Лиз Тайнер - Дама сердца

Эдж слышал молитвы, много молитв, и не сомневался, что попал в ад, таким сильным было пламя. Он смутно думал о том, что у него просто не было времени сделать что-то настолько плохое, чтобы заслужить это. Он только работал, выполняя свой долг. Да, у него случались промахи, но, в конце концов, он был лишь человеком.

Чтобы выжить, от него потребовалась вся сила воли. Но теперь у него была Лили – женщина, сумевшая вырасти невинной и бесхитростной в мире, который так и втягивал ее в нечто плохое.

Он потянулся к колокольчику, чтобы вызвать Гонта. Этим утром камердинер уже заходил в комнату, чтобы раздвинуть занавески и разбудить его. Эдж отослал Гонта, желая подольше насладиться сном и мечтами о Лили.

Эдж окинул взглядом комнату. Что-то синее висело на подлокотнике кресла. Короткий женский жакет. Эдж не помнил, чтобы аккуратно снимал его с Лили прошлой ночью. Жакет наверняка валялся на полу между дверью и окном.

Теперь Эдж клял себя на чем свет стоит. Гонт не произнес бы ни слова, но он понял, что произошло. А Лили так хотела сохранить все в тайне – тайне, которую знали бы только они двое.

Когда пришел Эдж, Лили пыталась одолеть смущение, но ее щеки предательски горели. Отец позвал ее, и после разговора было решено: отныне ей официально оказывают знаки внимания.

А потом отец продолжил говорить о банковских вкладах, полученной от инвестиций прибыли, рисках и выгодах.

Лили знала, что таким образом отец напоминал Эджворту о том, что она была бы замечательной инвестицией, крайне маленьким риском и выгодной женой. Из его уст это было высшей похвалой.

Эдж кивал.

Лили молчала, пока Эдж и отец обсуждали финансовые вопросы. Похоже, чтобы считаться девушкой, за которой ухаживают, ей не требовалось даже находиться в этой комнате.

В дверном проеме появилась Эбигейл.

– Кто-нибудь видел мой гребень для волос, украшенный гранатами? – спросила она, входя в комнату.

– Это мой гребень для волос, и он лежит в моей шкатулке для драгоценностей, – тихо сказала Лили.

– Спасибо, – радостно пропела Эбигейл, усаживаясь. – Я знала, что ты найдешь его для меня. Ты такая организованная!

Теперь отец стал говорить о выносливости женских предков Лили, которые пережили засуху, чуму и голод, умели управлять домашним хозяйством любых размеров и рожать младенцев-великанов, не пропуская стежков в вышивании. И чуть ли не каждую секунду Эбигейл встревала, напоминая отцу о какой-нибудь драгоценности, унаследованной Лили от предков.

Наконец отец поднялся, поправил сюртук, посмотрел на Эбигейл и сказал:

– Я готов к мороженому в кафе «У Гюнтера». Эбигейл, почему бы тебе не поехать со мной?

Он никогда не питал слабости к мороженому.

– О, мороженое… – вздохнула Эбигейл. Ее любимое. – Но кто останется здесь?

– Я пришлю экономку, она побудет тут. – И отец вывел Эбигейл из комнаты.

Лили сомневалась, что он поговорит с экономкой. До нее донеслись отзвуки разговора Эбигейл с отцом, пока они спускались по лестнице. За последний час отец произнес больше слов, чем Лили слышала от него за целый год.

Ее отец – банкир. Дважды он предлагал Лили рассмотреть кандидатов в мужья – богатых и пожилых. А герцога он всегда предназначал для Эбигейл. Как и все остальные, кроме, судя по всему, самого Эджворта.

Лили потянулась к шнурку звонка и вызвала горничную, чтобы та принесла чай.

Лили вдруг заметила, какие у Эджа густые ресницы. Она никогда прежде не обращала на это внимания, не в силах отвлечься от синевы его глаз. Ничьи другие глаза не увлекали ее так, как глаза Эджа.

– Лили, – окликнул Эдж. – Сегодня ночью я отдам тебе жакет, который ты забыла у меня.

– Жакет! – очнулась она. – Да. Сегодня ночью. Поверить не могу, что я его забыла.

– А я могу. – В его глазах отразилась улыбка. – Было темно. И на уме у тебя было кое-что другое.

– Верно. Очень темно.

В гостиную вошла горничная с подносом.

– На удивление тепло для этого времени года, – без перехода продолжил Эдж. – Но мы не получили всей порции дождей. Наверняка еще наверстаем упущенное.

– Цветам дожди только на пользу.

Неужели другие люди говорят об этом во время ухаживаний? Лили все это казалось полным вздором. Цветы красивые. Дождь мокрый. Солнце теплое.

Горничная ушла, и Эдж взял с тарелки апельсиновый бисквит. Синие глаза пронзили Лили, и тепло разлилось у нее внутри.

– Мой любимый, – сказал он.

– Мой – тоже, – отозвалась Лили, пробуя свой бисквит.

Они изредка обменивались парой слов, вяло поддерживая беседу, потому что вместе им было комфортно даже молчать.

Когда пришла пора уходить, Эдж нежно поцеловал Лили на прощание.

Вскоре после того, как он ушел, – чего, должно быть, и ждал посыльный, – в гостиную вошла горничная с вазой пышных лилий.

Лили провела пальцем по цветку. Она ошибалась. Она любила лилии.

В два часа ночи Лили вышла в сад. Ее туфли быстро промокли от травы, влажной после прошедшего ливня. Эдж стоял, держа на весу жакет, и она тут же сунула руки в рукава. Но Эдж не отпустил жакет, а запахнул его на Лили, обнимая ее.

– Давно ты здесь? – спросила она. Эдж укутал ее. Воротник его шерстяного пальто коснулся ее шеи. Лили дрожала, но не от холода.

– Нет. Я вышел, когда закончился дождь.

Опять погода…

– Пойдем в дом, – сказал Эдж.

Вот так просто. Возможно, погода все-таки означала нечто, чего она до конца не понимала. Эвфемизм. С другой стороны, в таком случае ей рассказала бы об этом мать. Та считала, что должна поведать Лили обо всех интимных сторонах и страданиях жизни, чтобы дочь была к ним готова. Мать питала благие намерения, пытаясь защитить ее от ошибок, которые причинили бы боль.

Но это не готовило Лили, это приводило ее в ужас. Все эти истории о разбитых сердцах и беспечности мужчин, о том, что, поддавшись однажды страстям, ты никогда уже не сможешь сдерживать их. Они будут управлять тобой.

Но Лили не чувствовала, что ею что-то управляет. От одного взгляда на Эджворта она ощущала себя в полной безопасности, окутанной силой – и по-настоящему живой.

Она повернулась в его объятиях, оказавшись к нему лицом.

– Как холодно…

Но это была неправда. Только не сейчас, когда рядом был Эдж.

Выпустив Лили, он положил ее ладонь в изгиб своей руки, словно собирался вести ее на танец во время званого вечера.

Эджворт провел ее к себе.

Тепло его дома нахлынуло на Лили, и она представила, что этот дом – ее, а Эдж – ее муж. Маленькая лампа на столике давала достаточно света, чтобы она могла видеть его. Даже теперь Лили не удавалось читать его мысли. Она вдруг осознала, что эти бесстрастные глаза защищали его. Вряд ли кто-нибудь осмеливался взглянуть в них, когда Эдж бросал свой холодный герцогский взгляд. Только теперь Эдж смотрел иначе, без былого высокомерия.

Возможно, она положительно влияла на Эджа, и он понимал это.

– Эндрю с Би собираются завтра в театр, в «Друри-Лейн», – сообщил он. – Мы можем пойти с ними. Би могла бы быть твоей сопровождающей.

– Беатрис? – Лили никогда не думала о ней как о подходящей кандидатуре на роль спутницы незамужней девушки. – Разве она как-то не напала на чью-то карету с зонтиком от солнца?

– Это был ее зонтик от солнца и ее карета. Когда карета сломалась, Беатрис ударила по ней тростью своего мужа. Ей не стоило этого делать.

– Думаешь, она подходящая сопровождающая?

– Да.

– А визит в театр с вами тремя не будет напоминать своего рода… официальное объявление?

– О? – Он вскинул брови, давай ей понять, что понимает это.

– Даже не знаю…

– Что тебя беспокоит?

Лили не могла подобрать слов, чтобы объяснить свои сомнения. За плечами Беатрис был неудачный брак. В свое время о ней постоянно сплетничали. Мысль о похождениях Беатрис напоминала Лили о том, как любовь может завладеть человеком.

Но его взгляд успокоил ее. Лили не чувствовала себя неуверенно – напротив, сильнее, словно могла черпать силу у Эджа. И все-таки она по-прежнему не могла представить себя герцогиней.

– Я окажусь в центре всеобщего внимания, – пояснила она. – Люди будут внимательно отмечать все, что я скажу. Что я сделаю. Я это ненавижу. По этой причине я не выношу даже танцы. Понимаю, что никто особенно на меня и не смотрит, но ничего не могу с собой поделать.

– Ты можешь пригласить учителя танцев.

Лили отстранилась и потерла плечи:

– Дело не в танцах. А во всех этих устремленных на меня глазах людей, перемывающих мне косточки. Подруги матери могут сидеть часами – если не днями, – обсуждая остальных. Смеяться. Ни один человек не преуспел для них достаточно, чтобы избежать ехидных сплетен. Мое имя уже упоминалось во вздоре, написанном Софией. – Она уронила руки. – Эти слова впечатываются в тебя как клеймо.

– Таковы некоторые люди – даже если будешь тихо стоять в уголке, они все равно разберут тебя до винтика. Так что ты можешь делать все, что пожелаешь.

– Мне нравится быть одной. Вот это я действительно люблю.

– Так будет не всегда. Став герцогиней, ты научишься чувствовать себя уверенно в обществе других. Через некоторое время ты привыкнешь к людям, которые часто будут рядом, и сможешь завязать крепкую дружбу.

Он накрутил на палец ее локон, выбившийся из пучка, потом отпустил прядь и скользнул ладонью по ее лицу. Очертил контуры ее подбородка и едва коснулся рта, провел по ключице, скрытой под жакетом, задержался на плечах и, наконец, опустил руку. Это проявление нежности мешало Лили мыслить здраво.

– Я не могу, – призналась она. – Никогда не чувствовала себя уверенно, когда на меня смотрят столько глаз.

– У тебя ведь не возникало неловкости, когда ты в детстве пыталась привлечь мое внимание. А тогда я, помнится, метал гром и молнии.

– Я хотела, чтобы ты тоже поиграл, – объяснила она. – Ты выглядел таким… несчастным. Мы с Эбигейл были друг у друга. А ты никогда не играл со своими братьями. Если бы ты стал играть с нами, наверняка был бы пиратом, которого мы взяли в плен.

– Тебе нужна была жертва.

– Да, – засмеялась она. – Это немного сравняло бы шансы. Мы двое против тебя. Я старше Эбигейл. Мне приходилось нарочно проигрывать. А с тобой мы могли бы приложить все силы – и одолеть тебя.

– Ради тебя я проиграл бы нарочно. – Он переплел их пальцы на руках, а потом, не разъединяя рук, отошел назад, к стене. И дернул Лили к себе, так, что она с размаху налетела на него.

– Смотри, ты взяла меня в плен. Сдаюсь. – Он подался вперед, коснувшись дыханием ее щеки. – Теперь ты можешь потребовать свой поцелуй.

Что она и сделала. Мгновенно прильнув к его губам.

Настроение Лили сразу поднялось. Будто камень упал у нее с души.

– Похоже, танцы больше не будут меня тревожить, – сказала она. – Если моим партнером станешь ты.

Сейчас, рядом с ним, Лили чувствовала: ей абсолютно все равно, что кто-либо когда-либо сказал или написал о ней. Она наконец-то оставила все это в прошлом.

– Стану, – подтвердил он. – По-моему, нам стоит потренироваться прямо сейчас. – Он отпустил пальцы Лили и обнял ее за талию. – Мисс Лили, я могу рассчитывать на этот танец? Или, еще лучше, на поцелуй?

Он прильнул к ее губам, и Лили с наслаждением ответила ему. Сила Эджа окружила ее, и она упала в его объятия – зная, что он не отпустит ее.

* * *

Эбигейл порхала вокруг Лили, в который раз укладывая пряди сестры. Когда она потянулась к флакону духов, Лили вскинула руку:

– Хватит.

– Но я ведь брызнула на тебя лишь капельку!

– Да. И эти духи мне нравятся. Но я не хочу заставить лошадей задыхаться или пахнуть как дешевая женщина.

Эбигейл потянула носом воздух и констатировала:

– Ты не пахнешь дешево. Наоборот, весьма дорого.

Лили легонько шлепнула ее, прогоняя.

– Моя сестра. – Эбигейл завела глаза к потолку, а потом снова устремила взгляд на Лили. – Герцогиня-тихоня.

Лили встала и повернулась, глядя, как кружится юбка вокруг ее ног.

– Приходится быть тихоней, когда за тобой пристально наблюдает столько людей. Я предпочитаю держаться в стороне.

– В самом деле?

– Наверное, – ответила Лили. – В последнее время я много думала об этом. Мне нравится наблюдать за другими. Но очень не нравится, когда другие наблюдают за мной. Рядом с Эджем я буду не одна.

Ей хотелось быть с герцогом. Быть с ним счастливой. Она не могла сдержать улыбку. Лишь один раз это ощущение счастья пошатнулось – когда она вспомнила опубликованные в прессе сплетни о его сводном брате. Но Эдж оставил эту историю в прошлом, и Лили заставила себя не думать об этом.

Она легко могла представить герцога, стоящего рядом с ней. Его плечи, в два раза шире ее плеч, и величественная поза, добавлявшая ему роста. Его глаза источали бы ледяную отстраненность, но она знала их мягкость. Рядом с ним, таким мужественным, сильным и суровым, ей не требовалось думать вообще ни о чем.