Анна Годберзен - Блеск

Генри знал, что смешно досадовать на уверенность полковника, но сложно было воспринимать этого человека и жизнь под его руководством не насмешкой. Генри поднес стакан к губам и сделал глоток, а после перевел взгляд на небольшую бухту, куда корабли заходили на стоянку. На противоположной от черепичных крыш и узких улочек старого города стороне залива на холме возвышался навевающий ужас и мысли о войне замок Морро.

— Нет, я не позволю тебе сейчас покинуть Гавану. Не сейчас, когда через несколько дней предстоит регата с подполковником Харви! — хихикнул полковник Коппер.

Подполковник Харви был с ним солидарен. Генри бросил на них взгляд, заметив лишь красные прожилки на их крупных носах, и отвернулся. Говорят, между Кубой и Флоридой всего девяносто миль, и порой Генри мечтал преодолеть это расстояние. Он уже был во Флориде однажды, ещё как штатский, прошлой зимой. Тогда он чудовищно ошибся и поддался желаниям своей двуличной жены, но до сих пор вспоминал о теплых днях, предшествовавших его ошибке, тех днях, когда ещё мог надеяться на истинное чувство.

— Знаете, сеньориты, наш Генри родом из очень почтенной семьи. Говорят, Шунмейкеры входят в десятку богатейших…

Генри моргнул, когда ветерок подул ему в лицо, и почти пожалел полковника Коппера. В конце концов, тот виноват лишь в том, что поверил в иллюзию, которая затмевала умы многих людей: будто Генри хотел походить на Шунмейкеров, владеть яхтами и особняками на Пятой авеню, наслаждаться заметками о себе в газетах. Полковник не мог понять того, что Генри только недавно начал постигать: вся эта роскошь не давала заняться тем, чем на самом деле хочется или любить женщину, в которую на самом деле влюблен. Черт возьми, Генри даже в армию не смог вступить как положено! Полковник Коппер оценил молодого человека, узнал, что он из тех самых Шунмейкеров, и более-менее освободил его от любых активных боевых действий. На этом и закончился опыт воинской службы и вклад Генри в патриотический долг. Это случилось ещё в апреле. С тех пор его дни в основном начинались с плавания на яхте и заканчивались в душных бараках, где он, тщетно пытаясь уснуть, шептал имя Дианы Холланд.

На короткий миг любовь Дианы показалась ему возможной, той подлинной целью, которая придала бы смысл всем бесцельно прожитым годам. Но он повел себя отвратительно и привнес в жизнь милой девушки изрядную долю цинизма. Если Генри везло, то снились дни, когда Диана ещё верила ему, но гораздо чаще приходили кошмарные картины того вечера, когда он вошел в комнату и увидел возлюбленную в объятиях своего шурина. Она была там, его девочка, в темноте, прижатая к стене этим заядлым игроком. От воспоминаний о той сцене Генри до сих пор подташнивало, но он знал, что получил по заслугам. Ему хотелось умереть, но здесь это было невозможно, разве что от пьянства, поскольку пил он ничуть не меньше, чем в Нью-Йорке. В нём изменилась только кожа, загоревшая под жгучим солнцем.

— Разве присутствующие здесь дамы не покладисты и милы? — говорил за его спиной полковник, и хотя Генри не стал оборачиваться, ему было очевидно, что тот сейчас корчит жутковатые гримасы девушкам, сидящим по обе стороны от него. — Разве они не подмигивают и заигрывают так, как наши соотечественницы никогда себе не позволяют?

Генри охватило невероятное желание выброситься за борт или напиться до потери сознания. Первое казалось ему более геройским поступком, но, поразмыслив, он понял, что не умрёт, а только промокнет, хотя уже и так сильно вспотел от раздражения, вызванного пустой болтовней полковника.

— Ну же, Шунмейкер, довольно глазеть на море! Давай найдем тебе девушку.

Черные глаза Генри блеснули, а пальцы крепче вцепились в штурвал. По крену парусника молодой человек понял, что полковник встал, но все еще отказывался обернуться. По неизвестной причине его охватила ярость. Генри понимал лишь, что устал от Кубы, от себя, от всех мест, где побывал и от всего, чего желал, за исключением одного.

— Боже, сжалься, Шунмейкер, твоя жена ни о чем не узнает! Поживи немного, пока ещё можешь! Она не может быть настолько красива.

— Я беспокоюсь не о жене. — Генри выпрямился и развернулся, чтобы посмотреть в лицо старшего по званию, отчего парусник вновь качнулся, и девушки на корме испуганно взвизгнули. Генри вспомнил, как одна из них сказала, что не умеет плавать, когда нервно ступила на палубу с пирса, и хотя немного волновался за её безопасность, сейчас думал о другом. — Но, да, женщина, которой я верен, весьма красива.

— Генри, — продолжил полковник Коппер с фальшивой серьезностью, — я твой командир, и настаиваю, чтобы ты как следует повеселился!

Оба повернулись лицом к корме. Скоро наваждение пройдет, и положение будет казаться нелепым. Но в этот ленивый полдень полковник уже выпил несколько бокалов горячительного, а у Генри внезапно обострилась добродетель. В его взгляде читались ярость и замешательство — несмотря на все усилия, жизнь постоянно тянула его назад к послеобеденным коктейлям и бесцельно дрейфующим яхтам. Никто не сказал ни слова, и после затянувшегося молчания оба могли бы рассмеяться, но в эту минуту проходящее мимо грузовое судно подняло волну, качнувшую парусник, и не умеющая плавать девушка неуклюже схватилась за канат. Её действия привели в движение паруса. Гик пронесся над палубой, чудом не задев Генри, и он с облегчением понял, что по-прежнему находится на борту. В следующую секунду он услышал плеск и брань, и понял, что хотя его не задело, полковник упал за борт.

Впервые за день Генри улыбнулся. Вид полковника, барахтающегося в спокойной мутной воде, не мог вызвать иного отклика. Девицы визжали и подтягивались вперед, чтобы посмотреть на глупого американца, очутившегося в заливе прямо в модной форме. Они снова завизжали, когда Генри расстегнул пуговицы рубашки, бросил её на доски палубы и нырнул. Он глубоко погрузился в прохладную воду, и в эти секунды ему показалось, что до Флориды не так уж и далеко плыть. Вода, хоть и мутная, преображала.

Пока Генри хватал полковника, жадно глотал воздух, вынырнув на поверхность, и втаскивал командира на борт парусника, его гнев улетучился.

— Вы в порядке, сэр? — спросил он, помогая полковнику взобраться на борт. Досадная вялость, которую он испытывал, исчезла.

— Да, мой мальчик, — ответил полковник, хлопая Генри по мокрой спине. Он выглядел ошеломленным, но вроде бы был в порядке. — Всё отлично. Я больше не буду вещать тебе о девицах, если ты нальешь себе бокальчик и хотя бы притворишься, что отдыхаешь.

— Да, сэр. — Воздух показался прохладнее, и Генри вновь надел рубашку на мокрые плечи. Закончив возиться с пуговицами, он взял полный стакан рома, который налила ему девушка Харви. Остальные тоже наполнили бокалы.

— За Кубу, — провозгласила тост девушка, поднимая бокал. — И за Соединенные Штаты.

Они выпили за долгую дружбу между государствами, а Генри мысленно произнес ещё один тост: «За Диану, чем бы она сейчас не занималась, и за мизерную возможность того, что когда-нибудь она меня простит».

Стояла удушающая жара, и каждый дюйм пола — от блестящего гранита вестибюля до полированного дуба винтовой лестницы и паркета в ёлочку в гостиной — занимали чёрные выходные туфли и пышные юбки. Воздух наполняли аромат духов и прозрачные намеки, и невозможно было расслышать даже голос соседа или соседки, если он или она говорили подобающим тоном. Играла музыка, но танцевать продолжали лишь лучшие пары, поскольку места не хватало и общество осудило бы менее одаренных танцоров, решивших подергаться в столь ограниченном пространстве. Толпа теснилась у оклеенных бело-розовыми обоями стен первых трех этажей, и хотя все окна были раскрыты настежь, воздух всё равно не циркулировал. Конечно, ни у кого и в мыслях не было уйти. Тем вечером любому из гостей больше решительно некуда было пойти.

Хозяйка дома, мисс Каролина Брод ходила туда-сюда по лестнице. Куда бы она ни пошла, там начиналось небольшое волнение, и не только из-за её шелкового платья цвета лаванды, тесно облегающего бедра, открывающего плечи и тянущегося за ней как свадебный шлейф. Корсаж был расшит столь малым количеством бисера, что гости могли бы и не заметить бусинок, если бы они не переливались в свете свечей. Когда-то мисс Брод скрывала свои плечи — широкие и костлявые, летом они, как и её нос, покрывались веснушками — но, унаследовав огромное состояние своего покойного покровителя, Кэри Льюиса Лонгхорна, кое-чему научилась. И среди её новоприобретенных убеждений было то, что девушка, если она умна, пользуется всем, чем наделила её природа. Каролина приехала с Запада, обладала сколоченным на меди состоянием, которое по сравнению с её нынешним богатством казалось скромным. Так гласила официальная версия, и широкие обнаженные плечи с усеянной веснушками бледной кожей и чересчур крупные для рта Каролины зубы лишь подтверждали её. Теперь, если что-то в ней и выглядело слишком большим или грубым, это лишь добавляло ей обаяния.

Вечер был её триумфом, но Каролина никак не могла начать им наслаждаться. Единственный человек, которого она хотела видеть, находился где-то в море.

Желая отвлечься от разочарования, она торопливо двигалась, обмениваясь репликами с гостями, заполонившими залы и галереи её нового особняка с фасадом из красного кирпича и изящной планировкой. Каролина хотела купить один из тех огромных современных монолитов на Пятой авеню, но ещё больше мечтала приобрести дом именно в этом квартале, и единственным возможным вариантом представлялся номер пятнадцать. К удивлению Каролины, такой выбор принёс ей преимущество. Все знали, что она могла позволить себе дом побольше, но теперь хвалили её на страницах газет и за богато накрытыми к ужину столами за более подходящий для юной, не имеющей семьи наследницы выбор.

В эти дни, а сегодня — особенно, все хотели прошептать ей что-то на ухо. Каролина улыбалась и рисовалась, и раскрасневшиеся от тепла щечки лишь подчеркивали изумрудную зелень её глаз. Она обменялась комплиментами по поводу прически с миссис Реджинальд Ньюболд, в девичестве Аделаидой Уитмор, которая вместе с мужем стояла под ростовым портретом Каролины на лошади, висящим над камином в библиотеке на третьем этаже. Этот портрет был самым большим в коллекции Лонгхорна, и его последним приобретением. На полпути вниз Каролина сердечно поприветствовала Агнес Джонс, с которой одно время из сострадания дружила её подруга детства Элизабет Холланд. Сама по себе Агнес не была интересным человеком, но именно она, как недавно обнаружила Каролина, делилась сплетнями с ведущим раздела светской хроники в «Уорлд Газетт». Поэтому, если хорошо относиться к мисс Джонс, то можно рассчитывать, что за тебя замолвят лишнее словечко в прессе.

На пути к гостиной второго этажа, обшитой панелями розового дерева, слегка пофлиртовала с Амосом Вриволдом и убедилась, что его репутация откровенного дамского угодника оправдана. Устав от общения, она вышла из толпы и подошла к окнам, выходящим на юг. Напоенный летними ароматами город благоухал жарой, листвой и слегка попахивал животными. Внизу стояли лошади, запряженные в кареты, на козлах сидели кучера. Они будут ждать хозяев, наверное, до раннего утра, когда прием, к разочарованию гостей, окончится. Каролина вдохнула, словно впервые за долгое время, а затем сделала то, чем занималась каждый день, а порой и каждый час: осмелилась бросить взгляд на дом чуть дальше по улице, белый особняк с выгравированным на фасаде номером восемнадцать. Там жил Лиланд Бушар, когда находился в городе, но в последний раз он появлялся несколько месяцев назад.

На секунду девушка позволила себе понадеяться, что Лиланд наконец вернулся, но теперь видела, что окна его дома такие же темные и непроницаемые, какими были в последние несколько месяцев. Она удрученно сглотнула и опустила плечи. Лиланд должен был вернуться из Европы позавчера. Из светской хроники Каролина узнала, что он покинул Париж. Именно поэтому она и решила дать приём сегодня, именно поэтому и купила именно этот дом именно в этом квартале. Но штормовое море задержало корабль, на котором плыл Лиланд, и он не успел вернуться вовремя, чтобы посетить её новоселье. Они провели вместе несколько чудесных дней во Флориде, танцуя и воркуя, но это было ещё в феврале. Пару раз Каролина представляла себе, как с губ Лиланда слетают слова «Выходи за меня», хотя это, конечно, было бы слишком поспешным решением. В последний раз они виделись в Нью-Йорке ещё зимой, когда Каролина верила, что её жизнь разрушена. С тех пор она разбогатела, и все её потаённые страхи исчезли. Теперь каждую ночь ей снилось, что Лиланд наконец приходит и видит её во всем великолепии. Ожидание было томительным, и единственным способом смягчить его оставалось печально смотреть из южных окон на его дом, моля, чтобы в нём зажегся свет.