Король остался доволен осмотром и решил остаться. Он выбрал место рядом с веселыми трепачами, скинул, положил на скамейку плащ и сел так, чтобы лицо его было в тени.

— Нет, Хуан, признайся, что Розита дала тебе по голове ступкой за то, что ты обещал больше, чем делал!

— Конечно, обещал любить ее всю ночь, а вот нет еще и одиннадцати, а ты уже болтаешься по кабакам.

— Уж признайся лучше, что твой ключик не годится к ее скважине!

Гневные крики пострадавшего Хуана потонули в хохоте собутыльников. Король принялся за окорок, с одобрением слушая остряков. Хуан наконец перекричал всех и продолжил свой рассказ:

— Да нет же, если бы не толстуха Пепелина, вы не увидели бы меня до завтра. Я обхаживал Розиту неделю и довел ее до того, что, когда она высовывалась ко мне из окна, на ее грудях можно было крепить флаги, так они торчали. Сегодня Розита сама спустила мне лестницу, и я уже добрался до балкона.

— Ага, наверное, она ждала не тебя, а Рамона, и когда разглядела, то вмазала тебе веером между глаз, ты и свалился.

Король захохотал вместе со всеми, представив гнев какой-то Розиты, увидевшей в своем окне не могучую фигуру и рыжие усы Рамона, а щупленького Хуана.

— Да нет же, говорю я вам, Рамон подбивал к ней клинья, но у него не то обхождение. Он ведь ленив — больше двух дней стоять под окнами не будет.

— А ему и не надо, его сразу пускают, не то что тебя! — икая от смеха, прохрипел сосед Хуана.

— Да, но кто? — взвился тот. — Красотки, у которых калитка всегда открыта! А моя Розита…

— Еще не твоя, — задыхаясь от смеха, выдавил сосед.

— Но будет моей! — уже с яростью в голосе закричал бедняга, сверкая глазами.

— Ладно, ладно, — вмешался третий собутыльник. — Дайте дослушать, а то мы так и не узнаем, почему он примчался сюда весь в дерьме, с шишкой на лбу, но такой довольный. Давай, Хуан, рассказывай!

— Да рассказывать больше и нечего, — погрустнел тот. — Ну, лезу я по лестнице, темень, дождь, она уже и балкон открыла. Но тут пробило десять, и из окон начали выливать на улицу помои. Дуреха Пепелина тоже открывает сверху окно и выбрасывает ведро помоев прямо на меня.

— Теперь понятно, почему ты плащ и шляпу за дверью оставил, а шишка-то откуда, раз она тебя дерьмом облила?

— Да, дерьмо-то было в ведре, а ведро тоже мимо не пролетело.

Взрыв хохота был наградой герою. Король хохотал вместе со всеми так, что на глазах выступили слезы. Каждый раз, когда он смотрел на Хуана с шишкой на лбу, к которой тот прикладывал свой кубок, новая волна смеха захлестывала его так, что, казалось, не вынырнуть. После нескольких попыток ему удалось, вмешавшись в разговор, просипеть в несколько приемов:

— Так чего ж ты такой довольный, парень?

— А когда я с лестницы грохнулся, она выбежала на улицу, дала мне флакон с уксусом и сказала, что ждет меня завтра.

— А почему не поцеловала? — успел выкрикнуть кто-то, но ответ Хуана покрыл такой раскат хохота, что даже азартные картежники стали поворачиваться, отвлекшись от карт.

Постепенно смех затих. Измученные слушатели принялись выпивать и закусывать. Король откинулся, чувствуя во всем теле томление от приступов смеха, потом встал и подошел к картежникам. Игра шла по-крупному и вскоре, достав истрепанный кошелек, Педро подсел к столу. Так весело начавшийся вечер принес ему и карточную удачу. Он начал выигрывать и, увлекшись, не замечал тяжелого взгляда сеньора, сидевшего рядом с ним и несущего солидные потери. Не заметил он и взглядов, какими обменялся этот сеньор с мориском, сидящим по другую сторону от него. Тот заерзал, стал двигать стул, зачем-то потянулся за четками и уронил свечу, она погасла. Хозяин зажег ее вновь, и игра продолжалась, но тут сеньор, сидевший рядом, вдруг вскочил и схватил короля за рукав.

— Ты спрятал карту! — закричал он.

— Нет, — ответил Педро.

— Вот она, смотрите!

Все повскакали с мест и посмотрели туда, куда показывал сеньор. Действительно, из-за обшлага рукава короля торчала карта.

— Мне ее подсунули! — взревел взбешенный Педро.

— Может, и так, — неожиданно миролюбиво признал сеньор, — может, вы и честный человек. Назовите ваше имя, и мы во всем разберемся.

— По какому праву вы меня допрашиваете? — возмутился король.

— Вы назовете ваше имя? — повторил сеньор и положил руку на шпагу.

— Нет, — не менее твердо ответил король.

— Тогда либо покиньте зал, оставив нечестно выигранные деньги на столе, либо я вас убью.

Король вернулся к реальности и понял, что сохранить одновременно жизнь, честь и тайну ему не удастся. Среди посетителей не было никого, кто мог бы за него поручиться. Что ж, короля здесь быть не могло, а честь простого горожанина не в счет. Рассудив так, он обошел стол, даже не взглянув на деньги, взял свой плащ и вышел в полной тишине.

* * *

Ужин проходил все в том же ресторане отеля, расположенном в цокольном этаже на уровне сада. Зал был большой, с низкими потолками и стеклянными стенами-окнами, через которые открывался вид на море. Наш отель находился на второй линии. Между ним и морем лежали: набережная с кафешками и магазинчиками, затем ряд отелей престижной первой линии и, наконец, дорога, связывающая, как нитка бусы, маленькие городки-жемчужинки в ожерелье Андалузской Коста дель Соль. Первая линия поднималась над набережной, а вторая — над ней, как ступени римского амфитеатра, неплохо сохранившегося в Малаге.

Не освоившись еще с нравами курортной жизни, к ужину мы спустились прилично одетыми, причесанными, с легким макияжем. Нас встретил детский рев, шумные голоса и аппетитное позвякивание посуды. Большинство других постояльцев пришли в шортах, наш стиль одежды поддержали только очень пожилые испанские старушки в туфлях и жемчугах. Правда, нельзя сказать, что наши усилия выглядеть элегантно остались совсем не оцененными. Когда мы закончили наше хождение с тарелками и уселись за столик, Марина мне шепнула:

— Слева за столиком симпатичный брюнет.

— Что? — спросила я в тон ей.

— Глаз не сводит, — сообщила она, не уточнив, правда, с кого.

Полуобернувшись через некоторое время, я сразу поняла, о ком шептала мне бдительная подруга. За маленьким столиком сидел высокий стройный молодой человек. Черные прямые волосы до плеч были разделены пробором. Нос, та часть лица, на которую я прежде всего обращаю внимание, был крупным, выразительным, хорошей формы. Глаза — светло-синими, именно светло-синими, а не голубыми. Но самое удивительное, что на столе перед ним рядом с тарелкой лежала открытая книга. Это очень живо напомнило мне старшие классы школы. Вернувшись днем в пустую, залитую осенним или весенним светом квартиру, я снимала черный фартук и коричневое форменное платье, мыла руки и, захватив любимую книжку, тогда это был Ремарк или Ильф и Петров, шла на кухню разогревать обед. А потом, не торопясь, хлебала супчик, уставившись в книжку. Тогда, зайдя днем к любому из одноклассников, можно было увидеть одну и ту же картину: рядом с тарелкой раскрытая книга. От родителей попадало за то, что частенько и то и другое оставалось на столе до их прихода.

Почувствовав мой взгляд, Читатель, как я мысленно назвала соседа слева, оторвался от книги и улыбнулся мне одними глазами.

В отличие от завтрака, во время ужина напитки не выставлялись, их надо было заказывать официантам, ловко и несуетливо обслуживающим голодных отдыхающих. Мы взяли бутылку красного вина «Риоха» и принялись закусывать вино оливками, свято следуя мудрому правилу путешественников — есть и пить все только местное. Потом наше праздное внимание привлекла внешность обслуживающей нас официантки.

— Ей лет за тридцать пять, — предположила я.

— Да кто их разберет, этих испанок, — благоразумно заметила Марина.

— Ты только посмотри, какие у нее интересные черты лица, а стройность и маленький рост в сочетании с короткой стрижкой делают ее похожей на травести, — увлеклась я рассуждениями.

— Да, с такой внешностью и волевым взглядом ей бы не официанткой быть, а тореадором, — возразила моя подруга.

— Как? Ведь женщины не участвуют в корриде! — изумилась я и этой неосторожной репликой обрекла себя на прослушивание лекции о корриде. Марина тут же заявила, что Испания без нее — все равно что море без солнца, ветер без паруса, пиво без пены, а маслины без косточек. В общем, до конца ужина и еще долго после него она просвещала меня насчет корней, традиций, а также современного состояния корриды в этой стране. Кое-что я даже запомнила.

Существуют свидетельства, что коррида появилась на территории Испании уже в начале нашей эры. Родиной и долгое время центром ее был город Ронда, расположенный в предгорьях Сьерра-Бермех в Андалузии. Название города отражает его главную достопримечательность — круглую арену для боя быков, что является греческим изобретением. Любовь к корриде в Испании носит культовый характер и пронесена беспечными андалузцами через века. По мнению культурологов, как я узнала, доедая десерт, коррида — прекрасное средство для выхода агрессивных страстей горячих жителей юга. Но современное отношение к ней разделило испанцев на ярых сторонников и столь же ярых противников этого варварского зрелища. И наконец, Марина сообщила, что феминизация не миновала и эту сферу: табу на участие женщин в корриде сломала Кристина Санчес — первая женщина-тореадор в Испании.

К этому моменту рассказа мы уже поднялись из ресторана в уютный холл гостиницы.

— Вот, посмотри, — подруга подвела меня к афишам, висящим на дверях туристического офиса отеля. — Это программа корриды в ближайшую субботу.

На афише были написаны время и место проведения боев, имена участников, цены на билеты и была помещена большая фотография, с которой серьезно, немного исподлобья на нас смотрел молоденький тореадор в костюме.

— Это женщина, — сообщила Марина.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Тут написано ее имя, Соледад Руис. Наша официантка в костюме выглядела бы так же.

— Да, пожалуй, — согласилась я. Потом перевела взгляд на соседнюю рекламу, посвященную фламенко. В Испании знакомство с фольклорными танцами для туристов так же традиционно, как песни гондольеров в Венеции.

— Что тут написано? — спросила я, показывая на красотку в красном платье, изображенную рядом с мечтательной тореадоршей.

— Концерт фламенко.

— Это я поняла, а где?

Марина вчиталась:

— Будешь смеяться, через час в нашем отеле.

— Здорово, вот это мы не пропустим, — решительно сказала я.

Оставшееся до представления время мы провели в саду, который был главной роскошью этого элегантного и уютного отеля. Из его холла через боковые французские окна можно было попасть на крытую веранду и в гостиную с баром и маленькой эстрадой, где по вечерам под руководством долговязого массовика-затейника плясали под музыку преимущественно дети, но иногда и их родители. От веранды вниз террасами спускался сад, где каждое дерево было ухожено и даже снабжено табличкой. Испанские названия деревьев казались нам именами собственными. На первой террасе стояли полукруглые скамейки, а в центре — каменный, но не фонтан, а столик для игры в шахматы. Следующая терраса была отведена под мини-бар, бильярдную и настольный теннис, расположенные под крышей густо растущего винограда. Днем там было прохладно, а по вечерам — холодно. Далее находился теннисный корт, а еще чуть ниже — два овальных бассейна с газончиками вокруг них, где на лежаках проводили основное время большинство обитателей отеля. Температура моря 20–21 градус для них, видимо, была недостаточной, да и хлорки в море значительно меньше, чем в бассейне. Детская площадка занимала последний кусочек нашей территории. На ней пышно зеленел толстый пень от спиленной магнолии, между кривыми корнями которого, как крапива, густо рос столетник — хотелось заготовить его на осенне-зимний период насморков и кашлей.

Между первой и второй террасами разместился прудик с мостиком, дорожка от которого вела к окнам ресторана. Бархатный воздух вечера благоухал сладкими южными запахами, и мы устроили праздник нашим носам, из-за чего даже чуть опоздали к началу концерта, о котором нас вдруг возвестил раздавшийся в тишине перестук каблуков и стрекот кастаньет.

Все столики в гостиной были заняты, и мы устроились на веранде, откуда тоже была хорошо видна сцена.

На ней танцевали четверо. Цыган лет тридцати, небольшого роста, плотный, некрасивый, но со сценическим обаянием, так важным для артиста, и три молоденькие девушки с плотными, далеко не балетной комплекции телами и крепкими пузатенькими ножками. Одна мелодия сменяла другую, созвучно музыке менялись наряды, и мы, отбросив снобизм, попали под действие волны истинной радости и азарта, которую источали артисты. Танец мужчины был наполнен исконным смыслом фламенко — страстью, но не своей, а той страстью, которую он вызывал в своих партнершах. Они заигрывали с ним, любили его, ревновали, бросали и возвращались к нему вновь. Каждая пыталась отбить его у подруг своим мастерством. Он же старался уделить внимание каждой. Тогда, вдруг обидевшись, девушки объединялись против него, и ему приходилось отражать их наступление. Бурные сцены сменялись лирическими. Каждая танцорша признавалась танцору в любви, находя для этого свой ритм, свой рисунок танца, свой перестук кастаньет. Девушки танцевали с увлечением, иногда простовато, иногда по-ученически, старательно шевеля губами, чтобы не сбиться со счета, хмуря лица при самых сложных фигурах и расцветая счастливыми улыбками, удачно их исполнив. И зрители не могли не разделить их восхищения этими танцами, появившимися вместе с цыганскими племенами на Иберийском полуострове в VII–VIII веках нашей эры, и с тех пор так вошедшим в культуру Андалузии, что уже невозможно определить их национальную принадлежность.