– Новой Ирландии необходимы образованные женщины, – была убеждена она.

Мы с Мэй попросили Сирила разрешить нам подготовить специальный материал по пяти кандидатам-женщинам. Все втроем мы работали в моей комнате. Мэй выложила в ряд фотографии Констанции Маркевич, Кэтлин Кларк, Маргарет Пирс, Кэтлин О’Каллагэн, Мэри Максуини и Ады Инглиш.

– Ни в одной стране столько женщин не претендует на место в парламенте, – рассуждала Мэй. – Поэтому важно разместить их спереди и в центре.

Сирил был против.

– Не вам рассказывать мне про женщин, которые борются за дело, – заявил он. – Я собственными глазами видел, как молоденькая девчонка, доставлявшая донесение, на своем велосипеде с разгона проехала через блок-пост «черно-коричневых» на дороге. Но эти выборы – дело очень серьезное. Поэтому мы должны сконцентрироваться на мужчинах.

– Но американские женщины как раз в прошлом году получили право голосовать. Они будут в восторге от этих историй. Держу пари, что «Вумэнс Хоум Компэньон» напечатает весь наш материал в полном объеме, – ответила я.

– А что это вообще за издание? – насмешливо поинтересовался Сирил. – Дамский журнал?

– Сирил, стоит привлечь на свою сторону женщин, и они подтянут за собой своих мужчин, – объяснила я.

Он вздохнул, но согласился.

Подборка кандидаток у нас получилась – лучше не придумаешь. Вот Констанция Маркевич. Настоящая человеческая драма. Молодая красавица из высшего общества влюбляется в иностранного аристократа, выходит за него замуж, после чего эта пара организует у себя в Дублине салон, где собираются артисты и художники. И тут наступает прозрение. Она присоединяется к Ирландской гражданской армии, собирает вокруг себя бойскаутов из числа повстанцев, свою Фианну, а во время восстания командует вооруженным отрядом. После поражения ее едва не казнили, но потом избрали в британский парламент (она стала там первой женщиной) и сделали государственным министром мятежного правительства. Первая женщина-министр во всей Европе.

Можно ли сочинить такую историю?

Мы напечатали две ее фотографии рядом. На одной – молодая Констанция в бальном платье, на другой – она же в военной форме.

Теперь Маргарет Пирс. У Сирила был ее портрет: седоволосая старушка с мудрой полуулыбкой на лице – олицетворение доброй и домашней матушки. Но у этой женщины были казнены два ее сына, и это о ней один из них написал в своей поэме: не пожалела двух молодых сильных сыновей ради Великого Дела.

Далее мы рассказали историю Кэтлин О’Каллагэн. Ее муж, бывший мэр Лимерика, был застрелен в прихожей их дома прямо на ее глазах.

– Но давайте все-таки добавим, что она была деловой женщиной, предпринимательницей, – сказала я Мэй. – У нее был собственный магазин. И до сих пор есть.

Кэтлин Кларк с ее мужем Томом жили в Бруклине, и дела у них шли хорошо. Трое детей, родившихся в Америке. Но она вернулась в Ирландию, где ее муж и брат были казнены за участие в восстании. Мэй рассказала мне, что, когда Кэтлин Кларк отправилась в тюрьму, чтобы повидать мужа, она была беременна, но потом случился выкидыш.

– Мы можем себе позволить написать такое здесь? – сомневалась я.

Но потом решила, что даже «Вумэнс Хоум Компэньон» не станет печатать таких интимных подробностей.

Мы написали также о Мэри Максуини, сестре Теренса Максуини, который умер во время голодовки. Она – выпускница Кембриджского университета, научный деятель, учительница и вот теперь – кандидат в члены парламента. Ада Инглиш – одна из первых женщин-психиатров.

Очень впечатляющая компания.

Статью мы с Мэй закончили за неделю.

Сирил читал ее и одобрительно кивал.

– Надеюсь, они победят, – сказала я.

– Обязаны. Потому что оппозиции нет.

– Но…

Наверное, мне этого никогда не понять.

Джон Куинн послал нашу статью в «Вумэнс Хоум Компэньон», а после того, как ее опубликовали, он распространил двадцать тысяч экземпляров издания в США и Британии. Мы с Мэй были на седьмом небе от радости. Все из описанных нами женщин остались очень довольны. Все они отказались занять места в Вестминстерском парламенте, но через несколько недель после выборов собрались в качестве Ирландского парламента, Дойла. Однако война в Ирландии продолжала мучительно тянуться.

* * *

Я не удивилась, когда на адрес мадам Симон пришло для меня приглашение посетить субботний салон Гертруды Стайн.

– Вероятно, хочет, чтобы присутствовал кто-то, кто знал ее до войны, – предположила мадам Симон.

«Мэй точно понравятся картины», – рассуждала я, да и нам обеим нужно отдохнуть после Ирландии. Поэтому я надела свое зеленое платье из крепа, и мы отправились в гости.

Ателье было настолько переполнено, что стен практически не было видно.

Американский говор. Громкие голоса.

Когда мы пришли, у дверей стоял одинокий молодой человек. Симпатичный, темные волосы, голубые глаза. И одет лучше всех остальных.

– Привет. Я Нора Келли, а это Мэй Квинливан, – сходу сказала ему я.

– Скотт Фитцджеральд, – представился он и рукой, в которой держал стакан с виски, показал на толпу. – Большинство этих ребят – бывшие солдаты. Прошли войну. А я все пропустил. Был слишком юным для настоящих сражений. Для писателя плохо пропускать крупные события, которые выпадают ему на веку.

– А я думала, что писатель может создать хороший сюжет из чего угодно, – подначивала его я.

– Правда? Хотя, полагаю, именно это я и пытаюсь делать все время. И способен продать любую книжку при условии, что там дело будет происходить в Нью-Йорке, полном «флэпперов» и диких разгульных вечеринок, – ответил он. – Двадцатые годы, леди, век джаза.

– Но прямо сейчас в Ирландии идет настоящая война. Вы могли бы написать о ней, – предложила я.

– Рынок не примет, нет спроса, – криво ухмыльнулся он.

– Но вы же ирландец, – не унималась я.

– Родился и вырос там. Всю жизнь по католическим школам. Мы с Зельдой венчались в соборе Святого Патрика. Другой мир, другое время.

Он допил свой виски и ушел. Мы с Мэй побрели на кухню. Там Алиса развлекала жен. Подозреваю, что Гертруда любит отделять женщин. Вероятно, считает, что они будут вмешиваться в серьезные дискуссии, которые ведут между собой мужчины.

– А вот идет та самая ирландка, о которой вам рассказывала Гертруда, – объявила Алиса женщине, которая сидела за кухонным столом.

Она была примерно моего возраста, с круглым лицом и глубоко посаженными глазами, какие я видела у своих соседей в Бриджпорте. Лицо ее походило на карту Ирландии.

Она приветливо улыбнулась мне.

– Из какого графства?

Ох, снова пошло-поехало.

– Я американская ирландка, – объяснила я. – Из Чикаго.

– А-а-а, – разочарованно протянула она. – Я думала, вы настоящая ирландка.

– А вот моя подруга Мэй, она из Тирона. Сама же я недавно выяснила, что мои предки были из Барны в графстве Голуэй.

– Барна, – сразу оживилась она. – Я знаю Барну. У меня есть тетка, так она замужем за мужчиной из тех краев.

– А фамилия у него, случайно, не Келли или Кили?

– Нет.

– А… Ну, ладно.

Я уже почему-то так привыкла к тому, что все встречающиеся мне ирландцы каким-то образом были связаны между собой, что искала и себя во всем этом хитросплетении. Поэтому сейчас я испытывала некоторое разочарование, и она почувствовала это.

– Думаю, если копнуть поглубже, то и у меня где-то найдутся родственники из Келли или Кили. Но моя фамилия Барнакл. Нора Барнакл.

– Я тоже Нора, – подхватила я. – Ну, точнее, первоначально была Онора.

– И я, – кивнула она, – но имя это казалось таким старомодным. Таким culchie.

– Culchie?

– Это значит «деревенский» – так нас называют городские, из Дублина. Но я постоянно вспоминаю слова Джима о том, что настоящая Ирландия находится на Западе.

– Джим – это ваш муж?

– Джеймс Джойс. Бога ради, вы обязаны были слышать о нем. Величайший в мире писатель, или скоро станет таковым.

В разговор вмешалась Алиса:

– Послушайте, Нора. Я бы не стала делать таких громких заявлений. На это звание претендует масса кандидатов.

– Могу пожелать им удачи, – категорично заявила Нора, – но никто не может соперничать с ним в ежедневном тяжком писательском труде, когда он пишет до тех пор, пока глаза не начинают отказывать ему. – Она повернулась к Мэй. – Но вы-то настоящая ирландка?

– Да, – кивнула Мэй. – Из графства Тирон.

– Мэй уже ждет место учительницы в местном женском монастыре, – сказала я.

– Много лет назад я была в монастыре Введения во храм в Голуэе, – вставила Нора.

– Были монахиней?

Тут Нора захохотала. Ее рот и нос взрывались потоком дивных звуков. Плечи сотрясались.

Раньше я никогда не верила, что смеяться можно до слез, однако сейчас Нора демонстрировала именно это.

Ее уже согнуло пополам, когда на кухню вошел мужчина – ее муж, как я догадалась. Высокий, очень худой, очки с толстыми линзами, темноволосый, в твидовом костюме.

– Нора, давай уже выбираться отсюда. Не могу больше выносить все это дерьмо. – Тут он увидел ее. – Что это с ней? – спросил он и повернулся к нам. – Припадок какой-то?

Нора выпрямилась.

– Я просто смеюсь, Джим.

Ему это не понравилось.

– Надеюсь, она не рассказывала вам один из своих анекдотов? Где в кульминации фигурирую я.

– Мы о тебе вообще не говорили, – успокоила его она. – Эту женщину тоже зовут Нора. И она поинтересовалась, не была ли я монашкой. Как тебе прекрасно известно, воспитывалась я далеко не монашкой, за что ты должен благодарить свою счастливую звезду. Иначе ты никогда бы не встретил горничную из «Финнс Хотел», которая подобрала тебя, идущего через парк Стивенс-Грин, и никогда бы не смог… Погодите, как же он тогда сказал? А, вспомнила! «Освободиться из сетей ложной благодетели и угрызений совести». – Она снова захохотала. – Как вам такой способ ухаживания за дамой, леди?

– Значит, ты смеешься надо мной, – обиженно заключил Джим.

– Ах, Джим. Не забивай себе голову всякими глупостями. Смеюсь я над собой – мы просто веселимся с этими двумя девушками. И нечего оглядываться по сторонам в поисках пустых стаканов. Лично я и капли не выпила, хотя видела, что ты управлялся там за нас обоих.

Джойс казался мне совершенно трезвым, но, думаю, его жене было лучше известно, когда для мужа наступал перебор. У них этот разговор выглядел совершенно невинным. Тогда как за стенкой комната была полна мужчин, которые спокойно напивались, полагаясь на своих жен, которые доставят их домой.

– Мистер Джойс, – обратилась к нему я. – Мне очень понравилась ваша книга «Портрет художника»…

– «Портрет художника в юности», – поправил меня он.

– О, простите. Но я правда читала ее.

Его едва заметно покачнуло, и он оперся на плечо Норы.

– Поможете мне, девочки? – спросила Нора. – Я имею в виду, вывести этого парня на улицу и усадить в такси.

Что ж, чему я научилась, работая медсестрой в госпитале, так это умению заставлять мужчин, неуверенно держащихся на ногах, двигаться в нужном направлении. Пока мы вели Джойса сквозь толпу к выходу, он оживленно прощался с остальной компанией.

Гертруда пришла нас проводить.

– Ох уж эти ирландцы, – сокрушенно покачала она головой, как будто все остальные в комнате не были пьяны.

В углу стоял какой-то квадратного вида тип и громко, назидательным тоном что-то выговаривал группе мужчин и очень молоденьких девушек, постоянно тыча в воздух пальцем.

– Этот, который так и норовит проткнуть пальцем вашего Пикассо, точно на ирландца не похож, – заметила я.

Она проследила за моим взглядом.

– Это Хемингуэй. Но он – гений.

– А что насчет моего мужа? – сразу отреагировала Нора.

– Ну, мне трудно их сравнивать… – начала Гертруда, но я перебила ее.

– Все они гении, – заявила я. – И все сейчас надрались по самые брови.

Джойс выпрямился.

– Это такой американизм? – удивленно спросил он и начал шарить по карманам. – Я сейчас запишу.

– Сделаем это дома, Джим, – остановила его Нора. – Доброй ночи, мисс Стайн. Мой Джим… в общем…

Но Гертруда со смехом прервала ее:

– Все хорошо повеселились. По крайней мере, мистер Джойс, ваша жена осталась трезвой. Вы посмотрите на Зельду.

Она указала на очень хорошенькую темноволосую девушку, пляшущую под какую-то неслышимую музыку в кругу из шестерых мужчин, которые в такт хлопали в ладоши.

– Это чарльстон, – пояснила Мэй.

Гертруда Стайн пренебрежительно фыркнула:

– Не слишком эстетично.

Джойс попытался повторить эти движения на негнущихся ногах.

– Как раз то, что тебе сейчас нужно, – сказала Нора. – Пойдем уже.

– Фитцджеральды здесь только проездом, – пояснила Гертруда. – Он имел успех в Нью-Йорке и возвращается туда. – В голосе ее слышалось разочарование. – Он еще приедет. Все это потерянное поколение собирается в Париже, – сказала она. – Им нужно здесь вдохновение, чувство товарищества и…