Захватив с собой настольную лампу, Нилка вернулась на веранду, села за столик и с нетерпением, от которого горели щеки и мелко покалывало ладони, взялась за кисточку.

Мысли постепенно пришли в согласие, на душе установился мир.

Для первого раза батик выходил вполне сносный.

Акварельный рисунок выйдет вообще потрясающим, воображала Нилка, накладывая мазки, – размытым, как мираж, и нежным, как поцелуй.

Поцелуй… Вот черт, привязалось слово….

– Красиво, – проговорил беззвучно нарисовавшийся Рене, и Нилка уловила сладкий запах еще не перегоревшей настойки.

Угол простыни украшала лилия, выполненная в технике Лин: был натуралистично выписан каждый лепесток, с тихими абрикосовыми тенями и полутенями.

– Представляешь, как это будет выглядеть на шелке?

– Очень красиво, – повторил Рене. – Ты закончила?

– Почти. – Нилка еще раз придирчиво осмотрела свой первый батик.

– Ты молодец, Ненила, я тобой горжусь, – подозрительным голосом проговорил Рене.

Мир и покой в Нилкиной душе лопнули, как мыльные пузыри. Как она может быть такой доверчивой дурой? А этот-то, этот… агент-провокатор… Подкрался, когда она меньше всего ждала, сладким голосом поет дифирамбы. А сам… Что он делает? Вот что делают его руки на ее спине? И на талии?

Ах, он прохинде-е-ей… Что это? Кажется, он собирается целоваться?

– Ну, что же ты? – нетерпеливо поинтересовался Рене, и Нилка с ужасом поняла, что настал час расплаты за минуту слабости.

Большими глазами она смотрела на ожидающие губы… В конце концов, если он не помнит, как это делается, то можно схалтурить.

Господи, что за глупости лезут ей в голову?

Она же хотела расторгнуть сделку и прокатить лягушатника с обещанными поце…

За две недели до свадьбы у Тоньки случилось непредвиденное обстоятельство. Обстоятельство было низкорослым и тщедушным, но чрезвычайно воинственным и отзывалось на имя Алик.

Ко всему Алик оказался ревнивым и мстительным.

– Он угрожал Вене, – всхлипывала обессиленная Тонька. Она рыдала уже час, и Нилка всерьез опасалась преждевременных родов.

– Тонечка, не реви, пожалуйста, – сочувственно блеяла она, – это вредно маленькому. Угрожать и осуществить угрозу – это не одно и то же.

– А милицию почему не вызвали? – встряла баба Катя, у которой вокруг лба был туго повязан шарф – от Тонькиных стонов и воплей у нее разболелась голова.

– Так жалко мне его, и-ирода-а, – провыла невеста.

– Ты его что, любишь? – скривилась баба Катя, поправляя шарф.

– Не зна-аю-у! – трубно сморкалась в явно мужской носовой платок Тонька. – Я вообще ничего уже не знаю.

– Ну да, не было ни одного, а тут сразу двое, – съехидничала баба Катя.

– Он тебя замуж зовет? – Нилка склонилась над подругой, как сестра милосердия.

– Зовет!

– А где же он пропадал столько времени?

– Вот и я у него спрашиваю, – икая, проскулила Тонька, – где тебя носило, придурка, а он: я родителей уламывал.

– А позвонить?

– Вот и я ему: что, у вас в Адыгее GSM не работает?

– А он?

– А он говорит, – Тонькин рот снова пополз в стороны, – что только вчера получил благословение родителей. У-у-у…

Катерина Мироновна накапала Тоньке валерьянку, но под этот вой хлопнула ее сама.

Выхватив у бабули мензурку и флакон с каплями, Нилка метнулась на кухню за водой и уже оттуда услышала голос бабы Кати – он был сердитым:

– Так чего ты, дура, ревешь?

– Да? – негодующе воскликнула Тонька. – Вам хорошо говорить, а я не знаю, что делать.

– Н-да, – протянула Катерина Мироновна, – дела. Растерялась она, понимаешь. Не знает, за кого замуж идти. Этот Алик, он же отец ребенку?

– В том-то и дело, что отец. – Тонька выпятила нижнюю губу и подула себе на лицо.

– Так и выходи за него.

Нилка вернулась, когда Тонька по-детски склонила голову к гладкому плечу:

– Так стра-ашно же.

– А любовь крутить с ним, значит, было не страшно?

– Ну, баба Катя, ну что вы сравниваете? – обиделась Антонина и даже перестала реветь.

– Вот и собирайся, и поезжай в Адыгею на ПМЖ.

– Так у меня свадьба через две недели! – взвыла Тонька, и все пошло по новому кругу.

Наконец, Катерине Мироновне удалось пробиться к Тоньке.

– А Веня что?

Тонька моментально преобразилась.

– Веня не уступает меня, – с гордостью сообщила она, утирая рукавом глаза – платок был насквозь мокрым. – Они подрались, и Веня победил Альку. Выбил нож у него из рук, скрутил и сел сверху.

Нилка с Катериной Мироновной переглянулись:

– Но-ож?

– Да, – торжественно подтвердила Тонька, – нож.

Нож был сильным аргументом.

– Так выходи за Веню, – высказала общее с Нилкой мнение Катерина Мироновна.

– Так он же не родной отец ребенку, – уронила голову на стол и снова заревела Тонька.

Катерина Мироновна с Нилкой снова переглянулись.

Через два часа, когда Тонька напоминала японку с календаря за 1979 год, много лет висевшего в спальне у бабы Кати, решение было принято.

Оно не отличалось оригинальностью, но было единственным, устроившим три стороны: кто из соискателей проявит большее терпение и внимание к будущей матери, тот и поведет ее в ЗАГС.

После опытного образца Нилка сначала придумала расписать батиком костюм из белой ткани, но потом склонилась к мысли о тунике и не пожалела – туника вышла радостная, по-настоящему летняя. Носил бы и носил.

С ценой определиться помогли сайты в Интернете (спасибо Ренеше).

Когда с ценой соотнеслись, Ренеша сфотографировал тунику, Нилка созвонилась с магазинами художественных изделий и сбросила фотографию им на сайты.

В магазинах тунику одобрили, так что даже пришлось выбирать, кому отдать предпочтение. Предпочтение отдали тому салону, что размещался в центре, и Ренеша повез Нилку в город.

Нилка скрупулезно подбирала себе экипировку, как перед самым важным в жизни днем. Надела то, что ее ни разу не подвело: старенькие джинсы, в которых она поступала в техникум, джемпер и накидку, в которых гуляла с Вадимом по Мадриду… Если нельзя повторить Мадрид, то можно хотя бы отпугнуть неприятности.

Но даже вещи, принесшие когда-то удачу, не укрепили Нилкин дух. У нее потели подмышки и ладони, она тряслась, как перед экзаменом, и ничего не могла с собой поделать.

– Может быть, не будешь продавать эту свою тунику? – ласково спрашивал Рене. – Может, будешь носить ее сама?

– Нет, зачем? Я ее делала на продажу.

Рене погладил Нилкину руку – она оказалась ледяной.

– Замерзла?

– Немного волнуюсь, – призналась Нилка.

– Вот увидишь, все будет отлично.

Отношения между ними установились более чем странные.

В тот вечер на веранде у нее помутилось в голове – она и сама не поняла, как поцеловала мецената-вымогателя.

А он, мелкий жулик, разводила, и не подумал зачесть ей этот поцелуй.

Видите ли, поцелуи нужно считать не штуками, а человеко-часами.

После первого часа, потраченного на обучение, почему-то Нила была готова к тому, что Рене обольет наставницу презрением (далее со всеми остановками по сюжету сказки «Свинопас»).

Однако ничего похожего не произошло, более того, Ренеша сухим деловым тоном сообщил:

– Ненила, тебе нужно понять одну простую вещь: конечный результат зависит только от тебя. Когда я научусь целоваться, необходимость в сделке отпадет.

– Ну, так учись!

– А как я научусь, если ты меня не учишь?

– Как это не учу? А что, по-твоему, я делаю?

– Значит, ты плохо стараешься.

– Тогда уволь меня.

– А краски? Ты уже пользуешься красками, – намекнул шантажист, и Нилка услышала, как защелкнулся капкан.

– Хорошо, я постараюсь, – обреченно вздохнула она, и Рене снова подставил губы для поцелуя.

И Нилка снова осторожно поцеловала прохвоста лягушатника, затем оторвалась от его губ и изучающе посмотрела прямо в лицо. Тот сидел каменным изваянием.

Нилка поцеловала смелее, уже со знанием дела.

Пахло от Рене очень вкусно, и все равно Нилку не покидало чувство, что она целуется со статуей Командора.

Нилка даже не заметила, как увлеклась и вошла во вкус, но тут занятие пришлось прервать, потому что Рене стал задыхаться. Смуглые щеки полыхали, глаза затянуло пленкой, и Нилка всполошилась, решив, что это какая-нибудь редкая болезнь, потому что ничего подобного с Валежаниным на ее памяти не случалось, а другого опыта у нее не было.

К счастью, Ренеша быстро пришел в себя, и пришедшая было мысль позвать на помощь бабулю или вызвать Варвару Петровну вылетела из Нилкиной головы.

Прерванный поцелуй породил томительную, болезненную паузу, которую с грехом пополам общими усилиями заполнили разговорами.

Рене рассказал о родителях (они умерли), о службе во Французском иностранном легионе, куда Дюбрэ отправился за компанию с другом, о сценарном факультете университета и работе на национальном телевидении в качестве режиссера документальных фильмов.

Потом судьба сделала крутой вираж, и Рене Дюбрэ открыл модельное агентство.

На этом месте воспоминания оборвались, Рене погрузился в собственные мысли и замолчал – очевидно, задел в памяти какие-то заповедники.

Как специалист по виражам судьбы, Нилка ему сочувствовала всей душой. Да они просто члены одного клубы – клуба любителей американских горок.

Решив проверить собственную догадку, спросила:

– Ты жалеешь?

– Нет, – без колебаний ответил Рене.

Что и требовалось доказать! Нилка тоже ни о чем не жалела, особенно теперь, когда у нее появились краски. И эти глупые тренировки…

Не жалела и вернуть не хотела. А Рене? Интересно, хочет он вернуть то, о чем сейчас грустит?

– А ты был женат? – желая отвлечь Рене, спросила Нилка.

– Д-да, – не сразу ответил он.

– А где твоя жена?

– Она умерла.

– О, – искренне огорчилась Нилка, – как жаль. А кем она была?

– Манекенщицей.

У Нилки от волнения горло перехватило.

– А что с ней случилось?

Рене больно сжал ее руку.

– Анорексия.

Далеко за полночь Нилка устроилась в своей постели и со смешанным чувством представила за стенкой Рене. Как он лежит на их диване, закинув руку за голову, рассматривает тени на потолке и думает о ней – Нилке почему-то очень хотелось, чтобы он думал о ней, – ведь она же думала о нем в эту минуту!

Неожиданно Нилка поняла простую вещь: она думала о Рене все время.

Это была совсем не та зеленая тоска, в которую она впадала, расставаясь с Валежаниным.

Как ни банально, но при мыслях о Рене небо над головой становилось выше, воздух чище, и солнце ярче, и птичьи голоса звонче. Даже цветы Лин делались еще очаровательнее, хотя куда уж больше… Скорее, это была светлая печаль, окрашенная в цвета коллекции Мерседес.

…На горизонте уже показались первые высотки и трубы ТЭЦ, когда в голове у Нилки пронеслась безумная мысль: что, если они встретят Валежанина?

С момента, когда они виделись в последний раз, прошло немногим больше года.

За это время Нилке удалось замуровать воспоминания в самых непроходимых коридорах памяти.

Мокрая брусчатка перед собором Дуомо и фигура Вадима, пересекающего площадь, – ей почти удалось избавиться от их преследования. Только изредка во снах мелькали рваные, искаженные видения: она в макияже арлекина, мокрая брусчатка, собор и до боли знакомый мужчина, протягивающий билет в один конец.

В магазине художественных изделий все прошло быстро и безболезненно, Нилка ничего не почувствовала от расставания с первым произведением (язык не поворачивался назвать тунику вещью), как будто ей ввели анестезию.

Оценщица оказалась ушлой теткой с лениво-липким взглядом.

Взгляд переползал с лица Рене на Нилку и обратно и передавал сигнал в мозг: «Любовники. Девка малюет, а мужик – явно иностранец – спонсирует. Новички в этом деле. Можно обуть».

– Прекрасная работа, прекрасная, – промурлыкала тетка, – жаль, не пользуется спросом. Но попробовать можно. На какую сумму вы рассчитываете?

– Ну, не знаю, – промямлила, как и следовало ожидать, девка.

– Ну, хотя бы примерно, – вытягивала из Нилки тетка.

– Может быть, пять тысяч. – Ориентируясь по ценам в интернет-магазинах, Нилка взяла среднюю цифру. Все-таки это ее первый опыт…

Услышав цену, тетка быстро потушила вспыхнувший алчный огонь в очах:

– Не уверена, но стоит попробовать. Если через месяц вещь не уйдет, придется снизить цену.

– Конечно, – маялась Нилка, искоса поглядывая на своего спутника. Рене хранил молчание.

Через десять минут новоиспеченная художница по батику с зажатой в кулаке квитанцией бодро протрусила за Рене к выходу.

– Как считаешь, нормальная цена? – спросила она, когда они устроились в машине, и Рене включил двигатель.

– Ненила, я не понимаю ничего в русских ценах, главное, чтобы она тебя устраивала.

Нилку устраивала цена, и вообще все умиляло и будоражило до слез: совсем по-летнему палящее солнце и первый документ, подтверждающий, что она способна что-то делать своими руками. И странные взгляды Рене, и их запутанные отношения, которым она не могла найти определение. И будущее – оно не казалось черным квадратом. Господи боже мой! Как давно она не испытывала такой симпатии к окружающим и к себе.