— Но как он сможет обойтись без... любовницы?

Глаза дофина затуманились. Он знал, что злые языки судачат и о возможной кровосмесительной любви его отца с его сестрами. Подобные мысли были слишком гадкими и не могли его позабавить, однако ему следует поощрять сестер в стремлении доставлять отцу как можно больше удовольствий. Это принесет пользу и ему, и его партии.

Дофин выпрямился и строгим голосом произнес:

— Следует надеяться, что король вспомнит о своей любящей и полной достоинств королеве.

Мария Жозефина кивнула — она соглашалась с супругом всегда и во всем.


***

Здесь, в экипаже, который вез ее из Версаля в Париж, маркиза, наконец-то, смогла расслабиться и отдохнуть — эти несколько часов поездки как бы освобождали ее от бесконечных обязанностей, и она была почти счастлива.

Она ехала к Александрине: маркиза поместила дочку в монастырь Успения, где ей должны были дать знания и внушить правила, необходимые для благородной дамы. Маркиза очень любила думать о будущем дочери и строить планы на ее счет и была за это даже дочке благодарна — ведь тогда она думала о будущем счастье.

Наверное, такие же планы строила когда-то и ее собственная мать. Маркиза улыбнулась: когда-то планы мадам Пуассон казались дикими, невероятными, и тем не менее все они сбылись. Когда-то им обеим казалось, что статус возлюбленной короля означает лишь роскошное существование и престиж, они не думали о бесконечных обязанностях, с ним связанных.

«И все равно я счастлива, — думала маркиза. — Несмотря на эти изнурительные обязанности, я счастлива.»

Скоро и Париж. Она почувствовала легкое возбуждение. Луи может сколько угодно насмешничать и презирать Париж, но не она. Нет, только не она. Она помнила те времена, когда, проезжая по Елисейским полям, ловила на себе восхищенные взгляды, улыбки, слышала восклицания: «До чего же хороша!» Теперь, завидев ее, люди хмурились и говорили: «Это та самая Помпадурша».

Как она хотела бы никем не замеченной прогуляться по улицам Парижа, вдохнуть полной грудью незабываемые ароматы этого города, пройтись по Левому берегу, мимо римских развалин возле улочки Сен-Жак, взобраться на холм Святой Женевьевы!

Она вспоминала старые деньки в отеле де Жевре, где у нее был собственный салон и в котором она принимала лучшие умы эпохи. Тогда ей не было нужды следить за каждым сказанным словом, так тщательно контролировать все свои поступки.

Нет, у малышки Александрины жизнь должна быть более спокойной, мирной, чем у ее матери. Она получит достаточное образование, чтобы уметь ценить беседу с такими мыслителями, как, например, Вольтер или Дидро. И ни в коем случае не должна познать она это чувство неуверенности, постоянной опасности — непременные спутники королевской возлюбленной.

Перед посещением монастыря она отобедает на улице де Ришелье с маркизом де Гонтом — она заранее организовала эту встречу.

А город все ближе и ближе — вот уже виден Нотр-Дам, крыши Лувра, башенки Консьержи и церковные шпили.

Она почувствовала привычное волнение — вот и снова этот город, в котором она была счастлива, город, в котором прошла ее юность. Как странно: сбылись ее самые смелые мечты, а она тоскует по тем прежним дням...

Ей показалось, что народу на улицах сегодня гораздо больше, чем обычно, и экипажу пришлось замедлить ход. Что могло случиться? Сегодня понедельник, по понедельникам казней на Гревской площади не бывает, в эти дни на площади устраивают ярмарку Святого Духа. Да, конечно, женщины стекаются на площадь в поисках поношенных платьев и примеряют их тут же, но все же это еженедельное событие не может служить причиной такого столпотворения на улицах.

Может, мсье де Гонт ей хоть что-то объяснит?

Экипаж продвигался почти шагом, и какая-то женщина заглянула в окно. Физиономия ее исказилась — она узнала маркизу.

— Здесь Помпадур! — завопила тетка, и вопль этот подхватили остальные.

Маркиза прижалась к обитой розовым шелком спинке. Не было нужды поторапливать возницу, он тоже видел, что в городе творится что-то странное и тоже не хотел никаких неприятностей.

Как грустно, что парижане произносят ее имя с такой ненавистью, как хотелось бы услышать ей в их голосах хоть толику дружелюбия и симпатии...

Она была рада, когда экипаж наконец-то достиг рю де Ришелье и она увидела ожидавшего ее маркиза де Гонта. — Что случилось? — первым же делом осведомилась она. — На улицах такое волнение.

Он провел ее в дом и ответил:

— Умерла мадам де Майи, весь день у ее дома на Сен-Томас-де-Лувр стоит толпа, и они величают покойницу святой.

— Мадам де Майи, первая из любовниц Луи... Святая?!

— Толпе нужны и свои святые, и свои жертвенные агнцы. Они уверяют, что пока король был с мадам де Майи, та подвигала Луи на добрые дела, и что когда король бросил ее, она всю себя посвятила бедноте.

Маркиза засмеялась:

— Интересно, а когда я умру, они тоже будут вспоминать меня добрыми словами?

— Прошу вас, мадам, давайте отвлечемся от этой грустной темы. Вы хотели бы освежиться перед обедом?

— Это было бы чудесно, но, увы, у меня не так много времени — маленькая Александрина ждет меня в монастыре.

Маркиз провел свою гостью в маленькую гостиную и приказал подать вина. Девушка, принесшая вино, была очень хорошенькой и очень юной — не старше четырнадцати.

При виде маркизы она вытаращила глаза, и маркиза одарила ее благосклонной улыбкой — она не жалела улыбок ни для кого, даже для служанок.

Когда девушка ушла, мадам де Помпадур заметила:

— Какая хорошенькая... эта ваша горничная.

— Да, она еще очаровательная невинная девчушка. Но скоро и у нее появится любовник — это неизбежно.

— Благодаря ее красоте?

— Конечно. И сопротивляться она, я в том уверен, не будет.

— Да, она полна чувственности, — согласилась маркиза. — Что ж, она молода и пышет здоровьем... Но поведайте мне последние новости, мсье де Гонт!

Он уже было начал что-то говорить, как в гостиную вдруг быстро вошел слуга. Маркиз был явно шокирован этим вторжением.

— Господин маркиз, — слуга повернулся к мадам де Помпадур и поклонился, — мадам... Простите меня за вторжение, но на задней аллее собирается толпа, они кричат, что взломают двери и ворвутся в дом.

Маркиз побледнел.

— Мадам, вам следует побыстрее сесть в экипаж, пока еще не поздно.

— Но моя дочь...

— Лучше пусть она денек прождет свою мать, чем никогда больше ее не увидит, — мрачно заметил маркиз.

— Неужели вы полагаете?..

— Мадам, мне известны нравы толпы.

Маркиз уверенно взял ее за руку и кивнул слуге:

— Глянь, есть ли кто-нибудь возле экипажа?

Слуга со всех ног бросился выполнять приказание и через секунду вернулся:

— Нет, мой господин, на улице народу пока мало. Маркиз торопливо проводил гостью к экипажу.

— Трогай поскорее, — приказал он вознице. — И... стрелой и Версаль!

Они мчались по улицам, и маркиза слышала, как прохожие, узнав экипаж, со злобой выкрикивали ее имя. Она сидела, глядя прямо перед собой, и думала лишь об одном: а что если самые смелые из агитаторов попробуют остановить экипаж? Что они сделают с женщиной, которую так отчаянно ненавидят?

Но, чем заслужила она такую ненависть?

Они сочиняли скабрезные стишки о ней — они называли их «пуазонады», — они распевали непристойные куплеты, они обвиняли ее во всех слабостях и грехах короля.

Сколько же у нее врагов! Она знала, что в апартаментах дофина плетутся против нее заговоры. Королева ее не любит, но это совершенно естественно. Принцессы видят в ней соперницу в сражении за любовь и привязанность короля. А Ришелье и его дружки ищут любого предлога, чтобы столкнуть ее в пропасть.

Когда они с матерью строили планы блистательного будущего, они и думать не могли о таких врагах.

Но самым злейшим ее врагом была ее собственная болезнь.

Какое счастье, что город остался позади! Лошади галопом мчались по дороге, и она уже видела перед собой великолепные, цвета меда стены замка.

И она поняла, что время решительных действий настало. Она слишком долго откладывала — и не только потому, что это был опасный шаг. То, что она собиралась предпринять, вызывало у нее самой крайнее отвращение.

Но таково было веление времени.

И она вспомнила о совсем юной, но вполне созревшей, о невинной — но надолго ли? — девице из дома маркиза де Гонта.

Луи погрузился в скорбь. Такого его настроения маркиза боялась больше всего, потому как в данном настроении мужчины, подобные Луи, начинают размышлять о своих грехах, каяться и стремиться к честной жизни, а в женщинах подобных ей они видят не только препятствие, но основную угрозу их «спасению».

Если план ее сработает, ей незачем беспокоиться о будущем. Но план этот слишком смел. Сработает ли он? Если б она решилась рассказать о нем кому-то из своих друзей, ее бы сочли сумасшедшей. Мадам дю Оссэ — единственная, с кем маркиза поделилась своими планами, самый близкий и преданный ее друг — ужас но взволновалась. Она качала головой и твердила:

— Ах, мадам, не надо, не надо, я бы ни за что не осмелилась...

— А я, если б мне не хватало смелости, не была бы там, где нахожусь сейчас, — ответила маркиза.

И уже этой ночью план ее будет введен в действие. Если он провалится, во что превратятся ее отношения с королем?

Поэтому он не должен провалиться. Самое главное — тонкость, деликатность в его осуществлении, она должна довериться своему чутью — и Луи.

Мадам дю Оссэ, бледная и напряженная, все жалась к ней и твердила о том неминуемом миге, когда им обеим навсегда будет отказано от двора. Маркиза лишь улыбалась — с жалостью и презрением.

— Так больше продолжаться не может, — говорила она. — Вы сами не раз уверяли, что я себя убиваю.

— Но это...

— Это, дорогая моя Оссэ, единственный способ. Я твердо уверена. Если б это было не так, я бы не стала к нему прибегать.

— Но в какое положение вы поставите себя, знатную даму, вот что меня беспокоит!

— Знатную даму... От исхода этого предприятия зависит, останусь ли я ею. Своего нынешнего положения я добилась тем, что умела хорошо развлекать короля.

— А как король? — спросила мадам дю Оссэ. Маркиза печально улыбнулась:

— Глубоко раскаивается в своем поведении по отношению к Луизе-Жюли де Майи.

— Святой Боже! — цинично пробормотала мадам дю Оссэ.

— О, она столько сделала для бедных! Навещала их, шила для них... А у самой почти ничего не было.

— А навещала ли она бедных и шила ли для бедняков, когда была в фаворе у короля?

— Дорогая моя Оссэ, вы же знаете, у женщины, которая развлекает короля, времени больше ни на что не остается! Ну, развеселитесь хоть немного, пожалуйста! Знаете, что я хочу вам рассказать? Когда мне было десять лет от роду, гадалка предсказала, что я стану любовницей короля. И предсказание сбылось! А я скажу вам следующее: умру я самым близким другом короля. Я в этом уверена, как была уверена в том, что стану королевской возлюбленной. И, Оссэ, признаюсь: мне куда больше по душе роль близкого друга, чем любовницы. Я стала бы его конфиденткой, человеком, с которым он мог бы обсуждать все на свете... Государственные вопросы, скандалы, планы... Все-все. Вот кем я стану для короля, милая моя Оссэ. А по вечерам я буду возвращаться в свои собственные апартаменты в Версале и спать, спать, чтобы наутро с новыми силами выслушивать признания короля и находить для него развлечения! Мадам дю Оссэ покачала головой:

— Но найдутся те, кто будет развлекать короля ночами, и именно их желания он и будет исполнять. И первым желанием будет ваша отставка. Разве мадам де Шатору не потребовала изгнания мадам де Майи, хотя та и была ее родной сестрой?

— Нет, Оссэ, я не стану повторять ошибок моих предшественниц. Я пойду новым путем — именно в этом залог успеха, — маркиза засмеялась, но мадам дю Оссэ уловила в смехе нотку нервозности. — Меня окружают недруги. Как ко мне отнеслись в Париже, почему? Все это из-за пуазонад. А кто пишет пуазонады?

— Говорят, что до того, как вы изгнали его из двора, их писал граф де Морепо.

— Судя по всему, он и продолжает их писать. Он с таким же успехом может предаваться этому занятию в своем изгнании в Бурже, как делал это, когда был в фаворе в Версале. Да и другие приложили руку. Партия дофина распространяет обо мне слухи, планирует мое изгнание.

— Если вы намекнете королю о сборищах, которые устраивает дофин...

— Тогда Луи просто расстроится. Он знает об этих сборищах. И злится, поскольку дружбе его с дофином пришел конец. И я не стану напоминать королю о том, о чем он сам хотел бы забыть. Это моя битва, только моя, и в одиночку я ее выиграю!