«Нет и нет!»

Она подняла глаза на единокровного брата, человека, на двадцать четыре года старше ее самой, одного из самых влиятельных аристократов в королевстве. И уже была готова молить его, но тут же увидела, что это бесполезно. Он женился на дочери такого же влиятельного графа и, казалось, счастлив с женой, хотя Шарлотта была фурией, сплетницей и обжорой. Весила она восемнадцать стоунов и просто не расставалась с тарелкой цукатов.

Спид был мужской версией Шарлотты. Мандевилл, как и Сомертон, был помешан на собственной значимости.

Нет, спорить не имеет смысла. Отказываться – тоже. Сомертон уже все решил. В отличие от Кэролайн. Ее единокровный брат – человек жесткий, не знающий, что такое сочувствие. Она для него – проблема, которую следует решить по возможности быстро и без лишнего шума. Кэролайн стала нежеланным бременем теперь, когда ее мать умерла. Она знала, что если откажется выходить замуж, он сам выберет ей жениха, и невозможно сказать, какой из двух хуже.

Кэролайн переминалась с ноги на ногу, отчего он перестал ходить по комнате и воззрился на нее, как на добычу.

– Кэролайн? – подтолкнул он.

Завитки на ковре угрожали подняться и задушить ее, хотя беды уже сами прекрасно справлялись с этим.

Она вымученно улыбнулась:

– Я обещала Лотти, что помогу выбрать платье для свадебного путешествия. К свадьбе нужно столько успеть, что у меня не было ни секунды подумать о собственном замужестве, – сказала она по возможности беспечно, нервно поворачивая на пальце кольцо с рубином, наследие матери.

– Прошло уже два дня, – упрекнул Сомертон. – Сколько времени требуется, чтобы сделать такой простой выбор?

Кэролайн закрыла глаза. Разве это так просто? Она была сентиментальным ребенком и выросла настоящим романтиком, особенно если речь заходила о любви и замужестве. Она всегда считала, что когда-нибудь с первого взгляда узнает человека, женой которого захочет стать. Ощутит волну любви, что согреет ее с головы до ног, и услышит хор ангелов. Но при виде же Мандевилла и Спида она ощущает только ужас.

По коже поползли мурашки. А вороны прокаркали предупреждение.

«Беги!» – вихрем промелькнула в голове мысль.

Кэролайн встретила взгляд Сомертона, пытаясь набраться мужества для отказа, но лед в его глазах сковывал ее. Воспитанная в послушании, она терпела, даже когда ярмо натирало шею.

– Завтра… я дам ответ завтра.

Он прищурился, словно подозревая неладное. Она растягивала губы в улыбке. Пока не стало больно.

– За завтраком. Понятно? – изрек он наконец.

– Абсолютно, – пробормотала она. – Можно идти?

Но брат уже отвернулся, словно был занят куда более важными делами, а она отнимает у него время. Но Кэролайн осмелилась уйти и без его дозволения.

Наверху визжала Шарлотта, ругая модистку, осыпая несчастную проклятиями, потому что кружево не идеально лежало на груди Лотти. Кэролайн было жаль портниху: ведь уже за полночь, а Шарлотта в третий раз изменяла фасон платья дочери. Кэролайн не сомневалась, что Шарлотта выдала бы свою золовку замуж в мешке из-под муки, лишь бы поскорее навсегда избавиться от нее: с глаз долой – из сердца вон…

Где-то хлопнула дверь, и по лестнице сбежала горничная, чуть не налетев на Кэролайн.

Бедняжка залилась краской и едва не упала, пытаясь одновременно присесть и мчаться дальше.

– Простите, миледи, наверху требуют еще пирожных с патокой.

С этими словами она, как испуганный кролик, метнулась по коридору к кухне.

Кэролайн положила руку на перила. Подняла ногу над первой ступенькой… и остановилась.

Наверху послышался шум очередной ссоры, и Лотти разразилась громкими рыданиями.

Кэролайн отступила. Ей следовало пойти и помочь, утешить кузину, или лечь в постель и думать о том, кого выбрать. Но какой в этом смысл? Она никогда не сможет заставить себя выбрать Спида или Мандевилла.

«Беги…»

Девушка повернулась, гадая, не послышался ли чей-то голос. Но рядом никого не было. Только плащ и шляпка модистки висели на колышке у входной двери.

«Беги».

Кэролайн схватила плащ, накинула на плечо и нахлобучила шляпку на голову. Медный засов входной двери казался ледяным под ее ладонью. Сердце гулко колотилось. Сверху послышался очередной яростный визг. Она открыла дверь и вышла. Дверь захлопнулась, отсекая противные вопли. Кэролайн секунду постояла на ступеньке, оглядывая темную улицу. Гадая, куда идти. Еще один выбор – и он не может ждать до утра.

Набрав в грудь воздуха, она подняла капюшон плаща и повернула направо. Подальше от огней Сомертон-Хауса. Кэролайн стремилась поскорее уйти в тень. Завтра Сомертон поймет, каков ее выбор, когда утром спустится к завтраку.

Глава 2

Алек Макнаб поднял воротник пальто, чтобы скрыть лицо, отворил дверь в спальню графини Брей и проскользнул в темную комнату. Немного помедлил, сжимая дверную ручку, чтобы позволить глазам привыкнуть к мраку и посмотреть, не собирается ли леди вскочить и закричать. Затаил дыхание, прислушался к тиканью часов, громкому, как удары молота.

Лежавшая под одеялом гороподобная фигура не шевелилась, тихо похрапывая. Алек выдохнул и улыбнулся. Графиня, очевидно, утомилась, протанцевав полночи на балу леди Элсли.

Он оглядел комнату, пытаясь определить, с чего начать.

Хрупкость белоснежной мебели заставила его ощутить себя слишком высоким, слишком смуглым, слишком мужественным для такого места. Если она откроет глаза, наверняка решит, что шотландцы набрасываются на спящих женщин, грабят, насилуют, а потом убивают.

Алек насмешливым взглядом окинул кровать. Графиня Брей – последняя женщина на земле, которую он хотел бы изнасиловать. А вот грабеж – дело другое.

Он подошел к туалетному столику. Драгоценности, которые графиня надевала на бал, были небрежно разбросаны между флаконами духов и щетками. Но Алек проигнорировал их и открыл ящичек, отодвинув кружевные носовые платочки в поисках скрытой панели, которую, как подозревал, нужно искать в самой глубине. Какая леди, имеющая столько секретов, сколько графиня Брей, не обзаведется таким тайником? Она так самодовольна, что вряд ли ей в голову придет возможность ограбления. И что вор будет точно знать, где найти этот тайник. У каждой женщины есть тайники для любовных записочек, дневников, безделушек, которые дарят любовники, и каждая женщина уверена: никто никогда их не найдет.

Деревянная дощечка шевельнулась под его пальцами и подалась с легким щелчком. Леди Брей вздохнула, перевернулась на другой бок. Алек замер, ожидая, пока ее дыхание вновь станет ровным.

Он осторожно снял панель, положил на туалетный столик. Колье зловеще блеснуло и упало бы на пол, если бы он его не поймал. Камни согрелись в его руке, как кожа любовницы. Алек узнал большой камень: знаменитый рубин Бреев. Безупречный рубин сверкал каплей благородной крови, жемчуга сияли, алмазы кокетливо подмигивали. Колье стоило целого состояния: достаточно, чтобы купить книги и новые платья для сестер, а также забить кладовые на несколько недель вперед. Возможно, Алек сумел бы перестроить обветшавший фамильный замок. И заново обставить тоже.

Алек нахмурился и резко отодвинул колье, словно обжегшись. Он сделал свой выбор: Гленлорн его больше не волнует. Нужно выполнить работу.

Он сунул руку в тайник и схватил пачку писем, перевязанных лентой. И с улыбкой повертел в руках. Он хорош в подобного рода миссиях, и ему все стало слишком легко даваться.

Но тут Алек сбил локтем флакончик духов и с ужасом наблюдал, как тот покачнулся и на какую-то долю секунды задержался, прежде чем упасть на пол и разбиться. Аромат роз наполнил воздух. Графиня села. Алек застыл во мраке, не выпуская писем, проклиная собственную неловкость и чересчур тесную для его роста комнату.

Сначала она даже не пыталась понять, что ее разбудило, и потянулась к пузырьку на прикроватном столике. Неуклюже открыла пробку, добавила несколько капель в воду, осушила стакан одним глотком и упала на подушки.

Алек учуял горьковатый запах. Опиум. Алек тихо перевел дух и провел дрожащей рукой по волосам. Оставалось ждать, пока наркотик подействует, и удрать, когда графиня снова заснет. Но она легла на спину так, что он оказался прямо перед ее глазами.

Сначала она просто удивленно охнула. Но Алек знал, что за этим последует вопль ужаса. Единственный выход – убираться отсюда ко всем чертям, и как можно скорее.

Он метнулся к двери и сумел бы скрыться, если бы не разбитое стекло и пролитые духи. Алек поскользнулся. Упал на четвереньки и уронил письма, разлетевшиеся по полу, как осенние листья.

Визг графини набирал силу. Алек тем временем пытался собрать конверты в темноте, ругаясь на гэльском, чувствуя, как духи впитываются в штаны, то и дело ранясь об осколки стекла, впивавшиеся в его плоть, как острозубые сторожевые собаки.

К тому времени, как он вскочил, графиня уже сидела, глядя на него, широко раскрыв рот, прижимая к груди простыню, и орала так, что лопались барабанные перепонки. Алек и не представлял, что дама может визжать непрерывно, даже не переводя дыхания. Он распахнул дверь и бросился к окну в конце коридора – тому самому, через которое вошел. Теперь предстояло выйти!

За ним уже гнались. Оставалось надеяться, что преследователи сначала заглянут к графине, а это позволит ему выгадать драгоценные секунды.

Окно было совсем рядом. Алек сгорбился, приготовился и прыгнул. Ударился плечом о раму, вдохнул ночной воздух. Не обращая внимания на боль, скатился с крыши и тяжело упал на землю. В коленях и руках застряли осколки стекла, и Алек тихо застонал. Но вопли графини доносились даже сюда. Наверняка проснулась вся округа, не говоря уже о прислуге Бреев.

Из окна донесся еще один крик. Мужской голос. Баритон, в противоположность сопрано леди. Как в очень скверной комической опере.

– Держи вора!

Но Алек уже бежал по мокрым булыжникам, моля бога, чтобы не поскользнуться. Надеясь, что графиня Брей не слишком хорошо его разглядела.

Он не остановился, пока не убежал достаточно далеко, и уверился, что его не преследуют. Нырнул в самый темный переулок, который только мог найти, и распластался по стене. Сердце глухо колотилось о ребра, легкие горели. Оставалось только молиться, чтобы тот, кто сейчас прячется в этом переулке, не оказался еще хуже того, кто за ним гонится.

Никого. Только крысы. И бродят коты в поисках пропитания.

Алек встал под уличным фонарем, глянул на кровь, залившую пальцы, увидел сверканье стекла. Стал зубами вытаскивать осколки из порезов и выплевывать. Похлопал себя по карманам, чтобы убедиться, что письма на месте, лежат у часто бьющегося сердца, вынул фляжку с виски и выпил. Колени тоже были в крови.

Через полчаса Алек уже был в своем жилище. Всего дюжина улиц от роскошного мейфэрского дома – и неодолимая пропасть между классами. Он налил себе виски, опустошил карманы, уронив на стол смятые окровавленные письма. Хорошо хоть сердце немного успокоилось.

Алек спустил штаны и, морщась, стал вынимать осколки. Но тут же громко выругался. Обычно он не так неуклюж! Мало того, он лучшая ищейка короны, ему поручают самые важные, самые щекотливые миссии. Однако он знал, что всегда есть шанс быть пойманным. Достаточно одной маленькой ошибки. Например, сбитого на пол флакончика духов.

Он закрыл глаза и бросил последний пахнущий розой осколок в ночной горшок. Поднялся, плеснул в лицо холодной воды и уставился на свои запавшие глаза в маленьком овальном зеркальце. Алек выглядел именно так, как должен: отчаянное, жестокое создание ночи, темноволосый, сероглазый, мускулистый. Вор – бездомный, бессемейный, бесчестный.

Он отвернулся. Посмотрел на письма. Нужды волноваться нет. Даже если все пошло не по плану, он никого не подвел. Письма, как требовалось, он раздобыл. Правда, его едва не поймали, но все обошлось.

Вот они. Письма. Восемь любовных записочек, настолько важных для короны, чтобы просить человека рискнуть жизнью и конечностями… Интересно, что в них такого компрометирующего? Но не его дело задавать вопросы. От него ожидали кражи писем. Не их прочтения. Завтра Алек доставит их, куда следует, и опасность, которая в них таилась, в чем бы она ни заключалась, будет устранена.

Он посмотрел на часы. До рассвета еще далеко. Но Алек не хотел спать. Он никогда не спал после очередного похищения. Вот и сейчас: сидел, пил виски и жалел, что сидит сейчас не на Цейлоне, как считали его родственники. Он оставил Гленлорн восемь лет назад, хвастаясь всем, что намерен сколотить состояние в качестве плантатора. Но не уехал дальше Лондона и плантатором не стал. Он стал вором.

Алек снова взял письма и сложил их как мог аккуратнее. Хотя они были порядком потрепаны – его вина! По краям даже краснели пятнышки крови. Он отметил королевскую печать на конвертах, золотые обрезы дорогой писчей бумаги. Действительно важные письма. Ему сказали, что всего их восемь, коллекция нескромных романтических мыслей, доверенных на бумаге. Неопровержимое доказательство связи одного из членов королевского дома с леди Брей. Правда, все давно кончилось. Но содержание писем стало угрозой важной персоне, потенциальным источником позора или скандала в королевской семье, а возможно, даже шантажа. Именно поэтому Алека послали раздобыть письма, прежде чем будет причинен непоправимый вред.