

В порядке следования каравана почти ничего не изменилось со времен Джахангира — если, конечно, не считать моего привилегированного положения: на сей раз моя ратха была не в середине, а следовала сразу за слоном моего любимого. За нами ехали сотня тысяч конников с оруженосцами и обоз с оружием и провиантом, так что колонна растягивалась на целый день пути.

Путешествие на юг казалось мне легким. Мой хаким Вазир-хан ехал рядом с моей ратхой, постоянно наблюдая за мной. Если ему казалось, что я устала, он немедленно командовал каравану остановиться. В этом он был наделен почти неограниченными полномочиями, но, к счастью, я чувствовала себя куда лучше и уставала не так быстро, как ожидали. Однако живот мой рос, становился все больше и тяжелее. Ребенок так давил, что по мере приближения к Бурханпуру мне делалось все труднее дышать сухим и пыльным воздухом. Теперь я стремилась как можно скорее добраться до места, чтобы оказаться в крепости. Воспоминания о прохладных водах Тапти, протекающей за дворцом, об отдаленных звуках, доносившихся с реки, утешали меня. Мне хотелось, чтобы дитя родилось там, а не в пути, несмотря на то, что и походный гулабар был вполне удобным, если не сказать роскошным.

До Бурханпура мы добрались к середине лета. Вазир-хан уже не хмурился без конца, как в начале пути. Успокоенный моим безмятежным настроением, теперь он даже улыбался и шутил со мной. А это, в свою очередь, умиротворяло меня: хаким хорошо и верно служил мне все эти годы.

Прибыли мы как раз вовремя. Я успела несколько дней отдохнуть, когда начались первые родовые схватки. Резкие и болезненные, они были настолько сильны, что я не могла сдержать крика. Такого у меня не было ни с одним из детей. Впервые в жизни эта боль, естественная для женщины, испугала меня. Боль охватывала тело целиком, вытягивала силы. Пот, будто кровь, обильно тек из всех пор, и с каждой каплей я становилась слабее.

— Где мой любимый? — спросила я Ису в промежутке между схватками. Они наступали слишком часто, и я хрипло шептала, сорвав голос от крика.

— Он в Асисгархе[111].

— Пошли за ним. Торопись же, скорее!

Моя настойчивость встревожила Ису. Я и сама себя не понимала. Впереди были долгие дни и годы рядом с моим возлюбленным, и все же что-то заставило меня отдать это приказание.

Какими одинокими делает нас боль. Любовь, радость, даже скорбь можно разделить с близкими, но боль — демон, с которым человек сражается в одиночку. Весь день и всю ночь боль продолжала свои атаки, схватки с каждым разом возвращались быстрее и длились все дольше, как конвульсии издыхающей змеи. Я ничего не видела и не слышала, ничего не ощущала, кроме этой боли. Под ее натиском все Чувства притупились и обратились внутрь моего существа.

— Должно быть, это крупное дитя, мальчик. — Слова хакима донеслись откуда-то издалека. Иса и служанка поддерживали меня. Вокруг толпились другие женщины, но я их не видела. Тени от ламп метались, собирались вокруг меня, выжидая, как хищные птицы на ветвях.

Потом я ощутила, как бьется и толкается внутри моего тела ребенок. Руки хакима вслепую нащупывали путь под пологом, проникали внутрь, ухватывались за что-то. Я молилась, чтобы он поскорее извлек младенца, освободил меня от мук, вытянул наверх, к свету и прохладе из липкого темного болота, в котором я тонула. Ничего не получалось. Мы боролись с ребенком. Я выталкивала, Вазир-хан тянул. А потом, когда надежда и силы окончательно покинули меня и всё сделалось безразлично, младенец вдруг легко выскользнул.

Облегчение, освобождение, я больше не шла ко дну…

Теперь мне хотелось только спать. Проснулась я от того, что Иса крепко сжимал мне руку.

— Кто?

— Дитя женского пола, агачи. Как ты себя чувствуешь?

— Девочка… Я молилась о дочке. У нас довольно сыновей.

Я не чувствовала собственного тела, оно было где-то далеко, существовало отдельно от меня. Я не знала даже, что ответить Исе на его вопрос, понимала лишь, что страшно, невозможно устала.

— Я так устала, Иса. Где мой любимый?

— Едет сюда. Спи. Когда он прибудет, я тебя разбужу.

— Нет. Не хочу спать. — Я смутно различала его лицо сквозь полог. — Иса, друг мой…

Непонятно почему, но вдруг захотелось, чтобы он знал, как дорог мне.

— …твой раб.

— Верный слуга, — поправила я, — и мой верный друг. Я буду скучать без тебя.

Он все еще держал меня за руку:

— У тебя очень холодные руки, агачи.

— Я замерзла. Меня вымыли?

— Нет. Хаким решил отложить это до утра.

— Да, это хорошо. — Я изо всех сил старалась не заснуть, преодолеть охватившую меня апатию, обволакивавшую, занявшую место невыносимой тяжести.

— Пообещай мне одну вещь, Иса. Ты должен всегда оставаться рядом с моим любимым.

— Я обещаю. И рядом с тобой, агачи.

— Да, конечно, и со мной тоже. Но с ним — будь всегда рядом с ним, Иса.

Я почувствовала, что он встает, и крепче сжала его руку. Эта рука связывает меня с миром, подумала я.

— Не уходи.

— Я не уйду. Здесь его величество. — Он мягко высвободил руку и отошел в сторону.

Мой любимый опустился рядом со мной на колени. Только что из седла, он был в дорожной пыли, по лицу тек пот. Мне стало спокойнее, когда я почувствовала касание знакомой бороды, носа, губ. Его прикосновение было ласковым, как утешение.

— Я тебя не вижу.

— Зажгите свет!

Стало светлее, но он все равно ускользал от меня. Я притянула его к себе, и только тогда рассмотрела размытые контуры родного лица. Мой любимый обнял меня, крепко прижал к себе. Казалось, он был в смятении и не мог скрыть отчаяния. Все ли подвластно Великому Моголу? По его приказу был зажжен яркий свет, но и тот, кому подчиняется империя, бессилен против тьмы. Он наклонился еще ближе, а мне казалось, что его лицо удаляется от меня.

— Не уходи…

— Я здесь, рядом с моей любимой, с моей Арджуманд. Что с тобой?

— Засыпаю, — прошептала я. — Я скоро усну. Ты не уходи, останься со мной.

Мой муж поцеловал меня в глаза, щеки, коснулся губ.

— Мне все снится один и тот же сон. Почему он не оставляет меня? Возвращается снова и снова… В этом сне я вижу… вижу лицо. Я так ясно вижу его, смотрю в глаза, странные глаза, но не знаю, кто это. Мужчина… Красивый, благородный… Но только лицо, голова… У головы нет тела. Она лежит в пустынном месте, как будто на камне. Что это значит?

— Успокойся, родная. Это лишь сон. — Он сильнее прижал меня к себе, обхватил, чтобы я не ускользнула. Я слышала, как он зовет хакима. Они говорили, но я не различала слов. Сон подкрался еще ближе, но мне пока удавалось преодолеть его.

— Любимый, скоро я усну. Я не могу больше противиться сну, он сильнее меня.

Его дыхание, сладкое и прохладное, смешалось с моим, будто он хотел наполнить им мое тело.

— Ты должен кое-что мне пообещать…

— Все, что прикажешь.

ШАХ-ДЖАХАН

Слезы текли у меня по щекам и падали в ложбинку на ее шее. Они щекотали ее, она слабо улыбнулась. Потом попыталась вытереть мне лицо, но не смогла шевельнуть рукой.

— Не женись снова, мой возлюбленный, мой принц. Обещай мне. Иначе мои сыновья будут сражаться с ее детьми, кровопролитие будет ужасным… Расти наших детей в любви друг к другу… не выделяй никого из них… люби всех одинаково… как и своих подданных.

— Обещаю.

— И обещай… — Ей требовалось это последнее утешение, эти клятвы, произнесенные Великим Моголом, ее любимым Шах-Джаханом, чтобы взять их с собой в бесконечный сон. — Обещай, что не забудешь… ты ведь не забудешь свою Арджуманд?

— Не забуду никогда, никогда, никогда!

— Поцелуй меня.

Сквозь слезы она почувствовала мои губы на своих. Мы слились в поцелуе, не тихом, но неистовом и пылком, похожем на страстные поцелуи нашей юности.

Вместе с этим поцелуем любви я вобрал ее последнее дыхание.

Эпилог

1148/1738 год

Воздух с железным привкусом смерти висел над землей, пыльный и смрадный, лишающий надежды. Палящее небо ослепляло, солнце застыло и перестало двигаться. На земле сидели, сгорбившись, грифы, словно вырезанные из дерева идолы, в ожидании жертвоприношения. На дереве, поверяя листве свои грустные секреты, замер лангур, покрытый серебристой шерстью, зеленые, как изумруды, попугаи стрекотали и злобно таращились на него. Река неторопливо несла в вечность трупы.

Империя Великих Моголов давно пала.

Персидские солдаты прорубались сквозь подлесок, такой густой, что, казалось, он смыкался у них за спиной. Их преследовал запах гниющего мяса и кислый запах собственных немытых тел. Время от времени они отдыхали, опираясь на мечи, почерневшие от ржавчины и крови, но потом решительно продолжали двигаться дальше.