Алёна Тим - Грусть любви

Аля выудила из кармана скомканный листок, который дал ей Максим.

Дождь размыл цифры на бумаге из его ежедневника. Собравшись с мыслями, она набрала номер.

– Здравствуйте, Вы позвонили Кириллу Николаевичу. Сегодня отличный день, но, к сожалению, он не может Вам ответить. К счастью, Вы можете оставить свое сообщение.

– Кирилл… Это Аля… Волшебник… Максим, – она выключила телефон, потом включила снова.

«Ненавижу разговаривать с автоответчиками», – подумала Аля, и набрала еще раз…

– Кира слушает.

– Привет. Я по поводу волшебных стихов.

– Ага, Аля… Давайте встретимся с Вами.

– Когда?

– Прямо сейчас. Я заеду.

– Но…

В трубке раздались гудки. Аля снова скомкала бумажку, которую Максим вырвал из ежедневника – день пт, 13.

– Вот черт, – поморщилась она.

Аля запретила волноваться себе перед свиданиями и в поисках, чем себя занять, взяла в руки кирпичик черного пластилина. Она решила вылепить красивую девушку, сидя на старом диване и лаская пальцами ничем не примечательный с виду материал. Из него возрождалось тело – тело нимфы. Аля уже два часа сидела за этой бесполезной, но приятной для нее работой.

Несколько раз в комнату заходил Влад и, остановившись в проеме дверей, наблюдал за ней, чтобы схватить еще кое-какие важные черты ее лица.

Аля разделась и подошла к зеркалу в коридоре, чтобы правильно вылепить тело из пластилина.

Влад тоже подошел и обнял ее сзади. Он прикасался к ней нежно, то играя пальцами вокруг ее пупка, то делая поглаживающие движения тыльной стороной руки между лопаток.

И вдруг ее груди оказались в его руках, которые слегка сжали их. Он прижался к ней всем телом. И через одежду она чувствовала, какой он горячий.

В зеркале она разглядывала его лицо с мягкими крупным чертами лица, мужественным подбородком и широкими скулами.

– Подожди, – сказала Аля, – я еще не закончила кое-что.

Она прилепила крылышки к слепленной ею почти идеальной фигуре девушки, посадив ее в задумчивую позу. Одной рукой девушка из пластилина прикрывала грудь, а на другую облокотила свою пластилиновую голову.

– Маленький черный ангел, – сказал Влад, – есть в тебе что-то такое творчески неограненное, бесовское, но и божественное…

– Знаешь, прости…

– Иногда предвкушение сильнее, чем сам секс.

Было совсем поздно и темно, когда Кирилл позвонил в дверь мастерской. Его красный «Опель», припаркованный за окном, был замечен Алей за десять минут до звонка в дверь. И она второпях красила губы чьей-то помадой, которую нашла у Влада. Вид у нее был явно не для свиданий, но это не расстроило ее, а только раззадорило. Она расчесала волосы, распушив их еще больше, и улыбнулась в зеркало.

Звонок в дверь заставил Алю вздрогнуть и вспомнить о своем предсвиданческом волнении. Она подумала, что ей надо бы взять с собой какие-то вещи. Но так как у нее не было никаких особых вещей на такой случай, она просто сунула в карман рваных джинсов ту красную помаду. Застегнула пуговицы красной рубашки мастера так, чтобы видна была ключица, а шея оставалась достаточно открытой для намека на сексуальность. Она быстро напялила кроссовки. И, кивнув на вопросительные взгляды мастера и Ники, надела куртку с кроличьим воротником и задорно сказала: «Спешу становится известной, но не знаю, богатой ли». Скульптор, который взялся за свой подбородок – этот жест стал для него практически привычным, когда он в задумчивости изучал черты Алиного лица – проводил ее до двери внимательным взглядом. Все еще голая Ника с чашкой ванильного кофе в руках пожала плечами. И деревянная дверь, приведя в действие маленький колокольчик, была резко захлопнута сильной Алиной рукой.

Она увидела его. Густые черные волосы обрамляли четкие правильные черты лица, а слегка отросшая бородка «под Карла Маркса» делала его несколько консервативным. Синие глаза, цвета моря на горизонте, сразу привлекли ее внимание. В руках он держал розу. Эта был белый нежный цветок на высокой ножке.

– Здравствуй, Аля!

Он протянул ей розу и слегка пожал ее правую руку, потом, колеблясь, поднес эту нежную руку к губам и поцеловал пальцы.

– Рад, когда есть возможность поцеловать руку поэтессе.

Он смотрел на нее и с иронической улыбкой остановился глазами на красной мужской рубашке, воздержавшись от комментариев.

– Кстати, меня зовут Кирилл. Между прочим, заботлив и мил… – начал на ходу рифмовать издатель.

Она стояла близко к его лицу, утопая в синих глазах и запахе духов, поэтому, чтобы разглядеть его всего так, как ей хотелось, Але пришлось опустить глаза вниз. У него была неплохая фигура. Он был худощавый и высокий, что, казалось, как было бы приятно обнять его, подняв вверх руки и сдаться. Стоп.

Уже сдаться? Аля остановила свои мысли, и Кирилл открыл дверцу маленького красного «Опеля».

– Я предлагаю поехать прогуляться в парке – там лебеди, правда, деревья еще в себя не пришли после зимы, – он говорил подрагивающим баритоном.

Бывают такие мужские голоса, когда, кажется, такой голос не может постоянно держать один тон, он как будто дрожит, в нем есть что-то по-кошачьи урчащее.

Аля молчала. Ей нужно было помолчать, чтобы привыкнуть к красивому поклоннику поэтесс. Она старалась сдержать дыхание, чтобы не выдать сексуального возбуждения, которое вызвал у нее Кирилл поцелуем ее пальцев.

Она рассматривала его руки на руле. Идеальные руки, которые она всегда мечтала увидеть у мужчины, но ни разу до этого не встречала. Чтобы обмануть себя, она часто говорила мужчинам, что у них красивые руки. Но даже у скульптора пальцы были шире, чем в ее представлении об идеальных мужских руках.

– Аля, ты такая молчаливая… – сказал Кирилл.

Она заметила, что у него было все от несложившегося в ее воображении полностью образа идеального мужчины: и подрагивающий баритон, и идеальные руки, и даже эта сексуальная косточка скулы, которая как будто специально была создана для невинного поцелуя.

– Да, я задумалась.

– О чем ты думаешь?

– О бедных африканских детях…

– Хм…

– А если честно о косточке на скуле, ваших идеальных руках и обволакивающем мои уши голосе, – торопливо проговорила она, смутившись.

И, чтобы как-то отвлечь Кирилла от продолжения темы, открыла эту маленькую штучку, прикрепленную наверху лобового стекла, название которой она точно не знала, но знала, что там точно должно быть зеркало.

Она увидела себя, и ей вдруг показалось, что она красива. Аля отказалась от дальнейшего рассматривания.

Кирилл потрогал свою скулу, освободил от руля правую руку и стал перебирать ее длинные пальцы.

– Мы приехали…

На небе уже нарисовалось несколько звезд. Не церемонясь, Кирилл обнял Алю за талию.

– Ну… ты мне почитаешь твои стихи? Мне тут рассказывали о твоем успешном выступлении, – он засмеялся и пошевелил обнявшей ее талию идеальной рукой.

Она уже хотела начать читать строчки, несущие магию любви, которой была пропитана каждая их них. Но Кирилл вдруг легко поднял ее на скамейку, обнял. И она, наклонившись к нему и чувствуя, как ее дыхание касается его теплой кожи с запахом дорогих духов, шептала, порой сбиваясь или прерывая на середине, стихотворение за стихотворением. Он почти не шевелился, лишь изредка проводя рукой по ее волосам или слегка прикасаясь к ее лицу, словно ощупывая его. Когда ей надоело читать свои стихи, она перешла на стихи Лермонтова, Заболоцкого, Есенина… Шепот ее голоса перемешивался с шепотом парка и шепотом воды в пруду. Парк давно опустел. Вокруг не было никого. И только несколько звезд смотрели на них сверху.

Когда он ослабил свои объятия, она поцеловала его туда… в эту косточку, а потом, заразительно засмеявшись, пытаясь вырваться из его рук, продолжила читать одно из своих первых стихотворений. И, наконец, все-таки вырвавшись из объятий и увлекая его за руку за собой в сгущающиеся сумерки, в темноту уснувшего загородного парка, она почувствовала, что была счастлива так, что хотелось плакать и кричать одновременно. И она закричала: «Звезды, смотрите, завидуйте и любите… меня!»

Ее голова лежала у него на коленях. Он заботливо подстелил свою куртку на полуразвалившуюся скамейку в глубине парка. Спать не хотелось совсем. Она смотрела в небо.

– Ну как тебе скульптор? – вдруг спросил Кирилл. Аля подумала, что это звучало почти так: у тебя было с ним что-то?

– Он захотел вылепить мое лицо. И я ему это позволила.

Кирилл провел тыльной стороной руки по ее щекам.

– И откуда ты такая взялась? Где ты раньше была? – словно размышляя вслух, сказал он, наклоняясь над ней.

Аля, вспоминая о том, как попала сюда, решила не вдаваться в подробности.

– Знаешь, этот скульптор немного загадочный.

– Да, странный парень. Говорит, что пропускает прошлое людей через себя, что и рождает его скульптуры. Но ведь нам, странным людям, нужно держаться вместе, правда?

Аля только положила руку на его плечо.

– Может быть, мы не слишком талантливы, чтобы быть Пушкиными, Рафаэлями, Микеланджелами, но зато осязать искусство – это как заниматься сексом при открытом окне, когда все видно, но никто об этом не знает, – сказала Аля и улыбнулась. И он уловил ее улыбку в окутывающей их ночи. Ей было так уютно на его коленках.

– Мне нравятся люди – поэты, художники, скульпторы, режиссеры и другие творческие персонажи этой жестокой жизни. Иногда они становятся известными, часто нет. Многие из них настолько талантливы, что порой удручающе бедны. Но эта врачующая сила искусства…

– Сила искусства? – переспросила Аля.

– Да, сила искусства, врачующая душу, – эта сила дает тебе знание, что живешь не зря, что есть смысл. И может быть, великие поэты осязают и чувствуют мир сильнее, что позволяет им врачевать душу не только свою, но и чужую. Пусть даже они спасут кого-то одного за всю свою жизнь…

– А ты? Ты сам?

– Я любитель. У меня здесь подпольные проекты. Мы печатаем какие-то книжки, издаем брошюрки, что-то выдумываем. А в столице я надеваю на себя маску литературного агента и стараюсь опубликовать тех, кто этого так жаждет. Иногда удается пробить какие-то произведения в свет. Редко, но… А те ваятели искусства, у которых есть деньги, готовы платить, чтобы быть услышанными. Таких тоже немало.

– Ты для них вроде Бога?

– Да ну. Если уж я Бог, то Бог своего маленького треста, где каждый хочет быть услышанным. Для кого-то важно изнасиловать чужие уши, для кого-то врачевать души, как у твоего знакомого скульптора. – Представляешь, как это глупо. Я даже не знаю названия этого городишки…

Кирилл засмеялся так искренне, что заразил своим смехом Алю, и где-то вдалеке раздалось эхо.

– Может, потому что ты не хочешь этого знать?

– Наверное… Я хотела уехать в никуда, и вот я приехала… – задумчиво сказала Аля.

Они смеялись, не обращая внимания на время, темноту, мир вокруг и темные тени еще не реабилитировавшихся от зимы деревьев.

– Тогда я не буду тебе говорить, – ответил он, а потом прибавил шепотом, – но, конечно, за МКАД.

Кирилл наклонился ближе, быстро прикоснулся к ее закрытым губам, задержавшись на мгновение, пощекотав бородой.

– У тебя сладкая борода.

– Ну, так наслаждайся.

Каждая реплика вызывала у них смех, которым смеются только счастливые люди.

– А твои стихи! Я тебе обещаю – их будут читать. Это такая наивная непосредственная история любви.

Он сжал ее в объятиях.

– Я хочу, чтобы ты еще говорил про поэзию, про поэзию и искусство, не останавливаясь, – сказала она, – и про секс…

– Ну, если говорить о поэзии в сексе и о сексе в поэзии, – Кирилл задумался. – Например, любовная поэзия – это когда ты любишь человека больше себя и, наверное, больше поэзии, во время этого… И ты готов любить его всего таким, какой он есть, хотя бы эти пять часов, пока Вы занимаетесь любовью, даже если в реальной жизни он не является твоей мечтой, твоим идеалом, или кем-то, с кем ты хотел бы прожить всю жизнь…

– А как насчет философской поэзии? – Аля иронизировала, но ожидала серьезного ответа.

– Философская поэзия – это секс из восточных практик. Я думаю, что люди, интересующееся дао, тантрой и прочими делами…

– А может быть, они видят в этом сексе какую-то философскую суть?

– А может быть, для них секс – это просто продолжение философии Фрейда? Немного протест Августину с его «Исповедью» и, в то же время, одиноко страдающему Шопенгауэру? – продолжил он мысль Альки.

Аля улыбнулась. Сохраняя прежний тон и пробегая пальцами по ее спине, Кирилл продолжал свою речь с невозмутимым спокойствием:

– Философская поэзия – это секс как протест.

– Ну, а что ты думаешь о религиозной поэзии?

– Я думаю, что нельзя предохраняться. А при оргазме восклицать «Боже мой!».

– Какое богохульство! – Аля в шутку ударила его.