Мэри Келли - Ирландское сердце

– Но Вудро Вильсон не хочет войны, – возразила я.

– Вы в этом уверены? – спросил отец Кевин.

Я думала о словах Хелен Келлер. Какую роль на самом деле играют политики, если крупные бизнесмены уже твердо решили участвовать в войне? Следующий абзац своего письма Куинн посвятил предупреждению Мод, чтобы она не выставляла себя прогермански настроенной. Он даже выразил недовольство тем, что поминальную службу по ирландским мученикам в Карнеги-Холле проводил Виктор Герберт[172]. «Его мать, может, и ирландка, – писал Куинн, – зато сам-то он немец до мозга костей».

– Виктор Герберт? – оживившись, переспросила я. – «Капризная Мариетта»? «Ах, сладкая загадка жизни»? Никогда не думала, что он занимается политикой.

Отец Кевин, похоже, понятия не имел, о чем это я, и продолжил читать письмо.

– Куинн тут пишет, что многие ирландские политики считают, будто государственное мышление предполагает ненависть к Англии, – сказал отец Кевин. – Насчет этого Куинн прав.

– Да неужели? Как вообще кто-то может не презирать Англию сейчас, после всего этого?

– Мы не можем позволить, чтобы нас захлестнула ненависть, иначе британцы победили. В конечном счете мы должны будем найти с ними компромисс. Необходимо с каждой из сторон найти людей, которые не ослеплены предубеждением.

– Желаю удачи, – фыркнула я.

– Но вы взгляните сюда, – сказал отец Кевин, показывая на письмо. – Куинн пишет, что помочь в получении помилования пытался также и Спринг Райс, посол Британии в Соединенных Штатах.

– Он имеет какое-то отношение к Мэри? – спросила я.

– Имеет, – ответил отец Кевин. – Не забывайте, что у этого класса есть настоящие теплые чувства к Ирландии. В конце концов, Мод и Констанция тоже поменяли веру.

– Но они же женщины, отец Кевин, – возразила я. – Мужчины так легко от своих убеждений не отказываются.

Я думала о том мерзком британском генерале Уилсоне.

В конце письма нас ждал сюрприз. Куинн признавался, что чувствует себя «несчастным и беспомощным». Нелегко признавать такое человеку, который всегда привык быть на виду. Возможно, именно поэтому он так суров к американским ирландцам, которые поощряли тех молодых парней к восстанию. «Им-то не приходилось для этого рисковать своей жизнью или жизнью своих близких», – писал он в заключение.

– Он прав, в этом все и дело, – сказала я отцу Кевину. – Легко быть смелым, находясь за три тысячи миль.

В своем письме Куинн также спрашивал Мод, почему Пирс и Коннолли не могли подождать окончания войны.

– Действительно – почему? – задала я тот же вопрос отцу Кевину.

– Проблема в том, что большинство волонтеров действительно ждали этого, – ответил он. – Приказ к восстанию был отдан, потом отменен, а затем отдан вновь.

Бардак, как выразился бы об этом Пол О’Тул.

Я быстро пробежала глазами оставшуюся часть письма.

– У него есть пара теплых слов о Макбрайде, – сказала я отцу Кевину и прочитала вслух: – «Макбрайд славно закончил жизнь. Я понял его, когда он отказался от повязки на глаза и заявил им: “Я слишком часто смотрел в дула винтовок, чтобы пугаться этого сейчас. Стреляйте“. Лучше уж так, чем долгие годы жить прошлым, пьянствуя и разглагольствуя о своей жизни. Судьба подарила ему красивую искупительную кончину, и теперь твой мальчик будет с гордостью носить имя уважаемого человека».

Такие дела.

– Ну, в этом письме нет ничего особо инкриминирующего, – рассудил отец Кевин. – Но из него могут извлечь некоторые фрагменты – чтобы сделать текст более изменническим.

– Но ведь Куинн так выступает против Германии, – сказала я. – Ему даже не нравится венская оперетта.

– И все же я боюсь отправлять письмо почтой, – покачал головой отец Кевин. – Вот если бы кто-нибудь мог доставить письмо и чек непосредственно Мод…

– Слушайте, только не смотрите так на меня, – сразу пресекла я эти намеки. – Не время мне сейчас дезертировать из госпиталя.

– Что верно, то верно, – сказал отец Кевин. – Когда Кейпел был здесь, он рассказывал мне, что, по оценкам англичан, их потери в первый день битвы на Сомме составили шестьдесят тысяч человек. Две трети из них убиты. Он утверждает, что может погибнуть миллион человек без какого-то серьезного успеха ни для одной из сторон.

– Я даже толком представить себе не могу такие цифры, – призналась я. – А под Верденом сейчас гибнет не меньше. И хуже всего, что этим битвам конца нет. Знаете, отец Кевин, я всей душой за мир. Но если Америка не вступит в эту войну, это может не закончиться никогда.

Мне нужно было переодеться. Если сейчас помыться, надеть чистое белье и свежую униформу, я буду чувствовать себя намного лучше, думала я, пересекая площадь Вогезов. Под дверью моей квартиры дожидалась Маргарет Кирк. Как мило с ее стороны, наверное, переживала за меня.

– Со мной все в порядке, Маргарет, – сразу заявила я, подходя к ней. – Одного такого негодяя, как Пол О’Тул, маловато, чтобы расправиться со мной.

Но она покачала головой.

– Давайте зайдем внутрь, – предложила она.

– Чашку чая, бокал вина? – спросила я, когда мы оказались в моей квартире. – Уже три часа. Самое время выпить немного вина. Садитесь.

– Нора, – серьезным тоном сказала она, продолжая стоять. – Будет лучше, если вы не станете возвращаться в госпиталь.

– Да нет же, со мной все хорошо, правда. Я…

– Вы не понимаете. Пол О’Тул сегодня утром отправился поговорить с миссис Вандербильт. Он очень извинялся.

– Так он признался, что напал на меня? Если честно, я удивлена, – сказала я.

– Он ей рассказал вовсе не это, – перебила меня Маргарет. – Он объяснил, что прошлой ночью поссорился со своей любовницей – с вами. И что очень надеется, что вы с ним не побеспокоили никого из пациентов.

– Вы что, шутите? – оторопело спросила я. – Даже у Пола О’Тула не хватило бы наглости, чтобы наплести такую чудовищную ложь. Миссис Вандербильт никогда бы не поверила ему.

– Да, – кивнула Маргарет, – все так. Но вы же сами знаете, что насчет неразборчивости медсестер болтают разное, – вздохнула она. – Так что боюсь…

– Маргарет, ради бога!

– Я знаю. Я-то все знаю. Но народ даже песни слагает про шустрых «медицинских сестричек».

– Но миссис Вандербильт знает меня лично, – возразила я.

– В том-то и дело, что нет. Она не может вспомнить вас. А Пол притащил с собой того мерзкого британского генерала. Ирландского протестанта, большого любителя псовой охоты на лис. И он ей со своим отвратительным акцентом наплел с три короба про наивных американских женщин, которых втягивают в тайные заговоры.

– Что?

– Да, оказывается, вы сбились с пути истинного под влиянием Мод Гонн.

– Выходит, я не только потаскуха, но еще и шпионка? – взорвалась я.

– Нора, он представил все в таком свете, будто вы настоящая большевичка, – сказала Маргарет.

– Генри Уилсон, – вспомнила я. – Он ненавидит исконных ирландцев.

– Пол рассказал миссис Вандербильт про собрания социалистического толка, которые вы проводили, и про тур, который организовали для Хелен Келлер и Джейн Аддамс. Как вы знаете, Вандербильты за то, чтобы Америка вступила в войну. А Пол выставил вас капитулянтшей, распространяющей вражескую пропаганду и пытающейся подорвать моральный дух солдат.

– Боже мой, – прошептала я. – Выходит, меня уволили?

– Миссис Вандербильт так далеко не пошла. Тут нам повезло. Ее секретарша, Луиза, услышала, что там происходит, и разыскала меня, а я уже привела к ней в кабинет доктора Гроса. В общем, вы пока отправлены в отпуск, – подытожила она, переводя дыхание. – На неопределенный срок. А еще вы должны обратиться в полицейский участок и обновить свой вид на жительство. Не думаю, чтобы французы депортировали вас. Но Уилсону очень не понравилось, что вас не выгнали сразу.

– Черт! Черт, черт, черт, – вырвалось у меня. – Простите меня, Маргарет.

– За что вам извиняться? Мы с вами обе давно знали, что Пол О’Тул – крыса. И сваляли дурака, когда пытались приручить хищника. А теперь почему бы вам и в самом деле не откупорить бутылку вина?

После того как мы с ней сели и немного выпили, она вручила мне конверт.

– Ваши отпускные, – объяснила она.

– О, хорошо, – отозвалась я. – Давно хотела побыть некоторое время с мадам Симон. Уговорю ее пошить для нас новую униформу.

– Я бы на вашем месте, Нора, не стала этого делать, – покачала головой Маргарет. – Уилсон как-то упоминал имя мадам Симон. Некоторое время лучше держаться от нее подальше. Не хочется навлекать на нее беду.

– Господи Иисусе, Мария и Йосиф. Что ж, тогда, думаю, повезу-ка я это письмо Мод в Нормандию.

– Если вас это хоть как-то утешит, могу сообщить, что Пола О’Тула отправили на фронт, на Сомму.

Сентябрь, 1916

– Мне очень жаль, Мод. Джон Макбрайд… Просто слов нет…

Я умолкла.

Мод взяла меня за руку и спешно повела вниз по ступенькам лестницы железнодорожного вокзала в Довиле. Эта станция была не самой ближней к Кольвилю. Зато самой крупной.

– Там оживленно, и вас не заметят, – напутствовал меня отец Кевин, провожая на утренний поезд.

Остальные пассажиры украдкой косились на Мод. Если они никогда раньше не видели женщину ростом в шесть футов[173], это был их шанс. И, конечно, здесь не было никого, кто был бы так же одет во все черное и носил длинную вуаль. Мод одевалась как вдова, снизу доверху. Интересно, испытывала ли она хоть немножко облегчения? Как бы я радовалась, если бы умер Тим Макшейн! Чтобы ушла с души эта постоянная тень страха. Я еще помнила наше первое общее Женское Рождество и панику Изольды, решившей, что это Макбрайд стучит в двери. Помнила признания Мод перед нами с Маргарет у камина. Но теперь Макбрайд преобразился, превратившись в мученика, погибшего за Старую Ирландию.

– Снаружи нас ждет Уилли Йейтс. Он нанял машину с шофером. Это будет день на природе. Мы все в этом нуждаемся, – сказала Мод.

– Погодите, – остановила ее я. – Я привезла вам письмо от Джона Куинна.

– Благодарю вас. Отец Кевин прислал мне шифрованную телеграмму: «Нора едет на отдых. Везет с собой духовное чтение».

– Вот оно, – сказала я и вручила ей конверт.

Затем я вкратце рассказала ей про юного Кеога, Пола О’Тула, Генри Уилсона и мой вынужденный отпуск в госпитале.

– Маргарет Кирк организовала мне очень официально выглядящий документ от Красного Креста, который позволяет мне путешествовать, – пояснила я.

Но Мод не слушала меня, а сразу открыла конверт. Заметила ли она, что он был повторно заклеен после вскрытия? Отец Кевин предупреждал, чтобы я сообщила Мод, что мы письмо читали, но сейчас, похоже, был не самый подходящий момент. Мод вынула из конверта банковский чек.

– Джон Куинн очень хороший друг, – сказала она. – И еще он прислал мою статью. Они напечатали ее. Отлично.

Она читала письмо, замерев на месте и не замечая людей вокруг себя.

– Думаю, Джон Куинн не понимает всего благородства их жертвы, – наконец заключила Мод. Она передала письмо мне в руки. – Скажите мне, что вы об этом думаете.

Я решила все-таки не упоминать, что уже читала его.

– Я рада, что цензор не изуродовал все это, – продолжила она. – Было очень мило с вашей стороны привезти его лично. И хорошо сказал Джон, что Шон теперь может гордиться своим отцом. Тот пожертвовал собой ради страны и этим искупил свою вину за все.

Наконец-то актер в ее жизни сыграл свою роль правильно, подумала я. Тогда как Тим Макшейн… Бедная Долли. Интересно, пыталась ли она выгнать его? Когда я оборвала нашу любовную интригу, он поднял на меня руку. Хотя «интрига» казалась слишком мягким словом для потерянных мною лет. Однако я могла потерять намного больше – могла потерять жизнь. Да, мне повезло, что удалось сбежать. Но мысль о том, что он теперь тратит деньги Долли… Что Мод и Уилли Йейтс подумают обо мне, если я расскажу им, что была любовницей жестокого гангстера?

Мы с Мод устроились на заднем сиденье большого автомобиля для дальних поездок. Насколько я поняла, Уильям Батлер Йейтс собственной персоной сидел спереди рядом с шофером – совсем как обычный смертный. Он был старше, чем я думала. Волосы его полностью покрыла седина. Очень бледен. Лицо настоящего поэта – кто бы сомневался. Сестра Вероника на моем месте просто упала бы в обморок от такого счастья. Но мне он казался немного… хрупким – это первое слово, которое пришло на ум, – но довольно приятным, поскольку любезно сказал:

– С приездом. Мод рассказывала мне, что вы из Чикаго.

– Все верно.

– Я читал там лекции. Съездил на экскурсию по бойням. Вонь там стоит ужасная. Тысячи туш на крюках движутся на этих механических ременных конвейерах. Апофеоз жестокости этого мира, – заключил Йейтс.

– Да, наверное, – сказала я. – Но бойни дают городу огромное количество рабочих мест – и там сильный профсоюз. Они бы не позволили уволить бастующих рабочих, как это произошло в Дублине.