Не обращая внимания на ошеломленного водителя, она скомандовала:

— Сразу же на Меррит Парквей. Мы едем в Коннектикут.

Пот застилал ей глаза, когда Моника добралась до тропы, ведущей к флигелю Паркеров. Ее платье-то и дело цеплялось за кусты роз и шиповника. Оно выглядело изрядно помятым, туфли поцарапались и запылились. Но Монику беспокоило лишь одно: только бы не опоздать!

Она тарабанила в дверь флигеля.

Нажимала на звонок.

Кричала.

Ответа не было.

Над покрытыми лаком волосами прожужжала муха, и, покружившись, улетела в сторону цветущих газонов. Июльский воздух был наполнен мирным, сонным запахом роз, маргариток и олеандров.

Моника с трудом сдерживала слезы отчаяния.

«Ты еще не мог уехать. Ты просто не мог».

Она бросилась к большому зданию. Может быть, новые владельцы знают, куда он уехал. Из верхнего окна донеслись звуки музыки. У нее перехватило горло: Паваротти… Ну не ирония ли судьбы!

Она решительно потянулась к латунному кольцу на дверях и стала отчаянно его дергать. Наградой ей стали звуки приближающихся шагов.

— Вы не могли бы мне сказать, куда…

В дверях стоял Пит Ламберт. Держа в руках недоеденный кусок пиццы, он с изумлением смотрел не нее.

— Куда что?

Монике показалось, что в ее груди не сердце, а отбойный молоток.

— Что вы делаете здесь? Я думала, что вы переехали.

— А что вы делаете здесь? Я думал, что вы выходите замуж.

— Я спросила первая, — сердито произнесла она.

Знакомая широкая, сводящая с ума улыбка озарила его лицо.

— Да, графиня, конечно же вы первая, — он взял ее за руку и провел в вестибюль.

Даже тогда, когда дом был пуст и свежеокрашен, он казался очень красивым. Сейчас же, обставленный выдержанной в светло-коричневых тонах мебелью, с пушистыми коврами ручной работы, он был бесподобен.

Впрочем, Моника пришла сюда отнюдь не для того, чтобы восхищаться отделкой. Она в упор посмотрела на Пита и упрямо повторила:

— Я думала, что вы переехали.

— Так оно и есть. Как вам нравится моя новая берлога?

— Ваша берлога? Должно быть, вы имеете в виду берлогу вашей мечты.

Он громко рассмеялся, бросил пиццу на коробку, стоящую на кофейном столике, и вытер руки о салфетку. Тем временем Моника пыталась решить для себя, не оказалась ли она в каком-то невероятном сне в духе Сальвадора Дали. Но Пит казался реальным, он отнюдь не был сновидением. Он был вполне материальным, из костей и плоти, и смотрел на нее, виновато поблескивая глазами.

— Я должен сделать признание… Это мой дом. Он был моим с самого начала.

— Как? Вы хотите сказать…

— Минутку, графиня. У вас был вопрос. Я на него ответил. Теперь моя очередь, — он поднял левую руку. — Я не вижу свадебной повязки на вас. Что случилось?

Моника выпростала запыленную лодыжку из-под складок платья.

— Я свободна и от алмазных вериг замужества, — ответила она. — Говорят, они уже вышли из моды.

Пит ничего не сказал, лишь внимательно вгляделся в ее лицо.

Моника вздохнула, пробормотала «Какого черта!» и выпалила:

— Я бросила Ричарда у самого алтаря… Ради тебя… и если ты еще… Если ты не…

Пит обнял ее с такой силой, что она задохнулась. Его рот буквально впился в ее губы. Моника уцепилась за него и отдалась поцелую со всей столь долго сдерживаемой страстью.

— Черт возьми, Моника! — Пит оторвался, чтобы глотнуть воздуха. — Ты дотянула до последней минуты!

— Не напоминай мне об этом, — попросила она, целуя ему грудь в вырезе тенниски и гладя ладонями его мускулистую спину. — Я была дура… А вот если ты не расскажешь всю правду о себе и этом доме, я ее выбью у тебя.

— Обещаю, Моника, обещаю! Давай присядем на минуту, — он подвел ее к дивану, усадил, притянул к себе и стал целовать ее в губы, в мочки ушей, в шею. Он жаждал сорвать с нее свадебное платье и исцеловать ее всю, но заставил себя проявить выдержку. Нужно было многое объяснить, рассказать Монике всю правду.

Он сжал в своих ладонях руки Моники и выдержал ее взгляд.

— Шутки в сторону, Моника. Я и в самом деле владелец этого дома. И вообще у меня много домов. — Увидев удивление на лице Моники, он засмеялся. — Я люблю покупать дома и самостоятельно приводить их в порядок. Некоторые я затем продаю, в других живу, как, например, в Палм Бич или в старом замке возле Лондона.

— Кто ты? — в изумлении спросила Моника.

— Пит Ламберт. Вообще-то, согласно документам, я Питер Амброуз Ламбертино. Мой отец сделал бизнес на производстве замороженных пищевых продуктов и оставил состояние моему брату Теду и мне. Каждый из нас получил капитал, достаточный для того, чтобы купить парочку небольших стран. Если добавить сюда стоимость акций, доверительную собственность и растущие проценты, можно смело сказать, что я могу не беспокоиться о хлебе насущном.

— Так ты миллионер? — спросила Моника, пытаясь скрыть удивление, по поводу того, что этот плотник с обветренным лицом, которого она привыкла видеть в спортивной одежде и бейсбольной кепке, — владелец огромного состояния.

— На порядок выше, — серьезно ответил он. — Я полагаю, что отцу хотелось, чтобы я вместе с Тедом руководил семейным делом. Но у меня иной склад характера. Я всегда предпочитаю делать все собственными руками. Мой отец — светлая ему память! — понимал это. Он обеими ногами стоял на земле, начиная как пекарь. Так что Тед сейчас управляет компанией в одиночку, я только иногда бываю на заседаниях совета директоров. Это избавляет меня от ежедневного парадного костюма и галстука.

Моника стукнула кулаком ему в предплечье.

— И ты никогда об этом мне не говорил? Но почему?

— Поверь, Моника, мне иногда очень хотелось все рассказать… Ты самостоятельно пробилась наверх, я был рожден в богатстве, — тень легла на его лицо. — Удивительное дело… Мне почему-то постоянно встречались женщины, которых интересовал вопрос, что я имею, а не что я представляю собой. Совсем другое чувство, когда знаешь, что тебя кто-то любит или хотя бы испытывает симпатию к тебе, к твоей личности, а не к твоему богатству. Были мгновения, когда я чуть не рассказал тебе все — хотел составить конкуренцию Ричарду Ивзу на его условиях. Но все же подумал, что деньги не должны стать стимулом для принятия тобой решения. И вообще они должны быть выключены из игры. Иначе я потерял бы больше, чем даже в том случае, если бы ты решила соединить свою жизнь с Ричардом.

— Ты просто тупица! Я люблю тебя за твои человеческие качества, — Моника схватила его за концы воротника тенниски и в такт словам стала дергать их. — Черт побери, я ушла от Ричарда на глазах четырех сотен друзей, близких и знакомых. Я оставила его перед алтарем в соборе св. Патрика и наплевала на состояние, на работу, на медовый месяц на греческих островах! И все это ради своего несносного, упрямого, очаровательного и чертовски привлекательного партнера по танцу! Тебе о чем-нибудь это говорит?

Пит поцеловал ее в нос.

— Означает ли это, что мы любим друг друга?

— Это предложение? — вопросом на вопрос ответила Моника. Она сбросила бейсбольную кепку с его головы и запустила пальцы в его шевелюру. Глядя ему в глаза, она ждала ответа.

— Именно… А в связи с этим…

Невероятно, но из своего кармана он достал маленькую обтянутую бархатом коробочку.

— Я ношу ее с собой несколько дней. У меня в кармане скоро будет от нее дырка. Я собирался в понедельник отвезти ее назад ювелиру. Он со щелчком открыл коробочку и протянул Монике, не спуская с нее глаз.

Моника зачарованно смотрела на кольцо с шестикаратовым голубым бриллиантом, лежащее на бархатной подушечке.

— Никогда не видела ничего более красивого, — прошептала она.

— А я видел, — тихо ответил Пит. — И я воспринимаю твои слова как «да», — добавил он и вновь поцеловал ее.

— Между прочим, — спросила Моника, когда Пит, сняв диадему с ее головы, бросил ее на пол и занялся расстегиванием платья, — производством каких продуктов занимался твой отец?

— Пиццей. Пиццей Бертино.

— Что? — Моника посмотрела на коробку с пиццей на столе. — Так это ты и есть «пицца Бертино»?

— Я же говорил тебе, что это наш старинный семейный рецепт, — напомнил он и тут же поднял ее и понес к лестнице.

Когда они приблизились к площадке, на которую лился свет с неба, Моника приподняла голову над его плечом и пробормотала:

— Я должна сделать совершенно новое платье на свадьбу. Maman мне поможет… Будет что-то совершенно новое… мне даже не терпится, — внезапно она воскликнула:

— Знаешь, сейчас самое лучшее время для проектирования платья… Чтобы воплотить идею во что-то реальное… Сделать что-то очень красивое… А что, если мне открыть собственное ателье? Ведь я так или иначе не вернусь в журнал «Идеальная невеста», — ее голос задрожал от волнения. Я даже вижу сейчас это ателье для пошива вечерних и подвенечных платьев. Ателье графини. Можно работать прямо здесь, стоит тебе переделать флигель под ателье… И мы можем каждый день навещать maman и завтракать с ней.

Пит опустил ее на кровать.

— Как ты думаешь, мы можем отложить на час-другой работы по переоборудованию флигеля? Мне бы хотелось сию минуту заняться кое-чем другим.

Моника широко улыбнулась и, лукаво сверкнув глазами, потянула его к себе за шорты.

— Правда? А что еще ты прячешь здесь для меня?

Платье, в которое трое женщин облачали Монику в течение получаса, Пит снял за пять минут.

— Боже мой, как я люблю тебя, Моника! — он бросил смятое платье на пол и накрыл ее длинное обнаженное тело своим. — И всегда любил тебя. — Он осыпал поцелуями лицо и шею Моники, затем его губы приблизились к розовым соскам грудей.

— Я тоже люблю тебя, Пит Ламберт, — улыбнулась Моника, вдыхая аромат его волос. — Гарантировано!


Джиллиан КАРР