Теперь оно тоже являлось своего рода конюшней – для породистых лошадей модельного бизнеса, отреставрированное и приведенное в надлежащий вид лучшими архитекторами и дизайнерами, жрецами иероглифической культуры современности, так чтобы всем сразу бросалась в глаза степень доходности той сферы, которую здесь обслуживали.

Но утро, о котором я рассказываю, не было похожим на все прочие. Когда я вышел с кухни и посмотрел на распятие, у меня возникло необъяснимое чувство, что лицо страдающего Христа неуловимо изменилось. Мне показалось, он улыбается. Я прошел к будуару Роттвейлер и услышал доносящиеся оттуда гневные выкрики. Поспешив войти, я увидел Мисс Роттвейлер на постели, в ярости разбрасывающую во все стороны подушки и покрывала.

– Я тебя убью! – кричала она воображаемому противнику снова и снова. – Убью… убью!

Я тут же понял, что Ротги все еще под впечатлением какого-то сновидения и плохо понимает, что происходит в реальности. Мне хотелось дождаться момента, когда она сама успокоится, но я боялся, что Мисс в пылу гнева причинит себе какие-нибудь повреждения или получит травму. С другой стороны, я стал невольным свидетелем столь неприглядного зрелища, что по пробуждении она могла бы рассердиться на меня за это и просто уволить раз и навсегда. Пока Роттвейлер воевала с подушками и душила их, я отодвинул занавески на окне и дал доступ в комнату солнечному свету. Несколько раз, по возможности громко, я кашлянул и наконец, окликнул:

– Мисс Роттвейлер! Мисс Роттвейлер!

– Тебе больше не на что рассчитывать в твоей жизни! Не жди добра! Ты покойник, Казанова!

И тут я понял, в чем дело. Она воевала во сне с Данте Казановой, своим заклятым врагом и вечным конкурентом, переманившим у нее лучшую модель. С тем, кого она ненавидела всей душой наяву и во сне. Неудивительно, что Ротти не хотела просыпаться. Она явно получала удовольствие, давая выход своему гневу в этой воображаемой битве. Тем не менее я все еще опасался, что она либо свалится с кровати, либо, не разобравшись, бросится душить меня подушкой, если я дотронусь до нее. И все же, преодолев опасения, я начал трясти ее за плечо.

– Доброе утро, Мисс Роттвейлер! – выкрикнул я самым бодрым голосом.

Она все еще размахивала руками и колотила подушкой по постели.

– Хелен! – рявкнул я и тут же похолодел от ужаса. Мне еще не приходилось обращаться к ней не по регламенту.

В ту же минуту произошло нечто необычайное. Мой оклик подействовал на нее, словно молитва экзорциста на одержимого демоном. Она замерла, дернувшись на постели, и открыла глаза. Ее обычно холодный и жесткий взгляд вдруг смягчился теплой дружеской улыбкой. Но именно эта улыбка напугала меня сильнее всего.

– Доброе утро, Чарли, – произнесла Хелен.

В офисе, месте довольно суетном и шумном, одной из основных моих обязанностей было ограждать Мисс от лишнего беспокойства посредством профессионально освоенных приемов лжи. Вообще ее сотрудники мою должность так и именовали за глаза – «лжец». У лжеца был уютный уголок в офисе, не ограниченный стенами и позволяющий контролировать все открытое пространство. Оттуда были видны кабинки приемщиков заказов, смеющихся, шушукающихся и болтающих по телефону. Оттуда можно было наблюдать за курьерами, с расторопностью гонщиков «Тур де Франс» сортирующими резюме, стопки портфолио и прочие посылки от наших клиентов.

Я сидел на своем месте за невысокой перегородкой за столом из красного дерева воистину президентских размеров, в кресле с массивными подлокотниками. Чтобы проситель мог приблизиться ко мне, я должен был открыть перед ним маленькую калитку в перегородке и позволить подойти к столу. Разумеется, перегородка была чистой бутафорией, зато Мисс отлично рассчитала, что пока церемония будет совершаться, ей хватит времени обдумать, как повести себя с назойливым посетителем, и даже спрятаться от него, если необходимо. Тем более что у подобравшегося ко мне совсем близко просителя на пути оказывалась еще одна преграда – большой кожаный диван, на котором я всем предлагал отдохнуть в ожидании, пока Мисс пригласит их в святую святых.

Хотя лжец имел вид непреклонного стража порядка, мимо которого никто не проскользнет незамеченным, вход в кабинет Роттвейлер был всегда закрыт серой бархатной портьерой. Внутри кабинета освещение было приглушенным – горел обычно только торшер и две гигантские напольные лампы: одна в форме изогнутой турецкой сабли, увенчанной тюрбаном, атрибутами евнухов, охраняющих вход в гарем (уверен, кое-кто в агентстве за моей спиной и меня называл евнухом), и вторая, напоминающая по виду индийский кальян. Роттвейлер не терпела ламп дневного света, будучи убеждена, что они стимулируют рост раковых клеток и способствуют развитию рассеянного склероза, однако держать их в офисе никому не запрещала.

В ящиках ее стола, отделанного в стиле ар деко, было несколько отделений, где хранились бутылка польской картофельной водки, плитка шоколада, куча салфеток, чтобы вытирать свои пальцы и слезы моделей, пистолет «беретта» с пулями девятого калибра, наподобие того, каким пользовался Джеймс Бонд, и прочая мелочь.

– Проекты необходимо выстраивать четко и грамотно, – повторяла она, – но мы должны быть готовы к любым неожиданностям.

Возможно, Ротти полагала, что цитадель красоты в любую минуту может быть атакована враждебными силами, а потому лучше находиться во всеоружии и днем и ночью. Но, по-моему, эти предосторожности были излишними. У всякого нападающего имелся шанс ослепнуть от блеска и великолепия, сосредоточенных в «Мейджор моделз», раньше, чем понадобилось бы сделать выстрел из пистолета.

Портрет Мисс, в ярко-желтых и розовых тонах, написанный Энди Уорхолом в семидесятых, обрамляла специальная защитная рама, подключенная к сигнализации. Все драгоценности, которые Роттвейлер никогда не надевала и даже не вынимала из сейфов, также находились под надежной охраной. Но что интересно, у нее имелся еще один пистолет – позолоченный, работы Бижана, подарок на Рождество от когорты благодарных супермоделей.

У Мисс Роттвейлер было несколько телефонов, и часто она вела переговоры сразу по двум или трем аппаратам. В такие минуты Ротти была наиболее уязвима для настойчивых посетителей. Но добраться до нее им не светило, поскольку никто из них не мог миновать мой пост. К тому же она даже не носила с собой мобильный. Вверила его мне, что давало ей возможность подумать, перед тем как отвечать клиенту. Если случалось, что меня рядом не было, Роттвейлер сопровождал Бен, ее старый приятель и тоже профессиональный помощник. Бен, невысокий хрупкий китаец неопределенного возраста, приобрел известность в мире фэшн-бизнеса под именем Хэнни Беньяна в качестве ведущего скандальных шоу. По слухам, он был внебрачным сыном какого-то тайваньского генерала. Я не сомневался, что с его прошлым связана какая-то тайна, и даже готов был допустить, что она еще более невероятна, чем та, что ему приписывалась.

Бена все считали ближайшим другом Роттвейлер, весьма влиятельным и внушающим легкий трепет, несмотря на его идеально вежливую манеру общения. Все знали, что он глаза и уши Мисс. Все также знали, что его голос имеет решающее значение во многих спорных вопросах. Как консультант он пользовался непререкаемым уважением, но касались его советы не столько проблем моды, сколько взаимоотношений с дизайнерами и издателями журналов.

Роттвейлер никогда не выходила из дома без сопровождения. Она вообще побаивалась оставаться в одиночестве, но ее компаньоны и спутники всегда должны были находиться под ее контролем. Ротти любила повторять, что чувствует себя со мной в безопасности, потому что я громила.

– А с Беном? – спрашивал я ее.

– У него смертоносное оружие – язык, танг фу, так сказать! – острила она.

Бен к тому же знал всех, с кем Хелен когда-либо имела дело, и мог сразу напомнить всю полезную информацию, а осведомленность такого рода представляла для Роттвейлер, постоянно забывающей имена клиентов, огромную ценность. Странно, что Ротти прекрасно помнила, чем они занимались, но только не как их зовут.

Я слышал, как она отзывалась о Донне Каран как, о «той женщине из Нью-Йорка» и об Исааке Мизрахи как о «самом конфетном художнике».

С рутиной – кто есть кто, кто с кем враждует и кто кому чем обязан – я освоился довольно скоро. Например, тех, ради кого Мисс способна была прервать переговоры, или отключить телефон, или чьей просьбе могла пойти навстречу и проявить милосердие к рекомендованному ей лицу, мы именовали собирательным именем Калвин Клайн. Случилось это вот как. Кто-то позвонил и спросил Мисс Роттвейлер. Это был второй день с момента моего поступления на работу в офис. Я по традиции ответил, что хозяйка занята. Тогда абонент вежливо попросил меня:

– Скажите, что звонит Калвин.

Что я и сделал.

Мисс Роттвейлер пришла в ярость.

– Даже если я беседую по телефону с папой римским или нахожусь в сортире, запомни: я всегда должна ответить на звонок Калвина, а Калвин – на мой звонок! Ясно?

Я непроизвольно поморщился при слове «сортир» – возможно, для меня просто была непереносима мысль о Роттвейлер, занятой отправлением естественных нужд. Она это заметила и усмехнулась. Ей нравилось меня шокировать. Ротти не так уж часто использовала ненормативную лексику, но если делала это, то всегда очень демонстративно и открыто. Она любила слово «дерьмо» и, разумеется, гомосексуалистов-мужчин время от времени называла «говномесами».

Мне не случалось наблюдать ее разговор с папой римским, но я знал, что она связана и с теми агентствами, что обслуживали фэшн-индустрию католической церкви.

С тех пор я стал называть «мистер Клайн» всех, кто пользовался исключительным вниманием Роттвейлер, – в число этих счастливчиков входила шестерка самых известных дизайнеров, фотографов и директоров агентств.

Еще одно телефонное правило я освоил только через несколько месяцев. Я должен был осознать его гораздо раньше, в тот самый день, когда впервые увидел смертельную схватку Мисс Роттвейлер с Данте Казановой в «Стране грез». Правило заключалось в том, что Роттвейлер не только никогда не отвечала на звонки мистера Казановы, но и запрещала упоминать при ней о его существовании. Он значился не просто персоной нон грата, он был персоной нон экзиста.

Если бы я попытался рассказать кому-нибудь об этом противостоянии, мне не поверили бы. Вот почему время от времени, снимая трубку, повторяя заученную фразу: «Офис мисс Роттвейлер» и слыша в ответ бодрый голос с итальянским акцентом: «Чао. Это Данте из Милана, могу я поговорить с Хелен?», – я вынужден был мобилизовать все свои способности к вежливой лжи, не потревожив Мисс, чтобы успешно разрешить щекотливую ситуацию.

Данте Казанова был тем, кого Роттвейлер каждое мгновение своей жизни жаждала отправить на тот свет. Мне не часто случалось видеть столь глубокую неприязнь одного человека к другому, настолько мощную, что она не угасала даже во сне. Я испытывал беспокойство в отношении этой ситуации. Но о самом Казанове знал слишком мало. Его агентство было вторым в мире по значимости после агентства Роттвейлер, офисы находились в Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Милане и Майами. И он являлся единственным реально опасным конкурентом «Мейджор моделз», позволяющим себе «браконьерствовать» в наших угодьях и переманивать наших моделей.

Казанова выглядел почти как Ален Делон. Ему недоставало только привычки французской звезды напиваться до полусмерти и садиться за руль «феррари». Он постоянно поддерживал идеально ровный загар, носил рубашку, три верхние пуговицы которой всегда расстегнуты, чтобы виднелась толстая золотая цепь на шее.

Казанова любил прихвастнуть: мол, переспал со всеми своими моделями, что было не так уж далеко от истины. Гораздо хуже то, что несколько девушек Мисс Роттвейлер, заведя роман с ним, впоследствии покинули свою хозяйку и перешли в его агентство. Впрочем, случалось и обратное, когда в результате скандалов, имевших место в заведении Казановы, его модели переходили к Мисс. Несмотря на непрекращающееся соперничество, Мисс Роттвейлер никогда не упоминала его имени. Однажды мне поведали об одном весьма важном звонке, на который не ответили вовремя, в результате чего человек, допустивший такую оплошность, тут же лишился своего места. Так что, когда я впервые услышал в трубке голос Казановы, меня охватило смятение: не следовало ли быть поосмотрительнее и обратиться к Мисс с просьбой ответить во избежание дальнейших неприятностей? Набравшись смелости, я заставил себя подняться и пройти в ее кабинет. Она сидела за столом, глядя на огромную пачку счетов.

– Мисс Роттвейлер, – начал я, испытывая неловкость из-за необходимости произнести вслух проклятое имя, – мистер Казанова просит вас…