– Звучит довольно театрально, – заметила я.

– Так и есть, – кивнула она.

У Мод ничего не могло быть по-простому.

– Вы должны опубликовать свои фотографии, – заявила она мне.

– Кэролин Уилсон уже использовала несколько моих портретов солдат в качестве иллюстраций к своим репортажам, – ответила я.

– Надеюсь, она вам заплатила, – сказала Мод.

– Я от нее этого и не ждала. К тому же не хочу быть никому обязанной – в особенности чикагской «Трибьюн». Не забывайте: я ведь официально мертва.

– Солдаты умирают все время, и никто об этом даже не упоминает, – продолжала Мод. – Сейчас даже подумать странно, что вам одной была посвящена целая статья в газете.

– Тут есть за что быть благодарной, – фыркнула я.

Но Мод не засмеялась, как это сделала бы Маргарет. Я уже привыкла находиться среди американцев. Все-таки у нас совсем другое чувство юмора.

– А как поживает Маргарет Кирк? – вдруг спросила Мод.

Она что, читает мои мысли? Мод нельзя недооценивать.

– Она много работает, – ответила я. – Госпиталь рассчитан на шестьсот человек, а у нас их восемьсот. Маргарет заставила меня взять несколько дней отгулов. Большинство алжирских солдат уже выписались. Вернулись по домам. Страшно подумать, как им, лишившись зрения, придется устраивать свою жизнь в какой-нибудь крошечной деревушке.

Я рассказала Мод, что фотографировала алжирских солдат, когда они молились на полу.

– Лицом к Мекке? – уточнила она.

– Да, – сказала я. – И к ним присоединилось несколько мусульман из состава британских отрядов из Индии.

– Колонизированные народы жертвуют собой ради своих колонизаторов, – покачала головой Мод. – Но так не может быть вечно. Ирландия первой сбросит оковы, а остальные страны уже последуют ее примеру, – утверждала она. – Помяните мои слова.

– Давайте для начала покончим с этой войной, – вздохнула я.

Отец Кевин ввел в гостиную высокого худого человека в очень причудливой сутане с красной окантовкой. Мужчина этот словно сошел с портрета итальянского епископа времен Ренессанса – высокий лоб, классический римский нос.

– Леди, позвольте представить вам монсеньора Пачелли, – сказал отец Кевин. – По поручению папы он посещает лагеря военнопленных. Докладывает об условиях содержания там. И также привез кое-какую помощь.

Монсеньор слегка наклонил голову.

– Монсеньор Пачелли сообщил мне, что папа Бенедикт пожертвовал все содержимое сокровищницы Ватикана и все свои личные сбережения на то, чтобы облегчить судьбы беженцев, – продолжил отец Кевин. – Он любезно передал мне пожертвования и для нашего госпиталя.

Монсеньор Пачелли кивнул в мою сторону. Он казался каким-то нервным. И очень дерганым.

Он рассказал нам, что встречался с представителями воюющих стран и пытался договориться о перемирии.

– Но они отнеслись ко мне с подозрением. Они не верят в нейтралитет Ватикана. Каждый почему-то считает, что мы отдаем предпочтение противоположной стороне, – пояснил он.

– Папа, по крайней мере, пытается что-то делать, – заметила Мод. – В наши дни единственное благородное занятие – это работать ради мира.

Мод преклонила колени перед монсеньором Пачелли для очень официального благословения, после чего он удалился.

– Бедняга, – вернувшись, сказал нам отец Кевин. – Очень чувствительный парень. Он был в шоке от условий в лагерях пленных. Я бы сказал, что он на грани нервного срыва. Поехал сейчас, чтобы побыть немного в монастыре на Констанцском озере. Местные монахини приведут его в порядок.

– Есть новости из Ирландии? – спросила я.

– Ничего конкретного про вашего друга, Нора, но Ирландские волонтеры проходят военную подготовку и пользуются при этом винтовками, которые вы помогли достать. А вместе с ними сейчас и члены Ирландского республиканского братства.

Отец Кевин направился к буфету, достал оттуда бутылку и налил в наши чайные чашки виски.

– В медицинских целях, – прокомментировал он.

– Мне все время снится странный сон, – вдруг произнесла Мод, сделав добрый глоток виски.

Я тоже прихлебнула немного. Действовало очень согревающе.

– Началось это после Самайна[164]. Точнее, это даже какой-то сон наяву, грезы. Меня навязчиво преследует одна мелодия в ритме рила. Я даже бессознательно напеваю ее, а сегодня утром во время мессы мне наконец удалось восстановить в сознании связанные с этим обрывки воспоминаний из моего прошлого.

Я сделала еще глоток виски. Мне это тоже может понадобиться. А Мод уже сорвалась и понеслась дальше.

– Я вспоминаю, что уже слышала эту мелодию раньше, когда карабкалась на гору Слиив Галлион, – продолжала она.

– Это в Донегале, – объяснил мне отец Кевин.

Мод кивнула.

– Звук этот, казалось, исходил из глубины горы, и у меня он ассоциировался с работой древнего кузнеца. Он напоминал мне фрагмент из оперы Вагнера, где Зигфрид выковывает свой волшебный меч.

Меня на этом она потеряла – я уже ничего не понимала. Но отец Кевин весь подался вперед, ловя каждое ее слово. Поэтому я тоже начала вслушиваться внимательнее.

– Похожую мелодию я также слышала на музыкальном фестивале Гаэльской Лиги, где ее играли для «рила на восьмерых», – сказала Мод.

Ну, хоть тут понятно. Рилы – это я знаю.

– Музыка эта такая навязчивая, что я тогда едва смогла удержаться, чтобы не пуститься в пляс, – прошептала Мод.

– Что, прямо в часовне? – спросила я, но Мод меня уже не слышала.

Она практически была в трансе.

– А во время вашей проповеди, отец Кевин, я наконец поняла, что я вижу. Это толпы душ тех, кто был убит на этой войне. Они выстраиваются и стягиваются вместе волнами этой ритмичной музыки. Она втягивает их в танец с очень странными фигурами. Тысячи убитых ирландских солдат неистово пляшут под этот дикий рил, а ритм его такой сильный и настойчивый, что не танцевать они не могут. Он ведет их обратно, к духовным истокам Ирландии. И тех, кто ушел на эту войну неосознанно, и тех, кто умирал с определенной жертвенной целью. Все они вместе приведены этими прекрасными танцами в состояние глубокого умиротворения, покоя распятого на кресте, который выше каких-то течений национальной принадлежности, выше ненависти. И теперь я знаю, что они принесут Ирландии великую силу – я глубоко убеждена в этом.

– Боже правый, я очень на это надеюсь, – сказала я.

Иногда я жалела, что у меня нет этой безудержной веры Мод, какой бы необычной она ни была.

Отец Кевин и Мод пустились в рассуждения о том, что закаленные бойцы из Ирландского республиканского братства присоединились к более центристски настроенным Ирландским волонтерам и что из этого следует. Мод утверждала, что в течение года произойдет восстание. Отец Кевин был не так в этом уверен.

– Разве может быть более благоприятный момент, чтобы действовать, чем когда британская армия терпит поражения от немцев? Их правительство испытает облегчение, отпустив Ирландию, – заявила Мод.

– Ох, Мод, – возразила я. – Вы же сами слышали, что сказал генерал Генри Уилсон. Британцы будут воевать, чтобы удержать Ирландию. И что тогда? Новые жертвы?

– Лучше воевать сейчас и разом покончить с этим, – настаивала она.

– Но хватит ли у Ирландии хотя бы людей, чтобы сражаться? – сомневалась я.

– У нас есть наши умершие фении, Нора, – сказала Мод. – И еще тысячи погибших ирландских солдат, которые должны собраться вместе, чтобы освободить свою страну.

Я не знала, что на это ответить. И в мыслях возвращалась к своему разговору с Маргарет насчет того, вступать Америке в войну или не вступать. Оставаться нейтральной или же посылать свои подводные лодки?

Определиться в этом вопросе мне помогла Кэролин Уилсон, которая через неделю привезла с собой целую группу американских женщин, следующих через Париж в военный госпиталь.

Наверное, это будут подруги миссис Вандербильт. Светские дамы, догадалась я. Достаточно богатые, чтобы путешествовать, и при этом не в силах устоять от того, чтобы не пройтись по парижским магазинам. Несмотря на войну, мадам Симон время от времени принимала случайных клиенток из Америки.

Однако, когда Кэролин привезла с собой этих четверых женщин, я сразу увидела, что они совсем не похожи на клиенток мадам Симон. Подъехали они на такси. Кэролин помогла первой из них выйти. Это была пожилая дама. Думаю, ей было лет шестьдесят.

– Нора Келли, – обратилась ко мне Кэролин. – Я бы хотела представить вам свою учительницу из Уэллсли, Эмили Болч[165]. Она один из лидеров МЖЛМС – Международной женской лиги за мир и свободу.

Мисс Болч пожала мне руку. И тут я увидела очень приметную фигуру, выходящую из такси. Боже мой, ее я ни с кем не перепутаю. Нет в Чикаго такого человека, который мгновенно не узнал бы в толпе Джейн Аддамс[166]. Помню, как мы с Розой и Мейм видели ее на спектакле театра «Эбби плейерс» в Халл-Хаусе. О да, Джейн Аддамс выступала за очень правильные вещи: право голоса для женщин, профсоюзы, справедливую оплату труда. Она проделала огромную работу в своем районе Вестсайд вокруг Халл-Хауса. Разве что… Эд как-то сказал мне, что Джейн Аддамс сделала бы больше добрых дел, если бы смогла заставить себя работать со своим олдерменом. Но в целом она очень влиятельная женщина.

Оставшиеся две дамы не сразу выбрались с заднего сиденья машины, и на это ушло какое-то время. Я шагнула вперед, чтобы помочь им, но Кэролин удержала меня за руку.

– Они сами справятся, – сказала мне она.

Первой из двери появилась белая тросточка, нащупывая землю, на которую затем ступила женщина. Она была слепой. Вторая дама двигалась сразу за ней. На глазах у нее были темные очки. Выйдя из автомобиля, женщины на миг замерли – полагаю, чтобы сориентироваться.

Погодите-ка… Мне было знакомо это лицо. Господи Иисусе, Мария и Йосиф! Это же Хелен Келлер. Тогда вторая женщина – должно быть, Энни Салливан[167]. Знаменитая пара с потрясающей историей: слепая и глухая маленькая девочка была вырвана из лап вечной для нее тьмы преданной и внимательной учительницей. Вот это группа!

– Это для меня большая честь, – ответила я, а затем обратилась к Кэролин: – Спасибо, что привезли к нам таких знаменитых гостий. О, наши солдаты будут просто в восторге от возможности встретиться с ними.

Я полагала, что французы и англичане должны знать про Хелен Келлер. О ее жизни был снят фильм.

Оказалось, что все четыре дамы были на крупной мирной конференции женщин в Гааге. В газетах об этой встрече написали мало. Кэролин рассказала мне, что участие в ней принимали тысячи женщин, включая и делегаток от воюющих стран. Хотя правительство Британии отказалось выдавать представительницам своей страны паспорта, чтобы они не могли поехать туда.

– На этой мирной конференции прозвучал призыв к немедленному заключению перемирия и было заявлено, что, как только женщины получат право голоса на выборах, они не позволят своим странам развязывать войны, – пояснила Кэролин, когда мы с ней шли в сторону госпиталя.

Когда мы зашли в отделение, Джейн Аддамс сообщила, что ездила из одной европейской столицы в другую, пытаясь убедить правительства этих стран опомниться. И остановить войну.

– И как успехи? – спросила я.

– Не слишком, – сокрушенно вздохнула она.

Тут, конечно, словно из ниоткуда возник Пол О’Тул. Он не собирался такое пропускать, он очаровал наших дам. Энни он рассказывал о своих родственных связях с Салливанами. Полу откуда-то было известно, что Хелен Келлер – большая любительница собак, и он разразился цветистой речью, восхваляя этих лучших друзей человека.

Хелен хотела встретиться с ослепшими солдатами немедленно.

– Загадочны и неисповедимы пути Господни, – сказала она мне. – Имя Джорджа Кесслера ни о чем вам не говорит?

– Нет, – пожала плечами я.

– Правда? Он ведь Король шампанского.

– Французского?

– Американского, – ответила она. – Он был одним из пассажиров «Лузитании».

Я была уже настолько пропитана мистицизмом от Мод, что буквально ждала от Хелен рассказа о том, как Джордж явился ей откупоривающим бутылки на небесах.

Но нет – Кесслер был спасен. Болтаясь на волнах в Атлантическом океане, он пообещал, что если выживет, то потратит свои деньги на добрые дела. После своего чудесного спасения он связался с Хелен, и они с ним во Франции, Англии и Бельгии только что основали постоянно действующий Фонд помощи ослепшим на войне.

– Я проведу вас в отделение, – предложил Пол О’Тул.

Эмили и Кэролин пошли вместе, а Пол продолжал гипнотизировать Энни Салливан и Хелен Келлер. Я осталась с Джейн.

– Итак, мисс Аддамс, – начала я, – вы были против вступления Америки в войну, верно?

– Абсолютно, – сказала она.

– Но что, если бы, вступив, мы тем самым положили бы конец кровопролитию? – предположила я.

– В войну ввязаться легко, – ответила она, – трудно из нее выйти. Я так и сказала Вудро.