Франсуа засмеялся.

– Ты понимаешь, что ведешь себя совершенно не так, как полагается жене?

Катрин крепче прижалась к его обнаженному сильному телу.

– Я люблю тебя. Я доверяю тебе. Я хочу, чтобы тебе было как можно лучше. Разве это может быть поведением, не подобающим жене?

* * *

Ящик размером примерно два на два фута был заполнен до краев темно-зелеными листьями и белыми фиалками, едва начавшими цвести.

Людовик-Карл мягко тронул хрупкий бутон.

– Он как бархатный, как юбки одного из маминых платьев… только прохладнее.

Катрин села за маленький столик.

– Робер, садовник моего кузена, говорит, что ты должен поливать их не чаще чем раз в четыре дня, иначе они погибнут.

– Я буду осторожен. – Мальчик сел рядом с Катрин. – Но здесь мало солнечного света.

– Фиалки любят тень. Дома в Вазаро мы сажаем их большими клумбами под деревьями. Запах самый сильный среди ночи, когда темнее всего. – Катрин придвинулась ближе. – Ты поймешь, что я имею в виду, если проснешься ночью и почувствуешь этот аромат. Мишель говорит, аромат – это душа цветка.

Серьезный взгляд Людовика-Карла был зачарованно прикован к лицу Катрин.

– Какая странная мысль! Он сумасшедший?

Катрин засмеялась, протянула руки и быстро обняла мальчика – так она поступила бы с Мишелем.

– Ни в малейшей степени. Просто он думает не так, как все.

Людовик-Карл задумчиво нахмурился.

– Ты хочешь сказать, он не верит в то, во что ему велят верить?

– Да.

– Наверное, это приятно – когда ты можешь сам решать за себя, – мечтательно произнес мальчик. И снова тронул цветок. – Расскажи мне об этом Мишеле.

– Рассказать, как я с ним познакомилась? Я была страшно расстроена одной вещью, случившейся со мной, и вот однажды утром я проснулась и пошла на поле гераней…

* * *

Наступило время обеда, а Пьер Баршаль был из числа таких людей, кто с бесконечным уважением относится к радостям желудка, о чем свидетельствовали жирные складки, выпиравшие из его полотняной рубашки, а также розовые пухлые щеки. Он сидел за конторкой в своей аптеке, поглощая огромный ломоть хлеба, четверть фунта сыра и запивая их бутылкой вина. Баршаль без всякого восторга посмотрел на открывшего дверь Дюпре.

– Достал? – живо спросил Дюпре, подходя к конторке и вглядываясь в пухлое лицо Баршаля.

Баршаль сунул руку под прилавок и протянул маленький зеленый флакончик.

– Как быстро?

– Что-нибудь около полминуты. – Баршаль пожал плечами. – Но начинает действовать мгновенно. Он не сможет закричать, если это то, что тебя беспокоит.

– Превосходно. – Дюпре вручил аптекарю деньги. – Ты уверен, что флакон хорошо закупорен?

– Ни капли не прольется.

– Сколько мне понадобится?

– Всего несколько капель. Не знаю, зачем ты столько заказывал.

– Я всегда должен быть готов к любой неожиданности. – Дюпре удовлетворенно улыбнулся. – Ты хорошо справился, гражданин.

– Этот яд не безболезнен.

– Неважно, если действует быстро. Это и было самым важ… – Дюпре осекся и вздрогнул от боли. – Матерь Божия!

Баршаль бесстрастно посмотрел на него.

– Что случилось?

– Нога, – выдохнул Дюпре, прислонившись к прилавку. – Я слишком долго ходил сегодня. Лауданум. Приготовь настойку…

– Это обойдется тебе в дополнительную сумму.

Лицо Дюпре исказилось.

– Мне плевать. Эта боль…

Баршаль пожал плечами и отправился в провизорскую. Через несколько минут он вернулся со стаканом жидкости, напоминавшей по цвету молоко.

Дюпре поспешно схватил стакан и осушил его.

– Благодарю, гражданин. – Он наклонил голову и несколько раз глубоко вдохнул воздух. – Уже помогает.

– Четыре франка.

Дюпре поднял голову.

– Ты слишком много просишь.

Баршаль вздернул плечо.

– Ты же сказал, что заплатишь.

Дюпре неохотно протянул ему четыре франка.

– Я постараюсь больше не заходить в твою лавку. – Он повернулся и захромал к двери. – Всего хорошего, гражданин.

Баршаль ухмыльнулся в спину уходящему Дюпре и положил деньги в кассу. «Так ему и надо, уродливому мерзавцу», – удовлетворенно подумал он. От одного вида его физиономии у Баршаля все нутро переворачивалось и ноги отказывались слушаться. Он потянулся за хлебом и сыром и откусил по изрядному куску того и другого, а потом взялся за бутылку и в три глотка прикончил ее.

* * *

Рука Дюпре, когда он торопливо шагал по улице, ласкающе коснулась флакона. Жаль, что ему пришлось избавиться от аптекаря. Аморальный человек его профессии был очень полезен, но Баршаля знали, помимо Дюпре, и другие. Графа необходимо поставить в известность, каким острым было его новое оружие и как безжалостно оно разило.

Дюпре взвесил крошечный флакончик – какой неощутимый, смертельный вес. И все же даже при том, что он подлил в бутылку с вином Баршаля всего несколько капель яда, Дюпре был уверен, что для достижения его цели этого более чем достаточно.

* * *

– Вы не можете сегодня с ним увидеться, – сообщила Катрин мадам Симон, когда та пришла к двери камеры три дня спустя. – Мальчик лежит в кровати, уставился в одну точку, молчит и ничего не ест.

Сердце Катрин тревожно забилось.

– Он заболел?

– Нет. – Губы мадам Симон сжались, и она сверкнула глазами на мужа, нежившегося с кувшином вина у огня. – Это все мой дурень муженек. Нализался да и ляпнул Шарлю, что старик Сансон отрубил башку его маменьке.

– Когда-то же он должен был узнать, – ворчливо сказал Симон. – Все кругом знают.

– Только вот нечего тебе было плясать и делать вид, что ты держишь голову этой суки, – сердито заявила мадам Симон. – Он был не готов к тому, чтобы ему так выложили эту новость.

Катрин охватила жаркая, раскаленная волна гнева, и ей пришлось отвернуться, чтобы Симоны не увидели выражения ее лица.

– Я приду завтра.

– Меня вы не увидите, – с горечью сказал Симон. – Я уезжаю из башни. Меня надули.

Взгляд Катрин устремился к мадам Симон.

– Что случилось?

– Коммуна пообещала ему местечко получше, и он отказался от должности опекуна мальчика.

– Но они не дали мне нового места, а теперь не разрешают взять назад свою отставку. – Симон осушил стакан. – Они еще пожалеют. Никто не относился к этому мальчишке лучше, чем я.

– А что они собираются делать с Шарлем?

– Вы думаете, я выброшу четыре тысячи франков в год только из-за того, что мой дурень муженек уезжает из башни? – Мадам Симон нахмурилась. – Я, конечно, останусь с мальчиком до тех пор, пока мне позволят.

Стало быть, теперь, если они будут действовать быстро, останется лишь справиться с мадам Симон, чтобы освободить мальчика. Франсуа должен немедленно узнать об этом. Катрин направилась к двери.

– Катрин!

Она обернулась и увидела Людовика-Карла, приподнявшегося на локте.

– Не уходи, Катрин.

Катрин умоляюще посмотрела на мадам Симон.

Та пожала плечами и вернулась на свое место у плиты.

– Посмотрите, может, сумеете заставить его поесть.

Катрин пересекла комнату и подошла к маленькой кровати.

Людовик-Карл с отчаянием смотрел на нее, и из-за мертвенной бледности его лица голубые глаза мальчика казались огромными.

– Они отрубили ей голову, Катрин, – прошептал он. – Как папе.

Катрин села рядом с ним на кровать.

– Да.

– Ты знала?

Молодая женщина с трудом сглотнула комок и кивнула.

– Она не была плохой, – с неожиданной яростью сказал Людовик-Карл. – Они не должны были делать этого.

– Ш-ш-ш. – Катрин бросила взгляд через плечо на чету, сидевшую у огня, но те, похоже, ничего не услышали. – Ты должен быть осторожен, Людовик-Карл.

– Почему? Они всего-навсего собираются мне тоже отрубить голову.

– Нет, тебе – нет.

– Я король. А королей больше никто не любит. – По лицу мальчика катились слезы. – Но им незачем было отрубать ей голову. Она была всего лишь королевой. Надо было убить меня вместо нее.

Катрин ласково отвела волосы с лица мальчика.

– Я знаю. Трудно разобраться, почему происходят плохие вещи. Я сама не могу их понять.

– Он сказал, что они и не похоронили ее как следует. Просто бросили ее тело в яму вместе с другими предателями и налили туда извести, чтобы никто даже не знал, что она когда-то жила на свете. Он сказал, что, раз над ней не совершили нужных обрядов, она не попадет в рай. – Глаза мальчика лихорадочно блестели. – Она погибла, Катрин!

Катрин про себя проклинала Симона. Мало ему было рассказать ребенку, что его мать мертва, так он еще и приговорил ее душу! «Что же сказать?» – лихорадочно соображала она.

– Послушай, Людовик-Карл, помнишь, что я тебе говорила о некоторых ароматах, которые живут тысячелетиями? Возможно, души тоже как ароматы и им на самом деле не нужны тело, обряды или освященная земля, чтобы продолжать жить.

Людовик-Карл с отчаянием впился взглядом в лицо Катрин.

– Значит, она не погибла?

Катрин покачала головой. С минуту она молчала, а потом заговорила, медленно подыскивая самые нужные слова:

– По-моему, память – это и есть аромат души. До тех пор, пока мы помним твою маму, она останется с нами. И не погибнет.

– Я буду ее помнить, буду вспоминать о ней, – прошептал Людовик-Карл, нервно сжимая худенькими пальцами одеяло. – Я буду думать о ней каждый день, и она никогда не погибнет.

– Не обязательно каждый день. – Катрин взяла платок и ласково вытерла мокрые щеки мальчика. – Иногда в Ва-заро мы едва замечаем аромат цветов, потому что он всегда с нами. А потом что-то случается и напоминает нам о нем. Идет дождь, и запах становится сильнее, или после долгого затишья налетает сильный ветер. Не надо пытаться вспомнить то, что уже и так часть твоей жизни, Людовик-Карл. Понимаешь?

– По-моему, да. – Мальчик сокрушенно покачал головой. – Не знаю. Я хотел бы иметь что-то на память о ней. Боюсь, она ускользнет от меня, если у меня ничего не будет о ней на память. Они все время говорят мне разные вещи, и иногда я им верю. Я ведь не такой, как твой друг Мишель.

– Тебе и не надо походить на Мишеля. Ты хорош и такой, как есть. – Катрин поцеловала ребенка в лоб. Монахини скорее всего осудили бы Катрин за каждую сказанную ею фразу, но она отчаянно пыталась помочь мальчику, и каждое слово ее шло от сердца. – Может быть, ты теперь поешь немного?

Людовик-Карл вздохнул.

– Не хочу. Ты не принесешь мне мои фиалки?

Катрин встала, подошла к шкафчику и вернулась с ящиком фиалок.

– Я вижу, у тебя появились новые бутоны.

Людовик-Карл не сводил глаз с цветов.

– Если мне не отрубят голову, то когда-нибудь у меня будет целый сад фиалок.

– Они не… – Катрин осеклась на полуслове. Как могла она заверять мальчика, Что этот мир не отнимет у него жизнь, когда он уже отнял ее у его родителей? Если им не удастся скоро вытащить Людовика-Карла из тюрьмы, он вполне может лишиться головы. – Я привезу тебе еще один ящик с фиалками в следующий раз, когда поеду навещать кузена.

Она не была уверена, что мальчик услышал ее. Его голова была склонена над фиалками, и он глубоко дышал, впитывая их аромат. Он что-то пробормотал, но Катрин не совсем разобрала слово.

Это могло быть «спасибо».

А возможно, «мама»…

24

– Вы удивлены, что я послал за вами? – Дантон откинулся в кресле и устало рассматривал Жан-Марка Андреа-са. – Я сам несколько недоумеваю. В какой-то момент я был сильно раздражен. Из-за вас я потерял залог величия в образе Танцующего ветра.

– Нельзя потерять то, чем никогда не обладал. – Жан-Марк опустился в кресло напротив письменного стола Дантона. – Впрочем, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

– Разумеется, – сардонически улыбнулся Дантон. – Однако вы должны знать, что я был раздосадован настолько, что не сообщил вам о визите ко мне одного нашего общего знакомого несколько недель назад.

– Вот как?

– Рауля Дюпре.

Жан-Марк почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось.

– Вы хорошо обработали этого мерзавца. У него все тело изуродовано, а физиономия украсит любой ночной кошмар.

– Судя по всему, недостаточно хорошо. Я собирался убить его.

– Я знаю. Он мне сказал. Он весь кипел и строил планы мести. Сказал, что заберет у вас статуэтку и мы вдвоем разделим славу Танцующего ветра. – Дантон слабо улыбнулся. – Естественно, предусматривалась весьма болезненная кончина для вас.

– Надо же, как странно, а я-то думал, он меня любит.

– Он также упомянул вашу кузину мадемуазель Катрин и Жюльетту де Клеман.

– И что же?

Дантон покачал головой.

– Я отказался от его услуг. В то время я был слишком занят, пытаясь помешать Робеспьеру отрубить головы половине Парижа, и был совершенно не заинтересован в том, чтобы мне принесли вашу.