Рози Томас - Чужие браки

Стоял конец октября.

Лондон скрылся из вида, и люди, сидящие в машине, могли теперь наслаждаться красотой осеннего леса, тянущегося вдоль шоссе. В городе осень являлась в образе нового вида из окна — увядающие тополя и каштаны, а в общем — все тот же пейзаж, но здесь яркие кроны деревьев на фоне бурых полей и серебристо-серого неба напоминали пожар.

— Посмотри, — обратилась Нина к своему спутнику, — вот она, природа во всей своей красе. Ничего похожего на нашу городскую жизнь. И с сегодняшнего дня я — часть всего этого мира. Как там в стихотворении?..

Нина прекрасно помнила эти строки, но она боялась всколыхнуть в памяти неожиданную цепочку ассоциаций. Иногда память играла с ней злые шутки, неожиданно извлекая на свет какую-нибудь сцену из прошлого или обрывок фразы, которые заставляли Нину плакать. А слез в ее жизни и так было более чем достаточно.

— «Время туманов и зрелых плодов урожая…» — подсказал Патрик.

— Да, точно.

Строка из стихотворения навевала мысли о завершении какого-то важного периода жизни, вслед за которым неизбежно следовало равнодушное спокойствие, означавшее начало увядания.

Нина оглянулась, как будто бы надеялась еще раз увидеть вдали очертания Лондона. Но сзади не было ничего, кроме дороги, машин и буйства осенних красок.

Нина подумала, что уже уехала из Лондона, но еще никуда не приехала. У нее было такое чувство, что весь огромный мир, в котором она жила до сих пор, сжался до таких размеров, что мог поместиться в машине Патрика.

— Именно так я себя и чувствую, — произнесла Нина, имея в виду стихотворение.

— Ты еще не такая уж зрелая, — пошутил Патрик.

— И с плодами дела тоже обстоят неважно.

— Плоды — это твоя работа. И потом, тебе только тридцать пять…

… И поэтому, хотя она и вдова, у нее еще достаточно времени, чтобы встретить другого мужчину, а может быть, и выйти за него замуж, обзавестись, если ей этого захочется, целым выводком детишек. Не так уж много времени, но вполне достаточно. Патрик не хотел, чтобы она забывала об этом, но был достаточно деликатен, чтобы не говорить на эту тему прямо. Нина была благодарна ему за работу, однако какая-то ее часть в то же время хотела, чтобы ее любящие друзья перестали ходить вокруг нее на цыпочках, чтобы кто-нибудь из них прикрикнул на нее как следует: «Твой муж умер, но ты жива и должна, черт возьми, как-то с этим справиться».

Именно так она пыталась себя расшевелить. Ее переезд в Графтон должен был помочь ей в этом.

Нина протянула руку и прикоснулась к бедру Патрика. Сквозь одежду чувствовалось тепло его тела и сила мускулов. Патрик не вздрогнул, даже не пошевелился, но Нина немедленно убрала руку. У Нины часто возникало такое чувство, что смерть Ричарда изъяла и ее, а не только его, из мира материальных вещей. Вдовы не касаются сидящих рядом мужчин. Они лишь скорбно принимают молчаливые объятия, похлопывания по плечу и пожатия холодных рук, но никогда не дотрагиваются первыми, чтобы почувствовать успокаивающее тепло живой плоти.

— Спасибо, Патрик, что помогаешь мне перебраться, — сказала Нина.

Патрик на секунду оторвал глаза от дороги, чтобы взглянуть на свою спутницу. Он вел очень осторожно. Сегодня заднее сидение машины было снято и все пространство занимали аккуратно упакованные коробки — самые дорогие и ценные вещи Нины. Остальные должен был доставить фургон, который выехал чуть позже.

— Ты же знаешь, я ведь хотел перевезти тебя сам и посмотреть, как ты устроишься на новом месте, — сказал Патрик и опять стал пристально следить за дорогой.

Сзади показался немецкий автобус с туристами, и Патрик тут же взял вправо, чтобы пропустить его. «Будь на его месте Ричард, — подумала Нина, — он сильнее нажал бы на акселератор, чтобы машина резко вырвалась вперед». Нина разглядывала лица пассажиров за стеклами автобуса. В основном это были пожилые пары, главной целью которых было приятно провести время вместе. Нина поспешила отогнать надвигавшийся призрак грусти.

— Хочешь, остановимся где-нибудь выпить чаю? — спросил Патрик.

— Я-то нет, но раз тебе хочется, давай остановимся прямо здесь, — ответила его спутница.

Нина взяла с собой корзинку с чашками, заваркой и небольшим электрическим чайником, как советовала статья о переезде в журнале по домоводству. Во время сборов Нина проявила настоящий организаторский талант. Она составила больше дюжины различных списков, все время что-то добавляя и вычеркивая, на ходу меняя решения. Зато все было продумано до деталей, на каждой коробке была наклейка, на которой было указано, куда именно следует отнести ее по прибытии. Нина сама обмеряла мебель, причем проверила размеры дважды. Она могла без труда найти любую мелочь.

Главная проблема была в другом: правильно ли она делала, что переезжала, или же просто сошла с ума, а именно таково было мнение почти всех ее друзей.

— С тобой все в порядке? — спросил Патрик.

— Все просто замечательно, — улыбнулась Нина.

Сельский пейзаж казался бесконечным. До Графтона было еще около часа.

Сначала впереди показались две симметричные башенки собора. Потом стал виден и сам городок, который окружали поля, переходящие в гряды невысоких серых холмов. Типично английский пейзаж. Пилигримам, приходившим в Графтон лет пятьсот назад, наверняка открывался тот же вид, когда они спускались с холмов и приближались к городу.

Со времени детства Нины город разросся, вобрав в себя несколько пригородных местечек, выглядевших довольно уродливо. На съезде с Лондонского шоссе уже не было, как раньше, парка. Вместо него Нина увидела огромный супермаркет и сложенные из того же красного кирпича миниатюрные домики, тесно прижавшиеся друг к другу, да пару бензоколонок и небольшое кафе. Дорога постепенно превратилась в сложное переплетение перекрестков и светофоров. Ветер в беспорядке разбрасывал по улицам бумажный мусор.

— Езжай прямо, — сказала Нина, почувствовав вдруг желание извиниться перед Патриком за неприглядный вид за окном. Патрик повернул к собору.

Они пересекли Олд-бридж и очутились в старом городе. Мощеные улочки вели прямо к собору, к соборной площади. Было уже четыре часа. Улицы были полны машин, тротуары — людей, направляющихся за покупками — матери с колясками, другие — с детьми школьного возраста, старики. Глядя на все это, Нина вдруг почувствовала себя счастливой. Многое в облике родного города изменилось, но главное впечатление было то же, что и в детстве, когда Нина росла здесь, и это было прекрасно.

Дома были сложены из белого известняка и, казалось, сияли в лучах солнца. Нина узнавала изящные изгибы улиц — Саутгейт, Койн-стрит, Дроверс, любовалась безупречными пропорциями зданий, верхушками крыш — все казалось ей восхитительным и до боли близким. Они ехали мимо арки, за которой виднелся мощеный двор и серый фасад церкви.

— Куда теперь? — спросил Патрик.

— Вон туда, — показала Нина.

Они въехали в узенький коридор, по которому едва могла продвигаться машина. Миновав его, они наконец оказались в самом сердце Графтона — у лужайки перед собором. С одной стороны за высокими стенами виднелась соборная площадь, с другой — западная стена собора.

Патрик взглянул наверх, где на галерее из авантюрина в нишах безмолвно стояли святые и архангелы, взгляд его заскользил выше, от подножия колонн и контрфорсов к огромному темному окну и еще выше, туда, где красовался бельведер, выполненный в готическом стиле.

— А я и забыл, как величественно выглядят соборы, — проговорил он наконец.

Нина почувствовала себя польщенной.

— Я тоже успела забыть. Каждый раз это поражает меня заново. А вот и мой дом.

С одной стороны лужайки, как бы огораживая ее с севера, тянулся ряд домов эпохи Георга. К каждой двери вели четыре ступеньки с железными перилами, а окна первого этажа украшали причудливые литые гирлянды листьев. Дом Нины стоял в центре этого ряда, как раз напротив тутового дерева, которое росло в самом центре лужайки.

Нина вышла из машины, руки и ноги ее затекли и, разминая их, она скользнула взглядом по темным, безжизненным окнам дома.

— Когда я была маленькой, — сказала Нина, — то часто говорила, что хочу жить на Аллее Декана. Мама обычно смеялась надо мной. «Зачем же на Аллее Декана? — говорила она. — Почему уж сразу не в епископском дворце?» А я отвечала на это, что не хочу замуж за епископа, потому что у него очень смешные зубы.

Патрик подошел к Нине и встал рядом.

— Вот ты и дома, — сказал он.

Нине слышалось в его словах совсем другое: «Что же, может, это не такая уж безумная идея — поселиться здесь», — и слышалось настолько отчетливо, словно Патрик действительно произнес эти слова.

— Ключи у тебя есть? — спросил Патрик.

Нина вынула из сумки тяжелую связку и показала Патрику.

— Целых три, один — от замка с сигнализацией.

Патрик подождал, пока Нина поднимется по ступенькам и откроет дверь.

Нине нравилось смотреть на пустой дом. Она восхищалась изяществом строгих геометрических линий, идеально отделанных стыков. Будто само время до блеска отполировало дубовый паркет гостиной. Оконные ставни идеально пригнаны, а открыв их, можно было увидеть окно, состоящее из квадратов стекла, разделенных тонкими металлическими переплетами. Дневной свет струился внутрь мягко и ровно. Лестница, ведущая наверх, была украшена литьем причудливого узора. Спальни, находившиеся наверху, были просторными, квадратными, в каждой — камин, украшенный росписью. Дом был слишком велик для Нины, но это не имело особого значения. Ричард оставил ее богатой. Нина до сих пор еще была обескуражена цифрами, которые содержались в его завещании.

На чердаке дома предыдущие владельцы оборудовали что-то вроде студии. Скат наклонной крыши был стеклянным, внизу был небольшой портик, выходящий на лужайку и к восточному порталу собора. Готический бельведер, казалось, парил в небесах прямо над головой Нины.

Здесь она будет работать. Сюда принесут вскоре ее этюдник, мольберт, письменный стол и все, что ей необходимо, — коробки с красками и огромное количество бутылочек с цветными чернилами и цветные карандаши. Нина была иллюстратором детских книг, признанным и довольно известным.

— Нина! — раздался откуда-то снизу голос Патрика.

— Сейчас иду.

Патрик стоял на пороге гостиной. Дверь позади него была открыта, и можно было разглядеть окно, а за ним — тутовое дерево, святых и архангелов, неподвижно застывших в своих нишах.

— Ну, и как тебе все это? — спросила Нина.

— Восхитительно, — ответил Патрик. — Очень красивый дом.

Протянув руки, Нина обняла его. Она вновь почувствовала в Патрике какое-то внутреннее сопротивление: не то что бы отказ, а скорее какую-то напряженную сдержанность, как будто он не знал, что делать с Ниной. Она не ждала ничего такого: Патрик был голубым, и все десять лет, что они были знакомы, Нина прекрасно об этом знала. Но теперь неловкость Патрика подчеркивала, что ее тяжелая утрата и последовавшие вслед за ней многочисленные проявления сочувствия как бы ставили Нину в особое положение, заставляли существовать отдельно от всех. Считалось, что с ней нужно обращаться исключительно бережно, никому и в голову не приходило, что ее горе, так же как необходимость жить, заставляли ее подсознательно желать совсем другого: чтобы ее схватили, не спрашивая о ее желаниях, и любили так грубо и неистово, что это начисто стерло бы из ее памяти все остальное. Иногда Нина почти что молилась о том, чтобы это произошло.

— Давай спустимся на кухню и выпьем чаю, — предложила Нина.

— Прекрасно, — Патрик слегка похлопал ее по плечу.

Коробки, выгруженные из машины, были сложены у входной двери.

— Тебе надо было подождать меня, а не таскать одному, — всплеснула руками Нина.

— Ну уж если я, по-твоему, не могу поднять пару ящиков, то кто же тогда?

Патрик был антикваром. Он работал один и специализировался в довольно специфической области: его интересовала в основном дубовая мебель староанглийского стиля.

— Я очень благодарна тебе за все, что ты сделал, — быстро произнесла Нина. — Не только сегодня, а за все время со дня смерти Ричарда.

В тот день Патрик приехал к ней сразу же после того, как было получено из Норфолка сообщение о трагедии.

— Все в порядке, — ответил Патрик. — Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, где меня найти.

Да, она знала. Вдруг, казалось бы, без малейшей связи со словами Патрика, Нина ощутила уверенность, что поступила правильно, когда продала дома и машины, сдала на хранение коллекцию Ричарда и приехала в Графтон. В Лондоне она была для всех вдовой Ричарда Корта. Здесь же ей предоставлялась полная свобода стать тем, кем ей захочется.