В наказание за эту проделку графа изгнали из Версаля. Пострадала и мадам Гурдан. Ей запретили впредь посылать своих девиц в Фонтенбло, а это означало для нее большие финансовые убытки и было несправедливо, потому что мадам Гурдан не имела представления о намерениях графа де Лораге и ни в чем не была виновата.

Жанна на мадам Гурдан не обижалась и вскоре добилась отмены запрета на торговлю девицами. Однако и Жанна заразилась торжественностью окружавшей ее обстановки, и все заметили, что теперь на людях мадам дю Барри ведет себя вполне прилично и сдержанно, что еще совсем недавно показалось всем просто невероятным и странным.

Наедине с Луи она оставалась такой же, как и прежде, а король и не хотел, чтобы она стала какой-то другой.

Когда все поняли, что мадам дю Барри останется при дворе надолго, вокруг нее начала складываться партия сторонников, оппозиционная партии Шуазеля. Партию мадам дю Барри возглавили Ришелье и его племянник герцог д'Айгюлон, и цель у этой партии была одна— сокрушить

Шуазеля.

Герцог де Вогюон, и Репе де Мопеу присоединились к этой партии, которая вскоре стала известна под названием «партии баррьенов».


***

Начался новый год, а соперничество между фавориткой короля и его первым министром все еще не утратило своей остроты.

Король подарил Жанне дю Барри прелестный маленький дворец, который он задумал вместе с мадам де Помпадур. Там, в Малом Трианоне, он избавлялся от суеты двора и мог отдыхать, ведя образ жизни скромного владельца усадьбы.

Оба они — и король, и Жанна — обожали это место. Их жизнь здесь казалась обоим такой простой, бесхитростной, далекой от всяких интриг и треволнений. Они принимали своих ближайших друзей в маленьком зале, выходившем окнами в сад, и делали вид, что обходятся без слуг. В этом им помогал «летучий стол», искусное изобретение Лорио. Такие столы опускались под пол, когда требовалась перемена блюд (а на месте опустившегося стола появлялось металлическое устройство в виде розы). Когда же уставленные блюдами столы были готовы к подъему, металлическая роза раскрывалась и ускользала, освобождая место столу. Луи не уставал восхищаться этим занятным изобретением.

— Здесь, в нашем малом Трианоне, — говорил он, — мы можем жить в полном уединении.

Такое желание короля могло означать, что, будучи далек от пресыщения Жанной, он относится к ней так же, как в свое время относился к мадам де Помпадур.

Двор полагал, что рано или поздно или мадам дю Барри, или Шуазелю придется расстаться с королем. Все отлично понимали, что эти соперники непримиримы. Ни мадам дю Барри, ни Шуазель ни на какие уступки друг другу не пойдут. Время шло, а интерес к их соперничеству не ослабевал. Мадам дю Барри достался ее Трианон, зато Шуазель добился не так давно согласия на брак дофина с младшей дочерью императрицы Марии Терезии.

Друзья Шуазеля предрекали, что когда эрц-герцогиня Мария Антуанетта прибудет во Францию, влияние мадам дю Барри пойдет на убыль, потому что Мария Антуанетта будет надежным союзником Шуазеля, сыгравшего решающую роль в переговорах о браке между ней и дофином. Дофин ненавидел фаворитку деда, Аделаида тоже ненавидела Жанну, не отставали в этом от Аделаиды и ее сестры Софи и Виктория. Когда невеста дофина вникнет во все обстоятельства и присоединится к дофину и мадам Аделаиде, а там — и ко всей партии Шуазеля, сумеет ли Жанна дю Барри сохранить свое нынешнее положение?


***

— Франция, — воскликнула мадам дю Барри, войдя в апартаменты короля, — я придумала, что вы подарите мне на Новый год.

Луи улыбнулся. Как полна она жизни! Глядя на нее, он забывал о своих шестидесяти...

— И что же вы придумали? — спросил он.

— Сейчас скажу. Вы ведь любите мадам де Мирепо?

— Пожалуй, — согласился он.

— Тогда все в порядке. У нее так много долгов, что она потеряла надежду выплатить их когда-нибудь сполна. Ее гложет страшное беспокойство. Так вот — я хочу, чтобы вы подарили мне на Новый год Нантские ложи, а я бы тогда отдала их мадам де Мирепо, и всем ее заботам пришел бы конец. Вы согласны?

Король не спешил с ответом и похоже было даже нахмурился. Нантские ложи приносили весьма весомый доход в виде арендной платы за торговые заведения в Нанте. Принадлежали они (до ее недавней смерти) герцогине де Лораге. Король покачал головой.

— Боюсь, мадам Мирепо такого подарка не получит, поскольку я уже подарил Нантские ложи другой особе.

Лицо Жанны вспыхнуло.

— Но я уже пообещала ей!

Луи пожал плечами и отошел к окну. Жанна топнула ногой.

— Измените свое решение!

— Я не меняю своих решений, — холодно сказал Луи, глядя в окно.

Обернувшись, он увидел, как побледнела и изменилась Жанна в лице, и быстро подошел к ней.

— У вас самое доброе сердце на свете, — с нежностью сказал он ей. — Не смотрите на меня так печально. Что за радость вам просить у меня то, что вы потом отдадите кому-то другому? А теперь я скажу, кто получит Нантские ложи. Тот — или, вернее, та, — кого я люблю всей душой. Назвать ее имя? Графиня дю Барри — знаете такую?

Жанна, громко расхохотавшись, порывисто обняла короля.

— Ну и разыграли вы меня. Значит, мадам Мирепо получит свои ложи. Ох, Франция, как же я испугалась!

Он с нежностью смотрел на нее. Испугалась? Чего? Не того, что могла потерять в глазах тех, кто знал ее щедрость, нет! Испугалась, что бедная мадам Мирепо не получит своей ренты.

Вскоре после этого случая Жанна просила Луи вернуть ко двору герцогиню де Грамон.

— Я не ослышался? — спросил король.

— Нет, вы не ослышались, — сказала Жанна. — Тут по двору рыщет один мопс с таким видом, точно потерял свою сучку. Жалко пса, а я люблю собак, и Ваше Величество тоже их любит, правда?

— А знаете ли вы, что этот человек — ваш злейший враг? И если есть у вас враг злее, чем он, так это его сестра.

— О, пустяки! Пусть она вернется сюда. Во всяком случае, она больше вредит мне в деревне, чем в Версале. Когда мои враги у меня перед глазами, мне легче справляться с ними.

— Вы совсем не такая, как мадам де Помпадур. Она бы никогда не допустила, чтобы герцогиня де Грамон вернулась в Версаль.

— О, мадам Помпадур! Я никогда не смогу быть похожей на нее, так стоит ли пытаться? Уж какая я есть — такая есть.

— Добрейшая женщина на земле, — сказал Луи.

Герцогиня де Грамон вернулась в Версаль, и Шуазель говорил друзьям, что они с сестрой предпочли бы, чтобы она оставалась в ссылке, а не жила бы при дворе лишь потому, что мадам дю Барри сжалилась над ней.

— Ничего, — не унывал Шуазель, — может быть, эта женщина покинет двор, когда сюда прибудет невеста дофина. Мария Антуанетта будет шокирована присутствием такой вот мадам дю Барри при французском дворе.

Ришелье передал эти слова Шуазеля Жанне, которая разразилась такой бранью, что старый герцог пришел в восторг и долго еще при каждом удобном случае пересказывал «тирады» мадам дю Барри каждому, кто подвертывался ему в качестве слушателя.


***

Настал день, когда во Францию прибыла невеста дофина — изящная и очень хрупкая молоденькая девушка с рыжеватыми волосами, по виду почти девочка. Луи выехал в Компьенский лес, чтобы приветствовать ее, и пришел от невесты внука в восхищение.

Шуазель и его сестра тоже были восхищены ею. В этой совсем юной, очаровательной девушке они видели своего союзника, который сумеет помочь им сокрушить мадам дю Барри. Возможно, они рассчитывали на то, что король заинтересуется супругой своего внука и забудет Жанну, но этого не случилось.

Жанна присутствовала на ужине королевского семейства, который состоялся в Мюэт. Там ее представили Марии Антуанетте.

В душе мадам дю Барри смеялась над невестой дофина. Ну и ну, думала Жанна. Рыжая, конопатая! Ресницы чуть не белые, почти и не видать. Только и всего что дочь императрицы, а то никто бы и внимания на нее не обратил.

Девушка была вышколена своей матерью, и когда король спросил Марию Антуанетту, каково ее мнение о графине дю Барри, она сразу же догадалась, что он хочет услышать в ответ.

— Я нахожу графиню и красивой, и любезной, — сказала невеста дофина.

Король ласково похлопал ее по руке и высказал уверенность, что они станут друзьями.

Торжества, сопровождавшие женитьбу наследника престола Франции, были воистину пышными и ослепительными. Сверкали впечатляющие фейерверки, и дорога из Парижа в Версаль была забита толпами охотников до зрелищ. Говорили, что Луи старается подражать своему прадеду, не скупившемуся на празднества и церемонии.

Да, говорили недовольные, но времена тогда были другие. Сейчас во Франции не хватает зерна. А почему? Жалуются на плохой урожай, а, может, все дело в тех, кто запасает зерно? Может, скажете, и король тут ни при чем?

Кое-кто задался целью подсчитать расходы на торжества. Вышло что-то около двадцати миллионов ливров.

Двадцать миллионов ливров, когда тысячам людей в одной только столице нечем платить за хлеб! По стране расходились памфлеты. Один из них, «Размышления о свадьбе Его Высочества дофина», особенно популярный в Париже, содержал сведения о расходах на развлечения знати по случаю свадьбы дофина.

Собираясь в ожидании зрелищ, народ не мог сдержать негодования и роптал.

Банкет прошел в Отель-де-Вилль и сопровождался фейерверками на площади Людовика Пятнадцатого. От искр загорелись какие-то строительные леса, и огонь переметнулся на ближайшие здания. Возникла паника. Пытаясь спастись, люди в страшной давке затаптывали упавших. Около восьмисот человек получили увечья в ту ночь, около двухсот погибло.

При свете наступившего дня люди содрогнулись, глядя на трагические последствия ночного бедствия. Площадь была залита кровью убитых и раненых. Народ глухо роптал, возмущенный расточительством тех, по чьей вине возник пожар и погибли люди.

Пройдет не так уж много лет, и это место будет названо площадью Революции. Как смеют аристократы погрязать в роскоши и разврате, когда народ голодает? Вопрос этот уже взбудоражил умы и души простых французов.

ПОРАЖЕНИЕ ШУАЗЕЛЯ

Вокруг мадам дю Барри сплотилась сильная партия противников Шуазеля. Жанна прислушивалась к тому, что внушали ей Ришелье, Айгюлон, Мопеу, аббат Террэ. Через нее эти люди воздействовали на короля.

Король же легко поддавался этому воздействию. К шестидесяти годам у него усилилась тяга к покою. А Жан Батист и его сестра Шон постоянно предостерегали Жанну, что выбора у нее нет: или ей придется покинуть Версаль, или Шуазелю.

Положение Шуазеля день ото дня становилось все более шатким.

Герцог, этот проницательный человек, на сей раз оказался в плену своих сословных предрассудков и упорно отказывался верить в то, что «неведомо чья дочь» может играть сколько-нибудь значительную роль в делах государства. Мадам де Помпадур, хоть и была «буржуазна», но получила хорошее воспитание и образование и знала не меньше, чем многие другие придворные вельможи. Оценив достоинства маркизы, Шуазель в свое время быстро сообразил, что лучше быть на ее стороне, чем против нее. Но он отказывался признать мадам дю Барри особой, заслуживающей его внимания.

На Шуазеля со всех сторон сыпались упреки и обвинения в неудачах Франции в Семилетней войне. Эти упреки и обвинения были большей частью несправедливы, потому что война оказалась для Франции проигранной еще до прихода Шуазеля к реальной власти. Припомнили ему и то, что он израсходовал тридцать миллионов ливров на попытку создать колонию в Гвиане, с каковой целью отправил туда двенадцать тысяч человек из Эльзаса и Лотарингии. Почти все эти потенциальные колонисты, не вынеся условий жизни на новом месте, умерли.

— За что этого Шуазеля считают крупным государственным деятелем? — вопрошали «баррьены». — Неужто Франция без него не обойдется? Давайте трезво оценим то, чего он достиг. Да, спору нет, Шуазель присоединил к Франции Корсику, но, чтобы сделать это, израсходовал огромные суммы из общественных фондов, поступавшие за счет обнищания народа. И никто, конечно, не вспомнил, как сумел Шуазель усилить армию и флот страны.

Чем сильнее становилось влияние мадам дю Барри на короля, тем вернее приближалась опала Шуазеля.


***

Тем временем судьи Ренна потребовали от Айгюлона объяснений, за что он арестовал Генерального прокурора Ла Шалотэ, действовавшего против иезуитов и недовольного тем, как вяло шли дела в Бретани.

В то время каждая французская провинция задавалась вопросом: что происходит со свободой народа? И когда герцог д'Айгюлон попытался силой принудить к повиновению бретонский парламент, парламент Парижа выступил в защиту своих бретонских коллег.